Альфа Большой Медведицы - Крапивин Владислав Петрович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/15
• Следующая

– Чуть костер не загубили, – сказал кто-то. – Вон маленький Витька с поста не ушел, а мы…

Мы отстояли костер. Потом переодели промокшего часового. Новая вахта ушла на посты. Сквозь сон я услышал чьи-то слова:

– Такая гроза ночью, когда птицы летают, называется воробьиная ночь. Ну и жуть!

…Однажды я выступал перед ребятами в школе, рассказывал о своей новой книжке, об отряде, о путешествиях, И одна девочка попросила:

– Расскажите о пионерском характере. Что это, по-вашему, такое?

Я слегка растерялся. Что значит "пионерский характер"? У меня в отряде тридцать мальчишек, все пионеры, а характеры самые разные. Но тут я вспомнил про Витьку. И рассказал.

Правда, в рассказе была одна неточность: Витька один из всех не был тогда пионером.

Принимали в пионеры мы Витьку уже зимой, когда ему исполнилось десять лет. Приняли единогласно.

1971 г.

"Вечер бродит по лесным дорожкам…"

Это слова из песни. Самое начало, первая строчка. Она вертится у Альки в голове, потому что вечер и в самом деле бродит по лесу. Очень темный, южный. Черноморский. Запах моря смешался с запахом лесных трав. Звезды горят среди черных веток, будто далекие фонарики. И фонарики в руках у ребят мигают, как пойманные звезды. И все молчат. Лишь трава шелестит да широкие листья кустарника хлопают по ногам, как маленькие ладошки. Да речка журчит.

Кто-то ойкнул: оступился с камня в воду. А речка-то горная, и вода – не то что в море. Впереди сдержанно засмеялись.

Потом чей-то жалобный голос, кажется, Димки Снежкова сказал:

– Эй там, сзади? Поищите пилотку, пожалуйста. У меня ее веткой сняло.

– Подумаешь, пилотку сняло! Не голову ведь!

– Так Марья Александровна завтра и голову снимет, когда будем имущество сдавать.

– А она тебе зачем, голова-то?

Острят. Веселятся. Будто и не грустно никому. Алька тоже при случае может сказать что-нибудь смешное. Только все это так, для виду. Потому что этот вечер – последний.

И сейчас, мигая фонариками, идет восьмой отряд на последний свой "огонек". На маленькую костровую площадку, укрытую в зарослях дубняка.

Здесь нет обычая разводить громадные костры. В некоторых лагерях это любят: запалят в день открытия такой огонь, что хоть пожарный вертолет вызывай! Да в последний день смены такой же. А зато все остальные вечера: линейка, отбой – и в постель. А в «Орленке» не так. Почти каждый вечер собираются у маленького огонька отряды. На своих площадках. Их обступает лес, и каждому отряду кажется, что, кроме них, нет ни кого среди темноты и шепота листьев.

Но Алька знает: если вдруг найти волшебные слова и, разбежавшись, взлететь высоко-высоко, то увидишь берег, усыпанный огненными точками. Будто это и не берег, а море, и в нем отразились звезды. А в настоящем море звезды не отражаются, там расходилась волна. Там стригут темноту громадными голубыми ножницами по граничные прожектора.

Каждая огненная точка на берегу – отрядный костер. Тихо звенят гитары или идет негромкий разговор. Разговоры у всех разные, а песни одни и те же. Орлятские. Можно приземлиться у любого костра, и тебя встретят как товарища и посадят рядом, хотя, может быть, и не помнят даже в лицо.

Но Алька не хочет к другим кострам. Сегодня, в последний вечер, он хочет быть только здесь. Рядом с Димкой Снежковым, Владиком Бочкаревым, Светой Колончук. И с другими. С теми, кого месяц назад не знал и без кого теперь не может и полдня прожить.

Посидеть вот так, поговорить. Или помолчать. Или спеть. Иногда песня лучше всякого разговора.

Саша Гнездов, лучший отрядный вожатый (в этом абсолютно уверен весь восьмой отряд), берет обшарпанную в походах гитару.

