Ржавчина от старых якорей - Крапивин Владислав Петрович - Страница 15
- Предыдущая
- 15/31
- Следующая
Возможно, это был тот маяк, где в начале двадцатых годов скрывался бывший лейтенант Черноморского флота Ставраки – тот, что после восстания на крейсере «Очаков» и приговора суда расстрелял лейтенанта Шмидта и его товарищей. Об этом я читал у Паустовского в «Броске на юг», в главе «Маячный смотритель». А еще я – совсем недавно, в Вильнюсе, – знакомился с архивом знаменитого юриста Тадаса Врублевскиса, который в 1906 году защищал Шмидта на суде. В деле были письма, написанные рукой Шмидта. Я брал их в руки, как нечто нереальное, занесенное в наши дни странным ветром времени. Но все, что случилось со Шмидтом было реально. Его яростный порыв, его боль, его кровь. И горькая радость последней любви. И чудовищное, за рамками человеческого понимания, предательство Ставраки, бывшего друга…
Я рассказывал историю Шмидта тете Шуре, и она покачивала головой, снова вытирая капельки под глазами
Возвращаясь из города, я знал, что тетя Шура встретит меня как своего. Как нагулявшегося любимого племянника. Мне казалось, что мы знакомы давным-давно.
Несколько раз я уже по своей инициативе вспоминал о ликерчике. Тетя Шура не отказывалась, хотя и вздыхала смущенно:
– Ох, балуешь ты старуху, Славушка.
Но я баловал не ее, а, скорее, себя. Мне нравились уютные вечера в старой полупустой кофейне и неспешные беседы с тетей Шурой.
Если бы я писал просто рассказ, а не мемуары с претензией на верность фактам, то, наверное, придумал бы какой-нибудь хитрый сюжетный ход. Чтобы ярче обрисовать характер тети Шуры и внести в повествование столь любимый читателями драматизм. Но ничего выдающегося там не случилось. Просто были вот эти вечера в кофейне, спокойная, ненавязчивая ласковость пожилой прачки и ощущение, что из города я возвращаюсь не в случайную комнатушку, снятую за рубль в сутки, а к себе домой.
Уезжал из Батуми я мокрым от ночного дождя солнечным утром. С тетей Шурой мы расцеловались у порога. Она промокнула ребром ладони глаза.
– Ты пиши, Славушка…
– Обязательно, тетя Шура!
– Может, еще и заедешь когда-нибудь…
– Очень даже может быть!
Признаться, в горле слегка заскребло.
На углу я помахал тете Шуре и быстро свернул к автобусной остановке.
…Поезд очень долго и словно нехотя шел по берегу моря. Волны подкатывали к самым рельсам. Я стоял в тамбуре, смотрел на сверканье тропической природы. Неторопливость поезда была такой, что мне вдруг представилось: вагоны тащит пластмассовый паровозик. Зеленый, вымытый в корыте рассудительным братом девочки по имени Нана. Сам брат сидит на паровозике верхом и, чтобы тот не набирал лишнюю скорость, скребет пятками сандалий по шпалам. Гравий и мелкие ракушки со щелканьем выстреливают из под подошв…
Эта картинка развеселила меня. Но печаль от расставания с тетей Шурой все-таки шевелилась в душе. Впрочем, не сильная печаль. Я думал, что, может быть, и вправду еще не раз побываю в замечательном городе Батуми. А пока меня ждало продолжение путешествия: Тбилиси, Баку, Астрахань. Потом плавание от Астрахани до Казани. Лишь в Казани, окончательно соскучившись по дому, я прервал теплоходный рейс (хотел сперва плыть до Перми), сел на поезд и через полсуток оказался в Свердловске…
С тетей Шурой мы переписывались года два. Поздравляли друг друга с праздниками. Я послал ей свою новую книжку. Потом переписка заглохла. Теперь уже не помню, кто кому не ответил на очередное письмо. То ли я потерял адрес тети Шуры, то ли ее письма затерялись из-за моих частых переездов. То ли… но не хочется думать о грустном.
