Обыкновенная прогулка - Корепанов Алексей Яковлевич - Страница 29
- Предыдущая
- 29/34
- Следующая
– Все будет хорошо, – сказал Эдгар и закрыл за собой дверь.
Он был уверен в этом.
И двор исчез, и на его место пришла пустота. Эдгар пребывал в пустоте, в той самой пустоте, в какой не далее, как утром, брели двое, направляясь то ли к троллейбусной остановке, то ли на прогулку среди колец Сатурна, то ли куда-то там еще.
Через некоторое время (если бывает время в пустоте) он обнаружил подле себя Юдифь. Юдифь была все в том же знаменитом платье.
– Я ищу Эльзору, – сказала Юдифь.
– Я писал это по ночам, – ответил Эдгар.
– Ночью пишется лучше, чем днем, – сказала Юдифь.
– Если есть о чем писать, – ответил Эдгар.
– Эльзора... Там пишут все.
– А кто же читает?
– Там пишут для себя.
– А нужно ли это?
– Разговор с собой. Собственное «я» не забывается, не исчезает, остается жить хотя бы на бумаге.
– А нужно ли это? – повторил Эдгар.
– Разговор с собой необходим. Каждый пишет для себя, а ведь «пишу, творю – значит, существую».
– А нужно ли это?
– Нужно. Очень нужно тому, кто пишет. Нужно для себя. Писать, не притворяясь, не стараясь изобразить чувства, которые не испытал. Писать только правду. Для себя. Быть честным с собой до конца. Писать, когда хочется, что хочется и как хочется, но только д л я с е б я.
– Нужно ли это?..
– Ты зануда, милый, – нежно сказала Юдифь. – Ты меланхолик, нытик, весьма склонен к рефлексии и вечно витаешь в каких-то перпендикулярных мирах.
– Возможно. Пусть я не хватаю звезд с небес и довольно трезв в оценке собственных способностей, но тем не менее, мне кажется, я все-таки чуть ближе к небу, чем к земле. Во всяком случае, мне чертовски хочется в это верить.
– Вот и верь, милый. Верь! И пиши для себя, пиши, если хочется. Только найди Необходимые Вещи.
– Постараюсь.
– До встречи, – промолвила Юдифь и исчезла.
Потом, естественно, явился Серый Человек в обнимку с Двойником, густо дыша «Изабеллой», и Эдгар счел за благо покинуть пустоту, потому что в ней становилось совсем не пусто.
*
Он стоял, облокотившись на ограду, рядом с перекрестком, взирал на бегущие мимо троллейбусы, автобусы и легковые автомобили, и ему было грустно от осознания того неизбежного и не поддающегося изменению факта, что все его предки, как и предки всех других людей, он сам и все человечество, а также его потомки и потомки всех других, жили, живут и будут жить в галактическом декабре, потому что именно такую позицию занимало, занимает и будет еще долго занимать наше ординарное светило по отношению к центру Галактики. И в этом была безысходность, которая удручала Эдгара.
Хотя, возможно, он думал совсем о другом. Троллейбусы, автобусы и легковые автомобили бежали под отполированной ветрами чашей небосвода. Прогрело солнце чашу небосвода, она отполирована ветрами, в ней перекатывается гул громов и в синеве клубятся облака, неся небесные живительные воды. В нерукотворном этом храме порою, доносясь издалека, звучат чуть слышно голоса иных миров.
Нет, это звучали не голоса иных миров. Это взлетал под чашу небосвода шум земных моторов, взлетал – и слабым эхом возвращался. И даже если бы голоса иных миров вдруг прорвались под чашу, мы не услышали бы их в шуме наших транспортных средств.
Но то, что за чашей, – молчит. Упорно молчит. «Меня ужасает вечное безмолвие этих пространств», – с отчаянием восклицал Паскаль. Молчит – или же говорит на языке, который не слышен нам, а, может быть, непонятен нам. Или посылает весточки, которые мы расцениваем не так. В совсем другой плоскости. Звездной бурей заброшен из вселенских глубин от далекого дома у зеленой реки, и неведомо – кто он? Почему он один? На кого же похож он? Много ль их, вот таких?.. Он лежит без движенья в белой пене снегов. Может, просто мишенью были мы для него? Очертания зыбки. Снег подтаял, осел. Жаль, что лишь по ошибке он сюда залетел.
Смотрим жадно, пытливо в черный холод небес. До чего ж молчалива глубина этих бездн!
Опять же, возможно, все зависит от подхода.
А дело, между тем, шло к вечеру. Солнце, боясь, что заставят остаться на вторую смену, торопливо нырнуло за крыши. Солнцу явно претило светить всегда и светить везде. На службу заступали сумерки. И, в подтверждение взаимосвязи всего сущего, похолодало.
Эдгар нехотя оставил свой наблюдательный пункт у ограды и двинулся к ближайшему переулку.
