Ржавчина от старых якорей - Крапивин Владислав Петрович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/31
• Следующая

Обычно такая игра довольно быстро надоедает. Но нам не надоедала. И мы не очень-то стремились забить друг другу гол. Я старался бросать так, чтобы мальчик, хотя и не без труда, поймал мяч в полете. Было приятно смотреть, как ловко это у него получается. По-моему, и он бросал так же, когда мы менялись местами.

И мячик, по-моему, подыгрывал нам…

Наконец покрасневшее солнце съехало за крыши дальних кварталов. Небо над крышами сделалось оранжевым, в нем загорелась пунцовая полоска облака. Резко запахло полынью. Мы, чтобы отдохнуть, сели рядышком в траве. Я молчал, мальчик тоже молчал. Постукивал мячиком по зеленым от травяного сока коленкам. Потом вздохнул:

– Домой пора… – И хотел спрятать мячик под майку.

– Дай, пожалуйста, подержать, – попросил я. Мне захотелось попрощаться с мячиком, как с маленьким приятелем. И мальчик понял:

– На…

Мячик был теплый, не очень тугой, скорее с ощущением живой мягкости – такой же, как у щеки моего братишки-малыша. Я погладил его мизинцем. И вдруг решился.

– Слушай, а давай меняться! Ты мне мячик, а я тебе наган!

Конечно любой пацан со стороны посмотрел бы на меня, как на чокнутого. С одной стороны обычный старый мячик, а с другой – хоть и ржавый, поломанный, но «бывший правдашный» револьвер. Но во мне сейчас неизвестно откуда появилась иная система ценностей, своя.

Однако и у мальчика она была своя.

– Н-нет… – с неудовольствием сказал он. – Я не хочу.

Мне самое время было остановится, чтобы не порвать первой ниточки приятельских отношений. Но я глупо сказал:

– Таких мячиков полным полно на свете. А наган – это же редкая вещь. Может, из него тут в гражданскую войну стреляли…

– Ну, в том-то и дело… – со спрятанной досадой выговорил мальчик. – Из него стреляли… а мячиком играли. Они же разные. Одно на другое не меняется, так нельзя…

Кажется, он пытался объяснить мне то, что для него самого было просто и бесспорно. И я начал ощущать его понимание. Только в нем оно было ясным, изначальным, а во мне проступало смутно и медленно…

– Ну ладно… – Я встал, начал застегивать на себе снятый перед игрой ремень, сунул за него револьвер. Мальчик вскинул на меня глаза. К нему вернулась спокойная веселость:

– Можно ведь сделать обыкновенно! Бери его просто так! – Он взял мячик из травы и бросил мне. Я машинально подставил ладони.

Мальчик пружинисто вскочил.

– Пусть он будет твой, если хочешь.

– Но… я же… – счастливое смущение вылилось на меня, как теплый вязкий кисель.

– Бери, вот и все… А мне дай знаешь что? Один патрон… – Мальчик мизинцем коснулся моей «пулеметной ленты. – Я в него буду свистеть.

Я, неловко сопя, выбрал для мальчика самую блестящую гильзу. И он тут же дунул в нее, получился чистый мелодичный звук. Мальчик глянул с хитринкой:

– А мячик, он ведь даже и не мой…

– А чей? – слегка испугался я.

– Неизвестно. Я утром нашел его в канаве. Может быть, он такой… путешественник. Жил у кого-то, а потом сбежал, как колобок. И попал ко мне. А теперь пусть у тебя поживет.

– От меня не сбежит, – неловко пообещал я. И сунул резиновый «колобок» под майку – в точности, как делал это мальчик. И спохватился: – Спасибо…

– Не стоит, – серьезно сказал мальчик. И встряхнулся: – Ну что, по домам?

– Ага, – вздохнул я. – Ты где живешь?

– Там, – он махнул в сторону чернеющих на закате крыш.

– А сюда еще придешь?

– Приду. А ты?

– Конечно! Завтра!

– И я завтра. В два часа, ладно?

– Ладно!

– Ну, пока… – И он сразу стал уходить. Шагов через двадцать оглянулся и помахал мне. И я помахал. Больше он не оглядывался, шел через траву, превращаясь в тонкий силуэт и делась все меньше. И все время посвистывал гильзой.

Я смотрел мальчику вслед, пока он не пересек все поле. Потом он, еле различимый, как бы погрузился в траву – стал спускаться с дальнего берега, чтобы пересечь другой рукав лога.