А в Батуми я больше не был. Никогда. И теперь уж, конечно, не буду. Да и зачем? Тетю Шуру я там уже не разыщу. Мне теперь самому столько лет, сколько ей было тогда…
Конечно, в шестидесятых годах я мог бы не раз добраться до Батуми. Неподалеку от него случалось бывать неоднократно – в Сухуми, в Туапсе. Но это все были суетливые, с нехваткой времени поездки, связанные с ребячьими экскурсиями, с пионерским лагерем «Орленок». Никогда не было нескольких лишних дней…
Можно было добраться до Батуми еще и в том же шестьдесят третьем году. Потому что осенью я снова оказался в Севастополе. Я не мог жить без этого города. Побывать в нем было все равно, что сделать глоток свежего воздуха. В ноябре, получив гонорар за новую книжку, я прилетел в Севастополь. Подумал было: не махнуть ли на теплоходе до Батуми? Однако ноябрьское море кипело штормами, лайнеры в Севастополь не заходили. Да и времени у меня было всего пять дней. Лишь на такой срок отпустила меня редакция, где я работал в ту пору…
Я утешил себя: «Может быть, в будущем году…»
Но будущий год…
В мемуарах позволительно делать отступления от сюжета. Поэтому я сейчас хочу вспомнить (не столько для читателей, сколько для себя), каким плотно набитым событиями был этот удивительный для меня год, 1964-й.
В январе я купил любительскую кинокамеру и тут же начал с друзьями-мальчишками создавать ребячью киностудию.
В феврале меня послали в командировку в Ростов-на-Дону. Погода на юге была слякотная, но ростовские писатели дали мне почитать в рукописи вторую часть повести Леонида Борисова об Александре Грине – «Волшебник из Гель-Гью», и это окупило для меня все неудобства поездки. Кстати, по-моему, эта вторая часть не напечатана до сих пор. По крайней мере, я не слышал об этом. Паустовский любил Грина, любил книгу Л.Борисова и переписывался с ним. Но думаю, что даже он не читал продолжение повести…
В марте я прилетел в Москву. В третьем номере «Пионера» напечатали мой большой рассказ «Капитаны не смотрят назад». Номер был праздничный – журналу исполнилось сорок лет. Я, награжденный юбилейным значком, сразу был принят в дружный редакционный круг. Я стал «московским автором».
В апреле я начал обучать фехтовальным премудростям ребят из своего отчаянного отряда «Братство веселого Роджера» (будущая «Каравелла») и провел первый турнир.
В мае меня занесло в Подмосковье», в город Дмитров, к моему приятелю Лене Бараеву. В Дмитрове у меня была знакомая мальчишечья компания, с ней я бродил по окрестным лесам и учил ребят стрельбе из своего спортивного лука (подбирая заодно материал для повести «Оруженосец Кашка»). Потом махнул в Коктебель, чтобы полюбоваться знаменитым Кара-Дагом, о котором читал у Паустовского. А заодно – побывать в городке Старый Крым, где похоронен Грин. И полюбовался, и побывал… И все это «наматывал» на кинопленку своей крохотной камеры «Экран»…
В июне и в июле были отрядные костры и походы. Бесшабашная дворовая компания все более обретала черты настоящего отряда. А отряд требовал сил, нервов и времени. А еще были всякие поездки по пионерским лагерям («С вами сейчас встретится молодой писатель, чьи книжки есть в нашей библиотеке…»)
В июле пришло сообщение из Москвы, что меня приняли в Союз писателей. Признаться, это прибавило сил. Не каждого принимают в СП в двадцать пять лет. Мальчишки сделали мне картонную медаль и вручили со словами: «Только не зазнавайся и нас не бросай». Я прибил медаль к стенке и ушел с ребятами в поход к Исетскому озеру…
В августе случилось то, к чему шло давно: долгожданная свадьба. Началось устройство семейной жизни. Но очень скоро оно было прервано вызовом в Москву: приезжайте получать писательский билет. Помчался, конечно! И дела-то было всего на двое суток, но… от Москвы до Крыма меньше двух часов полета. А там Севастополь. А в Севастополе я в том году еще не был. И к двум суткам прибавились еще трое… Но для Батуми, конечно, времени опять не нашлось. Я лишь написал тете Шуре про свадьбу и получил от нее поздравление.
Прилетел домой, и радости медового месяца перемешались с житейскими хлопотами. Опыта семейной жизни – никакого. Все постигалось, как говорится, методом проб и ошибок. Решил сделать жене сюрприз: купил и привез в фургоне мебель, чтобы обставить нашу снятую в частном доме комнатку. Жена в слезы: «Ты меня ни во что не ставишь, да? Я думала, мы будем выбирать вместе!» Тьфу ты… Век живи – век учись. (И учусь до сих пор, тридцать седьмой год подряд.)
- Предыдущая
- 15/31
- Следующая
