Мы все из Эльсинора - Корепанов Алексей Яковлевич - Страница 2
- Предыдущая
- 2/3
- Следующая
Услышав вердикт мнемотехников, дивизион-майор Рин Малайн, сам не свой от продолжающихся потерь личного состава, собственноручно застрелил бесполезного, не реагирующего ни на что чужака-рейнджера…
– …Ну откуда мне было знать, Дагл! Я же не фантазер, я военный! Да как бы мне в голову могло взбрести, что никакой это не рейнджер, а ребенок, что они так размножаются… Ну, вот тебе, – Рин ткнул пальцем в Дагла Синкера и чуть не опрокинул свой вновь наполненный бокал, – тебе могло бы такое взбрести в голову? А, Дагл?
Синкер неопределенно развел руками:
– Трудно сказать. Видишь ли…
– Да что там трудно! – перебил его побагровевший Малайн. – Никому и никогда такое взбрести в голову не может! Ур-роды лумийские…
Даже когда вооруженное противоборство было прекращено и две цивилизации начали налаживать взаимовыгодные партнерские отношения, лумийцы не сочли нужным посвящать землян в детали своего способа продолжения рода. Как уже потом объясняли отстраненному от командования Рину Малайну, зародыш вызревал в теле взрослого лумийца, потом отпочковывался от него и в считанные часы превращался из комочка величиной с кулак во вполне сформировавшееся существо. Сформировавшееся физически, но не психически и умственно. Как обеспечивалось его дальнейшее развитие, землянам было неведомо.
Это сообщение совершенно ошеломило Малайна, и он не мог вспомнить, когда и как в голове его возник образ безнадежно засохшего дерева, сквозь кору которого, у корней, пробивается зеленый побег какого-то другого растения. Начало новой жизни сопровождалось непременным завершением жизни прежней. Носитель зародыша умирал, вскармливая в себе собственную смерть…
И этот акт, насколько смогли уяснить земляне, вовсе не являлся для лумийцев трагедией. Такая смерть, при всей парадоксальности данного утверждения, была атрибутом их бытия. Атрибутом – то есть неотъемлемой принадлежностью, постоянным свойством. Впрочем, любая смерть – непременное свойство бытия…
И только тогда Рин Малайн узнал, что убил не вражеского агента, а ребенка. Младенца. Новорожденного.
Малайна отстранили от командования и отозвали с Периферии, и до самого конца боевых действий он не видел больше ни одного лумийца.
Зато он увидел сына. Артиса, целого и невредимого. Вернувшегося из плена вместе со многими другими.
Потом Артис, так же как и сам Рин Малайн, уволился из армия, и они стали жить втроем – Рин, Артис и Уни…
Нельзя сказать, что Малайну не вспоминался тот убитый им ни в чем неповинный младенец, но отставной дивизион-майор старался не копаться, уподобляясь мнемотехникам-ментоскопистам, в подвалах собственной памяти, и совесть, в общем-то, не донимала его. В конце концов, говорил он себе, на войне, как на войне. А еще ему очень по душе пришлось стихотворное высказывание персонажа какого-то сериала. Сам сериал, как и тьма-тьмущая других, не запомнился, а слова – запомнились. И лежа в ночной темноте рядом со спящей верной Уни, Рин Малайн молча повторял:
А потом произошло ужасное – через год после возвращения из лумийского плена Артис покончил с собой. Перерезал себе вены в ванной, когда никого не было дома, и не оставил никакой предсмертной записки. Артис был завсегдатаем игровых залов, и можно было предположить, что он кому-то крупно задолжал – а за долги в Северном пригороде спрашивали строго, очень строго…
Но Рину Малайну, как и тогда, в начале стычки с лумийцами на Периферии, все было ясно. Сын мало рассказывал о своем пребывании в плену, но именно там этим тварям удалось внушить ему установку на самоуничтожение. Потому что к тому времени они уже пронюхали, кто убил их младенца. И решили отомстить. Отомстить изощренно, отняв у Рина Малайна самое дорогое – единственного сына.
Именно так думал не находящий себе места от горя Малайн. И вновь, как когда-то, ничуть не сомневался в справедливости собственных выводов.