Переулок был тих, в нем уже прочно обосновались сумерки. Эдгар медленно пошел вдоль домов, глядя на освещенные окна.
Вот так и бродит, весь день бродит Эдгар, подобно мэтьюриновскому Мельмоту Скитальцу. Но у Мельмота, как известно, были на то веские причины. А какие же причины у того, кого мы условились называть Эдгаром? Вероятно, единственным оправданием или, скажем, разъяснением, может служить только о б ы к н о в е н н о с т ь (обычность, обыденность) этой прогулки, ее привычность для Эдгара.
Любой из нас рано или поздно совершает подобные прогулки, кто чаще, кто реже – но совершает, и для этого совсем необязательно выходить из дома и пускаться в странствия, выстаивать у касс предварительной продажи в надежде достать билет ну хотя бы в общий вагон, долго и тщательно собираться в дорогу, составлять список необходимого для путешествия инвентаря и метаться по магазинам в поисках хороших бритвенных лезвий и складного стаканчика. Совсе необязательно ждать отпуска. Совсем необязательно.
Достаточно всего лишь сесть у окна и помолчать в тишине. И просто посмотреть на небо, если из вашего окна видно небо, или посмотреть на соседние здания, или на улицу, или во двор, куда выходят окна вашего жилья, или вдаль. В общем-то, неважно, к у д а смотреть. Важно – к а к смотреть.
И тогда вы все увидите. И отправитесь на вашу прогулку.
Эдгар шел вдоль ограды, за которой простирался необъятный двор. Нет, теперь двор уже не казался необъятным, и причина здесь была вовсе не в сумерках, скрадывающих пространство. Двор был небольшим, очень обыкновенным, двор съежился и подряхлел под бременем лет, и уже выпали и пропали без следа многие его волосы-деревья, и морщины его не могла скрасить пудра асфальтированных дорожек, и исчезли его глаза-лужи, и дом в глубине двора был тоже очень старым, готовом рухуть и рассыпаться в прах при ударе чугунного кулака, подвешенного на стальном тросе. В углу двора громоздились кучи строительного мусора, и давным-давно сгнил в земле куст сирени, возвещавший когда-то своим цветением о приходе тепла.
Что ж, перемены – атрибут бытия.
Вероятно, он произнес это вслух, потому что ему ответил знакомый ласковый голос:
– Да, милый Эдгар, перемены – атрибут бытия.
Юдифь стояла в тени большого тополя у ограды в своем обычном ветилуйском одеянии и держала в руке тот самый меч.
– Но ведь ты не меняешься, – тихо произнес Эдгар, стараясь разглядеть в полумраке выражение ее глаз.
Глаза Юдифи были печальны.
– Перемены – атрибут б ы т и я, – повторила Юдифь.
И Эдгар понял.
– Тебе не холодно? – спросил он очень осторожно, словно слова были сотворены из тончайшего хрусталя и могли разбиться о прутья ограды и с шорохом покатиться по тротуару.
Юдифь качнула головой.
– И не надо меня жалеть, милый Эдгар. Я действительно ничего не могу поделать, и ты ничего не можешь изменить, и поверь: так лучше. Гораздо лучше. Ведь бывают явления и вещи, которые изменить нельзя. И кто сказал тебе, что мне плохо? Разве мне может быть плохо?
– А мне? – прошептал Эдгар.
Юдифь подошла совсем близко, подняла к нему лицо, и в глазах ее распростерлось вечернее небо. Она легонько провела пальцами по его бровям и тут же отстранилась и оперлась на меч.
– Милый Эдгар, ведь я же всегда с тобой. Ведь правда? Сколько я уже с тобой?
– Пятнадцать лет.
– Больше, гораздо больше. И согласись, для этого совсем необязательно быть все время рядом, перед глазами. Ведь правда?
– Правда...
– И не надо меня жалеть, милый Эдгар. Ведь я не только там... Перед сном я придумываю себе миры на завтра, целые россыпи миров. Знаешь, есть миры серебряные и нежные, тронь – и зазвучат. Идешь, а вокруг звуки, звуки... И небо звучит, и вода, и деревья, и каждая травинка... Бывают миры розовые, пушистые, как облака. Я их особенно люблю, когда устану. Погружаешься в такой мир, как в перину, и словно растворяешься. А силы прибывают, прибывают, и чувствуешь, что крылья растут... Есть миры хрустальные, прозрачные, с четкими гранями. Это если решимости нужно набраться. А еще есть разноцветные, струящиеся. Прыгнешь в такой мир, окунешься с головой – и понесет тебя, завертит, закружит в разноцветных струях, и летишь, как на карусели, в водовороте без начала и конца... А еще люблю коктейль из моих миров делать. Намешаешь всего понемножку, вишенкой украсишь, и с разбегу – в самую глубину! Я ведь про кого угодно мир могу придумать. Хочешь, сегодня ночью придумаю про тебя? А тебе это все приснится.
- Предыдущая
- 29/34
- Следующая
