Мальчишки, мои товарищи - Крапивин Владислав Петрович - Страница 47

• Предыдущая
• 47/70
• Следующая

– Ребята, – жалобно сказал подошедший прораб, – дождь будет. Убрали бы тёс под навес. Намокнет ведь, факт. Какие из него тогда полы?

Валька лениво поднялся и вплотную подошёл к прорабу.

– Ответь мне, друг Васильич, какой сегодня день? – язвительно спросил он.

– А я что? Не знаю, что суббота? Так ведь доски смокнут, – быстро заговорил Васильич. – А где сушить?

И Юрка со студентами таскал доски.

Торопились. Герман хватал один конец доски, Юрка – другой. Потом бежали через двор к навесу. Над ними хохотали: слишком неравной была пара. Юрка не обращал внимания. Он знал, что нужно весь тёс спрятать от дождя, и кричал вместе с другими:

– Жмём, хлопцы!

– Ура! – выдохнули все, когда кончена была работа.

– Ура, – уныло выдохнул Герман. – Пошли машину разгружать. Рамы привезли. Им тоже сырость противопоказана.

Когда разгружали машину, ударил ветер и хлынул ливень.

Через час Юрка уходил домой. Кисть правой руки у него ныла от рукопожатий. Придя домой, Юрка скинул мокрую рубашку и растянулся на диване. До сих пор гудят руки, ноги, спина. Но всё равно, он мог бы ещё…

1960 г.

В Минске поезд стоял сорок минут. Мой сосед по купе – высокий, седоватый подполковник медицины – предложил пройтись по привокзальной улице. Мы прошли два квартала и, оказавшись в небольшом сквере, сели на скамейку.

Был пасмурный октябрьский день.

– Вы позволите? – произнес вежливо и отчетливо пожилой человек в серой шляпе и зеленоватом плаще. Он остановился в двух шагах от скамьи. Я узнал пассажира из соседнего вагона. Он ехал с какой-то компанией, но, насколько я мог заметить, держался обособленно. Запомнилась его привычка на каждой станции подолгу стоять на платформе и внимательно разглядывать здание вокзала.

– Прошу… – Подполковник подвинулся, освобождая место.

– Я интурист. Рихард Копф, – представился незнакомец и сел. Мы назвали себя, и с минуту тянулось молчание.

– Вы есть офицер, – вдруг обратился к моему соседу немец. – Вы будете понимать. Я имел унглюк… д’хайст, несчастье уже быть здесь. Когда я был зольдат… нет, сольдатом. Так.

– Что-нибудь помните? – сухо спросил подполковник.

– Только это, – Копф коротким жестом сухого длинного пальца показал на красную башню костела. Он неловко полез в карман и вынул завернутый в газету снимок. На снимке был костел среди развалин.

– Знакомо, – сказал подполковник. – Действительно, не забыть.

Обрывок газеты упал на мой ботинок. Я увидел угол кинорекламы со скрюченной рукой, которая тянулась к цветку. Выше виднелся конец какого-то слова, набранного готическими буквами: «…lweis».

Под рекламой была напечатана заметка, Совсем маленькая, в несколько строк петита. С трудом разбирая немецкие фразы, я понял, что речь идет о случае в западногерманском городке.

Немец заметил, что я читаю заметку.

– Да, это грустно. Я немного узнал это раньше, – тихо сказал он. – Я имею знакомый аптекарь. Я его спас от гестапо. Он есть юде, еврей. Не совсем давно он сказал мне про то, что вы прочитал сейчас.

– В чем дело? – поинтересовался подполковник.

– Разберете? – Я протянул ему обрывок. – Такая вот невеселая информация.

– Альтер… д’хайст, старик был очень огорчен, – вдруг сказал Копф. – Как будто даже не стал иметь ум.

– Закономерно, – жестко произнес подполковник и уронил листок. – Я имею в виду этот случай.

Немец не слышал и продолжал:

– Старик все время сказал… нет, говорил: «Он даже не хотел быть красный»…

– Кто не хотел? – спросил я.

– Я расскажу.

Он стал говорить глуховатым голосом, и, слушая ломаные фразы, я вдруг отчетливо представил узкий мощеный двор и мальчишку, с обидой крикнувшего приятелям, что ему надоела такая игра.

– Я больше не хочу быть «красным», – сказал Вилли. – В его синих глазах накапливались слезы. Франц поморщился от досады: опять не кто-нибудь, а именно его братишка все портил.

