Мальчишки, мои товарищи - Крапивин Владислав Петрович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/70
• Следующая

Пашка появился стремительно. Он уперся ладонями в подоконник и, перебросив через него сразу обе ноги, прыгнул в комнату.

– На мельницу пойдешь?

– А?

– А – дважды два, пустая голова, – деловито сообщил Пашка. Но все-таки повторил:

– Пойдешь на мельницу?

Это была великая милость: Пашка, для которого я был просто “соседским головастиком”, сам предлагал мне свою компанию!

Удивительно! Это надо было обдумать, понять, что к чему. И еще надо было узнать, далеко ли эта мельница, зачем туда идти и когда вернемся. А то придет с работы мама, а меня нет. Ого, что будет!

Но вместо этого я сказал:

– Тогда я тоже ходил, когда вы в Мухин огород лазили. Я караулил, а вы морковь жрали. А мне фиг что дали. Только две морковки. Дурак я, да?

Мне вдруг вспомнились те две тощие морковки. Наешься ими, что ли? И стало обидно. А в своей комнате я был хозяин и с Пашкой мог разговаривать смело.

Но он не разозлился. Он покачал босой ногой и, глядя в сторону, сказал:

– Все по две съели, только Южка четыре, прямо в земле. А больше мы нарвать не успели…

Я вспомнил худого большеротого Южку, как он вылезал из-под забора. Губы его были в земляных крошках, а круглые уши еще шевелились, он дожевывал…

– А на мельнице что?

– Что-что! С дыркой решето… Голуби туда прилетают кормиться. Поохотимся.

– На голубей?!

– Из них в некоторых странах жаркое жарят. Лучше, чем из курицы. Пробовал курицу?

Я сказал, что пробовал. Я не помнил, но ведь пробовал же когда-нибудь, наверно. Хотя бы до войны…

– Рогатку не забудь, – сказал Пашка.

Ну, все сразу стало ясно. Пашка знал, что рогатка у меня мировая, из мягкой белой резины от противогаза. Мне ее сделал одноногий квартирант дядя Вася, который жил у нас весной после госпиталя. Конечно, Пашка выпросит пострелять. Но зато я сразу почувствовал себя увереннее.

– Кто еще идет?

Пашка кивнул за окно. Из-за подоконника, словно круглая луна, медленно подымалась голова Стасика.

– Я тоже пойду, – сообщил он. Подумал и перекинул через подоконник ногу в черно-красной бархатной штанине. Это были американские штаны, Стаськин отец их получил где-то по товарному ордеру.

– Дверей на тебя нет? – прикрикнул я. Со Стаськой можно было не церемониться. Подумаешь, напялил заграничные шкеры, да лазит в чужие окна.

Стаська ногу не убрал, но и в комнату не полез. Так и остался верхом на подоконнике.

– Ну, пойдешь? – дернул бровями Пашка.

– Пойду. Пол вот подмету…

Я схватил жесткий березовый веник и начал добросовестно разгонять по углам пыль. Пашка сел на табуретку и послушно поднял ноги. Он сегодня вообще был какой-то не такой: почти не насмешничал, головастиком меня не обзывал.

Задумавшись, он по-прежнему сидел, поставив пятки на сиденье и уткнув подбородок в колени.

– Пашка… – сказал я. – Ты сегодня какой-то… тихий, что ли…

Он встряхнулся.

– Да не… это так… – Он посмотрел на меня серьезно и вдруг признался: – Мамка все утро опять ревела.

Быстрая теплая волна колыхнулась во мне от того, что Пашка заговорил со мной просто и доверчиво, как с равным. Но я не подал вида. И спросил солидно:

– Опять писем нет?

– Было письмо… А она все равно ревет. Видела сон, будто отец в колодец упал. Говорит, теперь убьют.

– Наша мама тоже сон видела, когда папке руку оторвало, – сказал Стасик.

– Ему и без руки можно работать, директором-то, – хмуро заметил Пашка. – А у нас отец столяр. Куда он, если оторвет…

– А с голубями что? Жарить будем? – спросил я, чтобы скорей отвлечь Пашку.

– Масло тогда надо, – сказал он. – У вас есть?

Я не знал. Кажется, кончилось.

– Мамка карточку на жиры продала. – объяснил Пашка. – Все равно не отоваривают.

– Лучше похлебку на костре сварим, – предложил я. – С укропом.

Мне вдруг очень захотелось попробовать мясную похлебку с укропом.

