Гомосек - Берроуз Уильям Сьюард - Страница 17

• Предыдущая
• 17/22
• Следующая

Время от времени музыкант заходился кашлем. А однажды, когда кто-то коснулся его горба, зарычал, обнажив почерневшие гнилые зубы. Ли дал ему несколько монет. Потом пошел дальше, заглядывая во встречные лица, в дверные проемы, в окна дешевых гостиниц. Железная койка, выкрашенная в светло-розовый цвет, вывешенная сушиться рубашка… обрывки жизни. Ли жадно хватался за них, точно хищная рыба, отрезанная от добычи стеклянной стеной. Он не мог удержаться и постоянно тыкался в нее носом в кошмарной погоне своего сна. А в самом конце остановился в пустой пыльной комнате, освещенной закатным солнцем, и в руке у него был только старый башмак.

Этот город, как и весь Эквадор, производил странное впечатление и сбивал его с толку. Ли чувствовал, что здесь что-то происходит, здесь есть некое подводное течение жизни, скрытое от него. Здесь издревле работали гончары чиму – их солонки и кувшины для воды были вопиющими непристойностями: два содомита на четвереньках образовывали ручку на крышке кухонного горшка.

Что происходит, когда не остается никаких пределов? Какова судьба Земли, Где Можно Всё? Люди превращаются в огромных сороконожек… сороконожки осаждают дома… человек привязан к тахте, а над ним вздыбилась сороконожка в десять футов длиной. Все это – буквально? Произошла какая-то омерзительная метаморфоза? В чем смысл символа сороконожки?

Ли сел в автобус и доехал до конца линии. Пересел на другой. Доехал до реки, выпил газировки, посмотрел, как в грязной реке купаются какие-то мальчишки. Река выглядела так, словно из буро-зеленой воды сейчас поднимутся безымянные чудовища. Ли заметил, как по другому берегу бежит двухфутовая ящерица.

Пешком он вернулся в город. На углу миновал кучку мальчишек. Один из них был так красив, что облик его хлестнул по всем чувствам Ли, точно проволочная плеть. Боль невольным призвуком сорвалась с его губ. Он обернулся – как будто посмотреть название улицы. Мальчишка смеялся какой-то шутке высоким, счастливым смехом, очень весело. Ли зашагал дальше.

Возле самой воды на куче мусора играли шестеро или семеро мальчишек лет двенадцати-четырнадцати. Один мочился на столб и улыбался остальным. Мальчишки заметили Ли. Их игра стала неприкрыто сексуальной, сквозь нее пробивалась насмешка. Они смотрели на Ли, перешептывались и смеялись. Ли же смотрел на них пристально – холодным жестким взглядом обнаженной похоти. Изнутри его разрывала боль безграничного желания.

Он остановился на одном мальчишке – резкий и ясный образ, точно он смотрел на него в телескоп, а остальные пацаны и вся набережная остались в затемнении. Мальчишка испускал ток жизни, словно юный звереныш. В широкой ухмылке обнажились острые белые зубы. Под лохмотьями рубашки Ли мог разглядеть худенькое тельце.

Он уже чувствовал себя в теле этого мальчугана. Обрывки воспоминаний… аромат какао-бобов, сушащихся на солнце, бамбуковые хижины, теплая грязная река, болота и мусорные кучи на городских окраинах. Они с другими мальчишками сидят на каменном полу брошенного дома. Крыши уже нет. Стены полуобрушены, их оплели лианы и сорняки, они устилают уже весь пол.

Мальчишки снимают драные штаны. Ли приподнимает тощие ягодицы, чтобы тоже спустить свои. Он чувствует каменный пол. Штаны падают на лодыжки. Его колени плотно сжаты, а другие мальчишки пытаются их разжать. Ли сдается, и они прижимают его колени, он смотрит на них и улыбается, и скользит одной рукой по своему животу вниз. Другой мальчишка роняет штаны на пол, и встает, руки на бедрах – смотрит на его напряженный орган.

Мальчишка сел рядом с Ли и положил руку ему между ног. Перед глазами от оргазма почернело жаркое солнце. Он весь вытянулся и закрыл глаза рукой. Другой мальчишка лег головой ему на живот. Ли чувствовал, какая теплая у него голова, а там где по животу елозили волосы, было щекотно.

И вот он в бамбуковой хижине. Масляная лампа освещает женское тело. Ли чувствовал, что хочет эту женщину сквозь тело кого-то другого. "Я не педик, – подумал он. – Я лишен тела".