Тогда и я начал спускаться. И думал, что не знаю, как его зовут. И он не знает про меня. В ту пору у мальчишек было не принято знакомиться с ходу. Считалось, что если сразу спрашиваешь «как тебя звать», значит, навязываешься в друзья. А навязываться нельзя, дружба – дело тонкое… Ладно, может быть, завтра…

В логу по-вечернему резко запахло болотом. Кое-где вдоль Тюменки появились полосы тумана. Воздух лежал слоями – то очень теплый, то прохладный. При спуске я проник через несколько таких слоев.

У речки было прохладно. Можно было перескочить на другой берег, но я снял сандалии и вошел в воду. Пусть прохладные струйки слижут со щиколоток зуд от кусачих сорняков. Но струек я не ощутил. Вода в этом месте застоялась и была совсем гладкой. В ней отражалось высокое, все еще светлое небо. И я отражался, перевернутый.

Я нагнулся, чтобы получше разглядеть себя. Лицо было темным и все же хорошо различимым. И… я увидел того мальчика.

То есть, это был я, но в то же время и тот мальчик. Да, я и раньше улавливал сходство, но оно было в росте, в одежде, в остроте загорелых плеч и локтей. В белобрысой прическе «полубокс» – когда-то короткой, но к августу изрядно отросшей. А сейчас я увидел и удивительную похожесть лиц. На минуту даже не по себе стало. Я не знал тогда слова «мистика», но ощутил эту мистику кожей.

Уж нет ли здесь какого-то колдовства, кем-то навязанной сказки или сна? Может быть, мне показалось от полынного запаха, что откуда-то я сам пришел к себе, чтобы подарить синий мячик?

Зачем? И откуда? Понятие «параллельные пространства» мне в ту пору тоже было незнакомо, но интуитивно об их существовании я догадывался.

Я всматривался все пристальнее. И все больше мне хотелось быть таким, как он . Потому что у того мальчишки – я чувствовал это – был более чистый, более ясный и смелый, чем у меня, характер. «Пулеметные ленты» теперь показались мне смешным детсадовским маскарадом. А наган… Я понимал, что могу потом пожалеть, но понимал и то, что в эту минуту надо действовать, как велит душа. Я вынул револьвер из-за пояса, выдернул из него и сунул в тесный кармашек (пригодится еще на что-нибудь) медный ствол. И кинул лишенное дула оружие далеко вдоль русла. Булькнуло…

Затем я побросал в воду гильзы. Оставил лишь одну – для свистка. Завтра мы с мальчиком сможем играть в пряталки, подавая друг другу сигналы из зарослей…

А назавтра дико испортилась погода. Несколько дней лил холодный непрерывный дождь. Взрослые безрадостно говорили, что это уже осень. Одна лишь надежда, что в сентябре, может быть, выдастся несколько дней бабьего лета.

В такую слякоть нечего было думать соваться в лог. Склоны стали скользкими, заросли напитались водой. Тюменка сделалась желтой и разбухшей. Конечно, я грустил. Гладил мячик и шепотом утешал его и себя, что, может быть, все еще наладится.

Взрослые ошиблись, лето вернулось в последнюю неделю августа. Едва дождавшись солнца, я побежал по скользким тропинкам в отсыревший лог. Но мальчика там, конечно, не встретил. И ходил потом еще раз и еще, даже в сентябре. Но напрасно. И вдруг понял, что встреча эта с самого начала была запланирована судьбой как единственная. С каким-то особым смыслом.

Зимой мы переехали ближе к центру, и я оказался опять рядом с милой моему сердцу улицей Герцена. Снова были рядом привычные с дошкольных времен друзья-приятели. Встреча в логу вспоминалась теперь так, будто и вправду была сном. То, что она не сон – доказывал синий мячик. Но… мало ли откуда такой мячик может взяться?

В первые дни, пока я грустил по мальчику, мячик ночевал у меня под подушкой. А потом, после переезда, я поселил его в корзине со всяким своим мелким имуществом.

Но нет, я не забыл про мячик. Он сделался одной из моих привычных игрушек. Следующим летом, отправляясь к друзьям на улицу Герцена, я часто брал мячик с собой. Мне шел двенадцатый год – возраст, когда у мальчишек той поры игры в лапту, в ляпы-выставлялы и в «штандер» были привычным и частым развлечением.

• Предыдущая
• 29/31
• Следующая