– Где его взять, укроп-то?

– За сараем растет, где в прошлом году огород был.

– У-у… – сказал Стасик. За сараем были могучие репьи. Конечно, Стасик жалел штаны.

Я хмыкнул. Потому что не боялся колючек.

Путь до мельницы был не близкий. Сначала мы шли по горячему от солнца деревянному мосту. Пашка плевался и подпрыгивал: доски обжигали его голые пятки. За мостом потянулись переулки заречной слободы. В канавах стояли кудлатые козы и лениво жевали желтые стебли “пастушьей сумки”. Когда мы проходили мимо, козы переставали жевать и провожали нас печальными глазами.

Один из переулков привел нас к переезду с полосатым брусом на столбиках, с зеленым и красным фонарями. Мы нырнули под шлагбаум и зашагали по шпалам, на обращая внимания на сердитые крики худой старухи-стрелочницы.

Августовское солнце жарило спину. После похода за сарай руки и ноги зудели. Глаза щипало: рельсы сияли, и казалось, что они скоро расплавятся. На шпалах блестели жидкие черные капли – не то деготь, не то смола. Подошвы растоптанных брезентовых полуботинок прилипали.

– Еще с километр – и всё, – пообещал Пашка.

– Лучше бы дома сидели, – оттопырив губу, – заговорил Стасик. Лицо его покраснело, и смешная белобрысая челка прилипла к мокрому лбу…

– Ну и сидел бы, – равнодушно заметил Пашка. – За уши тебя не тянули… Вон Алешка и то не ноет.

– Почему “и то”? – огрызнулся я.

– Потому что восемь лет. А ему-то уже скоро двенадцать.

Я сказал:

– Не восемь, а девять почти…

– Засунуть бы вас в мои штаны, – пожаловался Стаська.

Я моча позлорадствовал. Говорить не хотелось, потому что от жары звенело в голове, сквозь дырявую подошву в полуботинок набились крошки шлака. Но я равномерно шагал дальше, прихрамывая и глядя на мелькающие под ногами шпалы. Охота на голубей уже не казалась интересной. Только мысль о похлебке подбадривала. Есть-то хотелось. Как всегда…

По сторонам потянулись снегозащитные полосы – низкие, но густые ряды желтой акации.

– Айда! – Пашка круто свернул и, расталкивая упругие ветви, полез в самую чащу кустарника.

– Во… тут…

Сквозь завесу мелких листьев ничего не было видно, и я пролез вперед.

– Не дрыгайся, куда прешь, – прошипел Пашка. Видимо, уже начиналась охота.

– А где мельница? – прошептал я, потому что ожидал увидеть бревенчатую башню с размашистым крестом ветряных крыльев.

– Перед тобой мельница, – тихо сказал Пашка. – Проснись.

Шагах в пятидесяти поднималось кирпичное здание с узкими зарешеченными окнами, с треугольными зубцами наверху и с круглой башенкой на одном из углов.

От кустов это здание отделял вытоптанный пустырь.

– На крепость похоже, – сказал я.

Пашка, видимо, счел это сравнение удачным. Снисходительно буркнул:

– Вроде…

– Ага, – поддержал Стасик. – Здорово похоже. У нас такая картинка есть дома: крепость на горе, а внизу какая-то тетка сидит, длинноволосая и с гитарой…

В кустах было не так жарко. Мы посидели в них, как в засаде. Вытащили рогатки.

– Дашь стрельнуть из твоей? – шепнул Пашка.

– Дам… А голуби где?

– Они сюда прилетают. Будут, обожди…

Но голуби не прилетали.

Стаська заворочался за соседним кустом, и оттуда донеслось:

– Черта с два они прилетят.

Я тоже не верил, что мы увидим голубей. Но было хорошо сидеть просто так, в тени, а не шагать по жаре, считая горячие шпалы. Правда, сначала пожелтевшие стручки кололи шею, а за ворот сыпались сухие листья, но я догадался: поднял воротник матроски.

Я вытянул гудящие ноги и прислонился к узловатому стволику акации.

От мельницы доносился еле слышный ровный шум. Он убаюкивал. Сквозь листья был виден пустырь и кусты бурьяна. Они казались светло-серыми, словно поседевшими. Небо тоже постепенно стало светло-серым, затянулось тонкой пеленой. Солнце пожелтело. Почему-то думалось, что и на земле, и в воздухе все затянуто мучной пылью.

• Предыдущая
• 39/70
• Следующая