Ли пошел дальше, размышляя: "Что же мне делать? Позвать их с собой в гостиницу? Они, вроде, непрочь. За несколько сукре…" Он смертельно ненавидел этих глупых, заурядных, не одобряющих его людишек, не позволяющих ему делать то, что он хочет. "Настанет день, и я смогу все делать по-своему, – говорил он себе. – И если какой-нибудь морализатор, какой-нибудь сукин сын вздумает до меня доебываться, его выловят потом из реки".

Для осуществления плана Ли требовалась река. Ли жил на реке – и жил так, как ему вздумается. Выращивал свою дурь, мак и кокаин, а прислуживал ему во всем юный туземный мальчишка. На грязной реке у берега стояли лодки. Мимо проплывали огромные водяные гиацинты. В ширину река была добрых полмили.

Ли дошел до небольшого парка. Там стояла статуя Боливара, этого "Дурня-Освободителя", как называл его Ли: Боливар поживал кому-то руку. Оба выглядели усталыми, им было противно, оба смотрелись потрясающими пидорами – то есть, настолько, что потрясало. Ли стоял и рассматривал статую. Потом сел на каменную скамью лицом к реке. Все вокруг посмотрели на Ли, когда он сел. Ли тоже посмотрел на них. В нем не было этого американского нежелания встречаться взглядами с незнакомыми людьми. Окружающие отвернулись, закурили, возобновили свои разговоры.

Ли сидел и смотрел на грязно-желтую реку. На полдюйма вглубь уже невозможно было ничего разглядеть. Время от времени перед лодкой на поверхность выскакивала рыбка. Там были элегантные клубные яхты, с полыми мачтами и изящными обводами. Там были каноэ-долбленки с подвесными моторами и кабинами из бамбуковой щепы. Посреди реки на якоре стояли две ржавые канонерки – военно-морской флот Эквадора. Ли просидел там целый час, потом встал и зашагал к гостинице. Уже было три часа. Аллертон еще лежал в постели. Ли присел на край кровати.

– Уже три часа, Джин. Пора вставать.

– Зачем?

– Ты всю жизнь хочешь в постели проваляться? Пойдем вместе, по городу приколемся. Я видел тут очень красивых мальчишек на набережной. Настоящие, неограненные. Такие зубы, такие улыбки. Молоденькие мальчишки, все просто вибрируют жизнью.

– Ладно. Хватит слюни распускать.

– Что в них есть, чего мне хочется, Джин? Ты не знаешь?

– Нет.

– В них мужское начало, разумеется. Во мне – тоже. От себя я хочу того же, чего и от других. Я лишен тела. Своим собственным телом я почему-то пользоваться не могу. – Он протянул руку. Аллертон увернулся.

– В чем дело?

– Мне показалось, ты хочешь погладить меня по ребрам.

– Чего ради? Ты что, думаешь, я педик или как?

– Честно говоря, да.

– Но у тебя действительно очень красивые ребра. Покажи мне сломанное. Это вот здесь? – Ли провел рукой по верхним ребрам Аллертона. – Или ниже?

– Ох, иди на фиг.

– Но Джин… мне причитается, не забыл?

– Да, наверное, причитается.

– Конечно, если ты захочешь подождать до вечера… Эти тропические ночи так романтичны. Так мы сможем часов двенадцать провести за правильным занятием. – Ли провел рукой по животу Аллертона. Он видел, что это его немного возбуждает.

– Наверное, лучше сейчас, – ответил Аллертон. – Ты же знаешь – я люблю спать один.

– Знаю. И очень жаль. Если бы все было по-моему, мы бы каждую ночь сплетались друг вокруг друга, как гремучие змеи в спячке.

Ли разделся и лег с Аллертоном.

– А холосо бы нам с тобой, масенький, плосто плюхнуться вместе в один больсо-ой пузыль, – по-детски просюсюкал он. – Тебя жутики берут?

– Еще какие.

Аллертон удивил Ли своей необычной страстностью. В оргазме он жестко стиснул ребра Ли. Потом глубоко вздохнул и закрыл глаза.

Ли погладил его брови большим пальцем.

– Не возражаешь? – спросил он.

– Не очень.

– Но тебе же иногда нравится? Все это, я имею в виду.

– О, да.

Ли устроился щекой у голого плеча Аллертона и уснул.

Ли решил подать заявление на паспорт перед тем, как уехать из Гуаякиля. Он переодевался перед визитом в посольство и разговаривал с Аллертоном:

• Предыдущая
• 17/22
• Следующая