– …Они убили его, Дагл! Понимаешь? У-би-ли!.. – Рин раскачивался из стороны в сторону, чуть не падая со стула, и бокал трясся в его руке. – Их тогда развелось у нас видимо-невидимо, этих лумийских ублюдков, этих жаб… Они смеялись мне прямо в лицо… я видел… я чувствовал… Они убили его…
Рин Малайн уже распрощался с армией (а точнее – армия с ним), он был отставником, но у него осталось право на личное оружие. И он пустил в ход это оружие. Один лумиец скончался на месте, у дверей торгового представительства, другой протянул еще час или два.
На суде Рин Малайн высказал все, глядя на осунувшуюся от слез Уни. И заявил, что ничуть не раскаивается в содеянном. Он был готов всю оставшуюся жизнь провести в тюрьме, без надежды на смягчение приговора, ему было все равно, и он жалел только о том, что успел прикончить всего пару этих жаб, из врагов превратившихся в партнеров землян.
Разумеется, присутствовавшие в зале суда представители Лумии отвергли утверждение Малайна насчет того, что они, из мести, запрограммировали Артиса на самоубийство. Точнее, даже не так. Создавалось впечатление, что они просто не поняли, в чем Малайн их обвиняет.
Решение суда оказалось для отставного дивизион-майора полной неожиданностью. Лумийцы, как потерпевшая сторона, ходатайствовали о том, чтобы преступника передали им, гарантируя сохранность его жизни. Малайну осталась неизвестной их аргументация – но в итоге это предложение было принято судом.
И Рин Малайн отправился за тридевять земель, на Лумию, преисполненный мрачной уверенности в том, что его будут жарить на медленном огне и отрезать от его тела кусок за куском… кусок за куском… Долго, очень долго.
Ему было все равно.
Он не боялся физических мук – они не могли оказаться сильнее его душевной боли.
– …Так я попал на Лумию…
– Я знаю, – отозвался Дагл Синкер. – О твоем деле сообщали все масс-медиа.
– Значит, прославился на всю Сферу, – криво усмехнулся Рин Малайн. – Вкусил всемирной славы…
Казалось, парабола его опьянения вдруг пошла на спад, и он выглядел теперь гораздо более трезвым, чем раньше, хотя продолжал исправно поглощать довольно забористый ликер.
– Они мне там все время мозги пудрили… Взаперти не держали, хотели показать, какие они хорошие… Много всякого про себя рассказывали, и душеспасительные беседы вели, все чего-то выпытывали… И так, и этак… Я им объясняю, про сына, – а они дурачками прикидываются. – Рин Малайн скрипнул зубами и резко, со стуком, поставил бокал на стол, расплескав ликер. – Ну, тогда я им! В общем, чуть не прикончил одного… – Рин опять заскрипел зубами. – И после этого они меня… назад… И знаешь, что сказали напоследок?
Дагл Синкер молча повел плечом.
– Мы, говорят, знакомились с вашей культурой. Знакомились они, твари! Вы, говорят, так и остались в Эль… Эльсиноре. Ты знаешь, что такое Эльсинор?
Синкер опять пожал плечами.
– И я не знаю. А спрашивать не стал. Но я другое знаю, – Малайн покачнулся и наставил на собеседника указательный палец. – И ты тоже знаешь, и все мы знаем. Теперь этих тварей здесь нет. Убрались ко всем чертям!
Синкер удивленно поднял брови:
– Ты думаешь, что лумийцы… – Он откинулся на спинку кресла, озадаченно обхватил ладонью гладкий подбородок. – Значит, решили, что мы недостойны общения… Вот в чем дело. Тогда понятно, почему они так внезапно, без объяснений…
– Да нет, просто струсили! Я так думаю. Испугались, гады, моей мести, и мести других. Может, не только Артис…
Дагл Синкер с сомнением взглянул на бывшего однокурсника, но промолчал.
Он молчал, и смотрел на сгорбленного, усохшего Рина Малайна, и вновь думал о своем.
Много лет он ничего не слышал о Рине Малайне, и если бы не случайность…
Синкер долго наводил справки – и вот, наконец, разыскал этого человека. И теперь собирался сказать ему несколько слов. Для того он и прибыл сюда, на задворки метрополии, в глухую провинцию, пристанище тех, кто не преуспел в жизни.
- Предыдущая
- 2/3
- Следующая