Отто вытащил из кармана пластмассовый браунинг и подбросил его на ладони. Потом он сел на ящик из-под сигарет и спросил:

– Какое вы имя носите, пленный? – Он еще надеялся, что Вилли согласится продолжать игру.

– Каждый раз меня делают «красным», – снова сказал Вилли.

– В прошлый четверг «красным» был я! – крикнул Отто, – Что ты хнычешь? Я тоже был «красным».

Отто врал, но понимал, что уличить его нельзя, каждый день мальчишки занимались одной и той же игрой, и все запомнить было трудно.

Вилли молчал и быстро хлопал ресницами, чтобы стряхнуть слезы.

– Я так не играю. К черту! – сказал Отто. Он даже побледнел от злости, и на скулах заметнее сделались редкие веснушки. – К черту! Лучше играть с девчонками, – повторил Отто. Он сунул в карман браунинг, делая вид, что хочет уйти, но не ушел, и снова сел на ящик.

– Слушай, Вилли, у меня есть пятьдесят пфеннигов, – обратился Франц к братишке. – Хочешь, я дам тебе двадцать? Только не хнычь, и будем играть.

– Давай пополам, – возразил Вилли. – Двадцать пять.

– Хорошо. Даже тридцать.

– Давай, – сказал Вилли. – Давай сразу, а то опять скажешь, что истратил.

Франц достал три монетки. Руки у Вилли были связаны за спиной. Франц расстегнул у него нагрудный карман курточки и опустил деньги.

– Подведите пленного, – приказал Отто. Франц щелкнул подошвами сандалий.

– Слушаюсь, господин оберст.

– Сколько вам лет, пленный? – начал допрос «оберст» Отто.

– Девять… то есть девятнадцать.

– Мы вас казним.

Вилли знал из прошлых игр, как должен вести себя «красный». Он встал на колени. Двор в этом месте был немощеным, и земля отсырела после дождика, но Вилли смело опустился на колени. Он понимал, что если играть, то честно.

– Не надо меня убивать, господин оберст, – сказал Вилли. – Я больше не буду воевать против славной германской нации.

– Мы казним вас не сразу, а после суда, – милостиво объяснил Отто.

– Я очень прошу меня помиловать, – тянул Вилли, не поднимаясь с коленей.

– Нет, – сказал Отто.

Франц снял с плеча самодельный автомат и предложил:

– Давай, будто суд уже кончился и пленного приговорили к расстрелу.

– К повешению, – возразил «оберст».

Франц сказал, что пленных не вешают.

Отто не знал, можно ли вешать пленных.

– Надоело расстреливать, – вздохнул «оберст». – Каждый день расстреливаем и расстреливаем.

– Все равно. Вешать – это не по правилам.

– Убейте меня при попытке к бегству, – немного оживился Вилли. – А если мне посчастливится сбежать, будете меня ловить.

– Это тоже не ново, – сказал Отто. – Ну, хорошо… Только надо с тебя снять куртку. Если ты убежишь, в серой куртке тебя трудно будет заметить. Кругом все такое серое.

– Мне холодно, – возразил Вилли и передернул плечами. В узкий проход между домами, – где играли мальчики, залетал сырой ветер. В просвете среди крыш быстро двигались клочковатые серые тучи, иногда накрапывал дождь. Сентябрьский день был близок к вечеру.

Франц взглянул на Вилли. Светлые волосы братишки были смочены недавним дождиком и прядками прилипли ко лбу. Выпачканные в земле худые коленки вздрагивали от холода. Вилли действительно озяб, и Францу стало жаль его, но не хотелось ссориться с Отто.

– Пробежишься и станет тепло, – утешил Франц братишку.

Они развязали Вилли руки и помогли ему снять курточку. Мальчик остался в белой трикотажной рубашке. Отто снова заложил его руки за спину и стянул кисти бечевой.

– Марш, – приказал «оберст», и они двинулись через двор.

Вилли бежал. Поравнявшись со штабелем пустых ящиков у входа в магазин фрау Фишлинг, он толкнул Франца плечом и бросился вперед, Вилли удалось проскочить между ящиками стеной. Путь со двора был свободен.

Видя, что погоня задержалась, Вилли выскочил в переулок: у него был свой секрет. Мальчик перебежал мостовую и толкнул плечом дверь под синей вывеской «Аптека Шварцмана».

• Предыдущая
• 47/70
• Следующая