Рыжее знамя упрямства - Крапивин Владислав Петрович - Страница 61
- Предыдущая
- 61/80
- Следующая
– Рыжик, какой курс и галс?! – окликнул матроса рулевой Словко.
– Что? – оглянулся Рыжик, явно удивившись такому детскому вопросу. – Галфвинд левого галса…
Словко засмеялся: шутка, мол. Он не думал экзаменовать Рыжика, просто захотелось увидеть его лицо. И Рыжик понял шутку, заулыбался.
Московкин тоже сидел на левом борту, но не верхом, конечно, а спиной к воде (Рыжику пришлось нагибаться, чтобы глянуть из-за него на Словко). Его впалая щека была в тени и казалась синеватой. Гика-шкот Олег Петрович двумя шлагами набросил на ладонь, чтобы удобнее было держать. Так поступать не следовало. Словко несколько минут колебался: делать замечание было неловко, но командир обязан…
– Олег Петрович, пожалуйста не наматывайте шкот, – наконец попросил он. – Не положено по технике безопасности…
– Что?.. Ах, да! Прости, голубчик. Вот что значит столько времени не выходить на воду. В общем-то я ведь сухопутный человек…
– Вы хорошо держите парус, – примирительно сказал Словко.
Московкин улыбнулся, убрал витки троса с ладони, и улыбка тут же пропала. Кажется, Олега Петровича заботили какие-то мысли, не связанные с такелажными делами.
И правда заботили! Потому что через минуту Московкин вполголоса произнес:
– Даня, есть разговор…
– Серьезный? – спросил Корнеич. И было видно, что он надеется: разговор не очень серьезный. Потому что и без того хватало проблем, а скольжение яхты было таким беззаботным. Плыть бы так и плыть…
Но Московкин сказал, упершись глазами в тугое полотно:
– Да…
– Ну? – вздохнул Корнеич, переключая себя из режима беспечности в привычное состояние "боевая готовность".
– Даня, я нашел Васю Ростовцева…
– Кого? – недоуменно шевельнулся Корнеич.
– Тёминого друга по прозвищу Орех. То есть Орешек… Он после облавы был определен в сиротский интернат номер два, для отсталых детей. Совершенно непонятно, почему, нормальный ребенок… Тёма не мог его, конечно, разыскать, а для меня это не составило труда… Он младше Тёмы, кстати. Всего восемь с половиной.
Корнеич журналистским чутьем, казалось, тут же распознал положение дел:
– Ясно. Хочешь забрать к себе, а чиновницы-педагогессы уперлись?
– Я его уже забрал. Поупирались и отдали. Дело в другом, Даня…
Корнеич выжидающе молчал.
– Даня, я тут подумал… Может, возьмешь его себе? Чудный мальчонка, еще почти не задетый уличным вирусом… Оказывается, они с Тёмой вместе сочиняли стихи…
– Господи, ну о чем речь! – с облегчением выдохнул Корнеич. – Ну, конечно же! Мы же договаривались, что в сентябре возьму у вас целую группу. Но если надо, этого… Орешка… хоть завтра…
– Даня, я не о том, – как-то набычившись, проговорил Олег Петрович. – Я… думал, может, возьмешь его насовсем? От меня в свой дом… Понимаешь, есть дети, неприспособленные к интернатскому быту. Он такой… Он одержим мечтой о каком-нибудь родном человеке, о родной крыше.
Тихо стало, только ровно бурлила вода.
Вообще-то во всей этой сцене было что-то неправдоподобное ("Если послушать со стороны", – подумал Словко). Во-первых, такие предложения не делают с бухты-барахты. Во-вторых, взрослые не ведут подобные разговоры при ребятах. Но, с другой стороны, это были не обычные взрослые и ребята, а люди, давно уже привыкшие к ясности отношений. Таких, когда не надо что-то недоговаривать и прятать… Это были люди, которые "видят фонарик"…
"А кроме того, – мелькнуло у Словко, – они говорят совсем тихо и, может, считают, что я не улавливаю суть или просто не слушаю…" И он сделал вид, что и правда не обращает внимания на разговор.
А Рыжик, тот и в самом деле не обращал. Он был занят шкотами, парусиной, ветром и слышал только голос воды.
Корнеич молчал с минуту. Потом зашевелил протезом, завертел головой, заскреб пыльно-рыжую шевелюру.
– В каком-то старом романе про пиратов, – заговорил он, – я читал: "Если бы в этот миг Провидение открыло в небе люк и в него сбросило на голову капитана Джойса семифунтовое ядро, он и то не был бы повергнут в столь отрешенное, лишившее его дара речи состояние…"
– Я понимаю, – удрученно кивнул Московкин.
