Синий город на Садовой - Крапивин Владислав Петрович - Страница 48
- Предыдущая
- 48/57
- Следующая
– А что за этими словами дальше, никто не вспоминает, – задумчиво сказала Оля.
Все вопросительно глянули на нее.
Она объяснила:
– Эту поэму Маяковского "Хорошо!" мама наизусть читала, когда в школе училась. Выступала на сцене. И потом мне рассказывала, когда я подросла… Там ведь как: "Моя милиция меня бережет". А затем: "Жезлом правит, чтоб вправо шел. Пойду направо. Оч-чень хорошо…" Современные стихи, верно? Сейчас опять стараются, чтобы все шли направо. Дружными шеренгами…
"Ай да Ольга!" – подумал Федя.
Борис ее тут же поддержал:
– А кто хочет налево – тому по шее… Жезлом.
– Или по почкам, – ощутив щекотание в горле, вспомнил Федя. – Без свидетелей. И чтобы следов не было…
– Ну как тебе не стыдно! – ахнула Полина Михайловна.
– Мне стыдно? Я, что ли, бил?
Полина Михайловна мягко наклонилась к Феде:
– Мне говорили, что ты верующий мальчик и не скрываешь это…
– А почему я должен скрывать?
– Не должен… Но где же твое милосердие?
– А я милосерден… к тем, кто заслуживает.
– А как ты определяешь: заслуживает или нет? Ведь в Евангелии сказано: "Не судите, да не судимы будете…"
– А зачем тогда с'суды? – спросил Нилка. – И милиция?
– Мы вообще говорим о разном, – опять спокойно вмешался Борис. – Вы почему-то о милиции в целом. А мы о таких, как этот старший лейтенант…
– А знаешь ли ты… знаете ли вы… – в голосе Полины Михайловны зазвенела слезинка, – что этот старший лейтенант… что он сейчас лежит в больнице? Он был недавно ранен, когда задерживал вооруженного преступника!
Помолчали немного, потом Борис негромко спросил:
– Ну и что?
– Как – ну и что? Неужели непонятно, какой он замечательный, храбрый человек! Его представят к награде!
Федя, подбирая слова, сказал:
– Ну… наверно, он в самом деле храбрый. Трусу в милиции как работать?.. А тот преступник, он тоже, видимо, храбрый, иначе в схватку не полез бы. Значит, и его, что ли, замечательным считать?.. Храбрость – она сама по себе что? Она же… ну, нейтральное качество…
– Надо еще, чтобы с'справедливость!
– Ты хочешь оказать, что он вступил в схватку с преступником несправедливо?
– Да не об этом он хочет сказать, – поморщился Борис. – Вы же понимаете… А с преступником, видать, не так страшно воевать… как с женой начальника спорить…
Полина Михайловна уже без надежды обвела юных спорщиков полным упрека взором:
– Значит, как же?.. Вам, выходит, этого раненого человека совсем-совсем не жаль?
"Жаль?" – спросил себя Федя. Надо было что-то сказать.
Но сказала Оля:
– Ну почему же? Конечно жаль. Ему же больно… А вам того, второго, не жаль?
– Преступника?!
– Да нет же! – опять очень звонко взвинтился Нилка. – Того мальчика, которого били!.. Показать еще раз?!
– Нет, зачем же! – всполошилась Полина Михайловна.
Однако режиссер на пульте (вот молодец!) снова пустил эти кадры. Опять полетели из глаз Южакова капли-искорки.
…Валентина Гавриловна сказала, что беседа получилась интересной, хотя ее участники не во всем согласились друг с другом. Ну, это вполне естественно, когда обсуждаются такие непростые вопросы. Возможно, и телезрители захотят высказать свои мнения. Пусть они пишут по адресу: Устальск, телестудия, редакция передач для детей и юношества…
На следующий день в школе Федю хлопали по плечу:
– Ну, дядя Федор, запузырили вы передачу! Прямо как "Пятое колесо" из Питера…
– Проблематика!
– Только зря ты так сопел и морщился…
– Попробуй не морщиться, когда тебе в рожу десять тысяч ватт… – огрызнулся Федя. Не станешь ведь объяснять, что от обиды порой перехватывало голос и намокали ресницы.