– Ну что, братцы? Приуныли немножко? Это бывает…

Ничего себе "немножко"! Ну ладно…

В общем-то, это и не пионерская песня. Она про геологов и немного про любовь. Но так уж повелось: все огоньки во всех отрядах начинаются с нее. Там есть такие хорошие слова:

Посидим. Разговаривает о чем-то костер. В небе изредка проскакивают огненные стрелки метеоритов. На лицах и рубашках, на Сашиной гитаре – отблески пламени. Ногам тепло от огня, а по спине пробегает холодок.

Димка Снежков шевелит плечами и придвигается к Альке. Алька молча набрасывает на плечи ему свою парусиновую куртку.

– Ты что, мне не холодно, – шепчет Димка. – Я просто так.

– А мне совсем тепло. Я тоже просто так… К тому же это ведь твоя куртка.

– Моя?

– Конечно. Видишь, тут рукав прожженный. Помнишь, мы в походе мою куртку под голову подложили, а твоей укрылись, и на нее уголек упал…

– Точно. А где твоя?

– Я ее Галке Снегирёвой отдал из девятого отряда. Помнишь, когда все в Золотую балку ходили первый раз, Павлик Табаков, маленький такой, в очках, ногу подвернул и они из Галкиной куртки носилки сделали, а Галка потом в ручей свалилась и давай дрожать…

– Это какая Галка? – спрашивает Снежков как-то слишком уж равнодушно. – Их командирша, что ли?

– Ну да. Она из Ленинграда.

– Помню, – говорит Димка и почему-то вздыхает.

– Нашел пилотку-то? – шепчет Алька, хотя и так видит, что выловленная из речки пилотка сохнет у Димки на колене.

– Ага… Я из-за значка беспокоился.

Он переворачивает пилотку и показывает приколотый к ней значок: синий, с белым пароходом, красной полоской и золотой надписью: "Волгоград". Димка сам из Волгограда. Этот значок он целый месяц не хотел ни подарить, ни променять. Сейчас он отцепляет его и, неловко навалившись локтем на Алькино колено, начинает прикалывать к Алькиной рубашке рядом со значком «Орленок» и золотистой медалью – тоже орлятской.

Альке больно коленку, но он терпит и даже почти не дышит. Он сейчас и сам готов отдать Димке все на свете.

– У меня шариковая ручка есть, из боевого патрона сделанная, – шепчет он. – Только не здесь, а в лагере. Я тебе обязательно подарю.

Света Колончук осуждающе смотрит на них: возятся что-то, петь перестали. Разве можно мешать песне?

Это, конечно, про геологов, про их нелегкие дороги. Но сейчас каждый из ребят поет про свой маршрут.

Завтра кому в Москву, кому в Хабаровск, кому в маленькую Покровку, Тюменской области. Димке– в Волгоград, Альке – в Свердловск, Свете – в Минусинск…

Когда-нибудь (и, может быть, уже скоро) люди при думают карманные видеофоны, чтобы в любую минуту, когда захочешь, можно было поговорить с другом, увидеть его лицо. А ракетные корабли, как автобусы, будут за какой-нибудь час переносить человека с Дальнего Востока на Украину. Но пока этого нет. И все понимают что, может быть, никогда больше не увидят друг друга…

А помнишь, Алька, первый день, когда вы только встретились?

… Они только приехали в "Орленок". День стоял бессолнечный, небо казалось предгрозовым, а по горизонту, поднявшись от моря до облаков, медленно проходили смерчи. И море, которое Алька мечтал увидеть ярко-синим и ласковым, жило ожиданием шторма.

Все было незнакомым: дома – длинные и белые, как пароходы; деревья, каких Алька раньше не видел; мальчишки и девчонки, про которых еще неизвестно, что они за люди. Особенно вон тот, рыжеватый, с торчащими на затылке волосками. Кажется, его Димкой зовут. Наверно, очень ехидная личность: вон как хитро поглядывает вокруг…

За деревьями строго и торжественно ударили барабаны, и к пестрой нестройной ребячьей толпе вышел отряд вожатых.

• Предыдущая
• 12/15
• Следующая