– Ну и… хорошо, что понимаешь… Ты что, хочешь немедленного ответа?
– Да нет, конечно… Просто я думаю… Васятка этот мне признался… ну, когда мы говорили про Тёму и вообще… что пуще всякого чуда хотел бы старшего брата. Он потому и к Тёме был так привязан. Даже убегал из интерната два раза, да безуспешно… И я вспомнил еще… твоего Ромку. Как он говорил однажды, будто было время, когда ему хотелось братишку…
– Ну… говорил. Не раз даже, – нехотя отозвался Корнеич. – Но ты же знаешь… Татьяна, врачи…
– Ну да, ну да… Вот я и подумал: может, он среди своих тинейджерских увлечений еще не совсем забыл мечту детства?
Корнеич опять повертел головой.
– Не знаю. По-моему, у него сейчас только девицы на уме… да дирижабли… Нет, ну ты, Олег, в самом деле… так сразу…
– Да не сразу. Я понимаю, тебе надо познакомиться…
– Прежде всего надо поговорить с Татьяной…
– Ну да, ну да… Кстати, я уже поговорил…
– Боже праведный! Когда ты успел?
– Вчера вечером по телефону.
– И она мне ни слова!
– Ты вчера вернулся к полуночи и сразу бряк в постель… А утром бегом на базу…
– А тебе-то она что сказала?
– Что-что… Вроде как ты про ядро. А потом: "Надо поговорить с Даней…" Однако я не уловил в ее словах решительного "нет"…
– Все ясно, – покивал Корнеич и принял прежнюю расслабленную позу. – Чем прекрасна жизнь? Своей непредсказуемостью.
– Тебе ли привыкать, – усмехнулся Московкин.
– Это верно…
Олег Петрович зажал шкот в коленях и зябко потер плечи (они остро торчали под полосатой рубашкой).
– Понимаю, Даня, у тебя заслуженное недоверие к тем, кого я рекомендую. Да… Но это ведь мальчик, а не Толкуновы, будь они неладны. Я тогда очень ошибся…
– Причем тут Толкуновы!.. Я представляю, какая волокита предстоит с документами…
– Да никакой волокиты, – оживился Московкин. – Пусть живет у вас, а числится у меня. Пока я директор, никто не пикнет по этому поводу. Вот когда прогонят на пенсию, будем думать. Но я не прогонюсь ни за что, пока не определю хотя бы первый выпуск в училище к Андрею…
"А с училищем-то непросто", – вспомнил Словко. Отец рассказывал, что на директора Ткачука "накатали телегу": мол, строительство ПТУ – это нецелевое использование средств. "Вот если бы строил себе на эти деньги дачу, да еще поделился бы с кем надо, это было бы целевое!" – негодовал весь вечер отец. И даже не стал садиться к компьютеру…
Больше Московкин и Корнеич о Васе Ростовцеве (об Орешке) не говорили. Видимо, сказано было все, что необходимо…
Проскользили мимо островки Петушок, Тополиный, Рыбачий. Далеко слева, синеватой горкой проплыл на фоне солнечной воды остров Шаман. Прошли мимо поселка Старые Сосны на правом берегу. И скоро, увалившись под ветер, вошли в гладкую зеленоватую воду Орловки – здесь речка раздвинулась на большую ширину. Плавали редкие кувшинки. Рыжик перебрался на нос, разнес "бабочкой" стаксель и кливер.
Метров двести ("Кабельтов", – сказал бы Словко) шли вдоль поросшего березами западного берега. Затем опять привелись до галфвинда, прошли еще метров сто и приткнулись к дощатым полуразрушенным мосткам. Впрочем, на сей раз мостки были починены, желтели свежие доски.
Здесь было привычное место, на широкой прибрежной поляне "Эспада" много лет подряд устраивала привалы и бивуаки. Отремонтированные мостки вызвали некоторое опасение. Не собирается ли кто-то другой обосноваться надолго на этом берегу? Не случилось бы столкновение интересов.
– Схожу в Полухино, узнаю у Константиныча обстановку, – решил Корнеич. Впрочем, он и раньше собирался сделать это.
Иван Константинович был местный рыбак и лодочный мастер, давний знакомый Корнеича. Он жил на берегу, в километре отсюда, если по прямой. Можно было бы добраться по воде, но это дольше, Орловка делала широкую дугу.
- Предыдущая
- 61/80
- Следующая