Гуга снисходительно посоветовал:
– Ходи теперь с оглядкой. Не дай Бог, если в автобусе без билета окажешься или не там улицу перейдешь. Менты – они злопамятные. И за свою корпорацию – горой…
А потом дело приняло совсем неожиданный оборот. На беду восьмого "А", немецкий в этом году преподавал у них не Артур Яковлевич, а Венера Платоновна. Артур – тот хоть и придирчивый, насмешливый, но в общем-то справедливый и без дамских эмоций. А Венера – та вся на нервах. Как заведется – уже себя не помнит. А потом: "Вон из класса!" За что и носила прозвище Фрау фон Из-кляссэ.
И вот заметила Фрау, что Федя шепчется с соседом Димкой Данченко (как раз передачу обсуждали).
– Кроев, встань! О чем я сейчас говорила? Отвечай!
Федя, слава Богу, слышал, о чем она говорила. Ответил без ошибки. Но это лишь раздосадовало Венеру Платоновну.
– Небось новый сценарий соседу рассказывал! Как над вами, над бедненькими, учителя издеваются! Чтобы опять снять кино… на ворованной пленке!
– Че-го? – ошарашенно спросил Федя. – На какой… ворованной? Вы с ума сошли?
– Ах, я с ума сошла? Хам… А почему Дмитрий Анатольевич говорил в учительской: "Уж не на той ли пленке они снимали, что Кроев у меня летом стащил?"
– Как вы смеете… – беспомощно сказал Федя.
– Вон из класса!
Федя грохнул дверью и, пылая негодованием, кинулся искать физика. У того, к счастью, не было урока, он сидел в учительской. Дрожа от яростной обиды, Федя выговорил:
– Дмитрий Анатольевич, мне надо с вами… выяснить… Можно в коридоре?
Они вышли. Физик – добродушный, улыбчивый. Этакий свой парень-педагог, который всегда понимает мальчишек.
– Что стряслось у тебя, дружище?
– Вы говорили учителям, что я украл у вас кинопленку?
– Ты что, юноша? С антресолей упал?
– Фрау… Венера Платоновна объявила сейчас: Дмитрий Анатольевич сказал, что Кроев летом стащил у него пленку! На которой фильм…
– А-а… – Физик ухмыльнулся. На миг его глаза неловко скользнули в сторону. – Это утром, когда наша педагогическая общественность базарила про передачу. Я сказал не "стащил", а "утащил". В смысле "унес". Что-то такое ведь было, да?
– Вы же сами мне отдали, списанную!
– Ну, отдал так отдал. По правде говоря, я не помню, такая круговерть в те дни была… Ты чего распереживался-то? У меня же никаких претензий к тебе…
– У вас-то претензий нет! А Венера…
Физик нагнулся, сказал вполголоса:
– Ну, дура же она. Это сугубо между нами…
– Вот вы так и скажите тогда! В учительской!
– Ты обалдел?
– Да не про то, что она… это… А что я пленку не брал! И чтобы все знали! А то "стащил" или "утащил"…
Дмитрий Анатольевич сузил глаза:
– Не понял. Ты что, ультиматум мне ставишь?
– Не ультиматум, а… вы тоже должны думать, когда говорите.
– А ты не должен думать, когда говоришь с учителем?
– А если учитель… можно плевать на ученика?
– Кроев! Я, конечно, добрый дядя, но…
– Я вижу, какой вы добрый… – опять сквозь царапанье слез выговорил Федя. – Наговорили на человека, а теперь… святая невинность, да?
– Дать тебе по-свойски по шее или на педсовет?
– Один уже давал… дембиль такой. Потом не обрадовался. – Федя глядел в позеленевшие, как у кошки, глаза Дим-Толя. Тот сдержался.
– Отлично. Тогда побеседуем на педсовете.
– Есть еще школьный совет! Там и побеседуем! – Федя повернулся и пошел прочь.
Он спустился на первый этаж. Вспомнил, что уже пятый урок и что, возможно, Степка сидит в раздевалке, ждет.
Степка и в самом деле был там – в окружении еще нескольких второклассников. Играли в бумажные автомобильчики. Увидел Федю, подскочил:
– Идем домой, да?
– Нет, сегодня топай один… Дай мне листок и ручку.
Устроившись у подоконника, Федя крупными буквами начертал на вырванном тетрадном листке:
"В школьный совет. От ученика 8 "А" класса Кроева Федора. Требую разбора с учителем физики Д.А. Жуховцевым. Он сказал в учительской, что я летом, во время практики, украл у него кинопленку. Если украл, пусть докажет и пусть меня отправляют в колонию. Если этого не было, пусть при всех извинится за оскорбление. Ф. Кроев".
- Предыдущая
- 48/57
- Следующая
