Сказки Севки Глущенко - Крапивин Владислав Петрович - Страница 27
- Предыдущая
- 27/36
- Следующая
И она принялась хлопать его по ватнику, счищать со спины известку. Севка мигал от каждого хлопка и от неловкости, что не он спас Альку, а она его. Но при этом опять подумал, что друг из Альки получился бы хороший.
Однако этого мало для настоящей дружбы. Надо, чтобы и Алька про Севку думала так же, а про ее мысли он ничего не знал. Она была такой, как раньше: тихой, заботливой и незаметной. И когда Севка стал знаменитым, она к нему не лезла с разговорами и не примазывалась.
И Севка нисколько не врал, когда сказал, что Инна ему не нравится «ничуточки». И Алька сразу поверила. Она спокойно кивнула и сказала:
– Доставай «Родную речь», сейчас будет чтение.
«Родная речь» на чтении не понадобилась. Гета Ивановна стала рассказывать, что такое былины и кто такие богатыри. Оказалось, что богатырь – это «такой сильный воин, который ходит одетый в железную кольчугу со щитом и ездит верхом на ло-шаде?».
Севка еле слышно хмыкнул и посмотрел на Альку. Алька тоже взглянула на него и чуть-чуть улыбнулась. Но вообще-то она была сегодня слишком уж задумчивая. Больше, чем всегда. Эта мысль на миг кольнула Севку легкой тревогой, но тут же он отвлекся. Гета Ивановна повесила на доску картонный лист с наклеенной картиной. На картине был могучий бородатый дядька в островерхом шлеме, с красным щитом и тяжелым копьем. Он сидел на косматом и толстоногом белом битюге.
Битюг хотя и был нарисованный, а не настоящий, но всё равно – белая лошадь. В разных концах класса послышались легкие хлопки и прошелестело: «…горе не мое…».
Севка машинально сложил в замочек пальцы. Опять взглянул на Альку. И снова они встретились глазами. Она всё понимала, Алька. И «замочек» его сразу же заметила. А сама пальцы не скрестила. Конечно, разве это защита от белой лошади? Вот если бы передать кому-нибудь горе… Но Алька не решится. Не потому, что боязливая, а постесняется.
Севка вздохнул и разжал «замочек». Протянул Альке ладошку:
– Передавай…
У нее приоткрылся рот, а глаза сделались ка-кими-то беспомощными. Потом сдвинулись светлые бровки, и Алька сказала со снисходительным упреком:
– Что ты. На друга разве передают?
И сразу Севка услышал запах клейких тополиных листьев. И близко увидел синие Юркины глаза. Прогромыхала телега, которую тащила белая кляча. Ударило теплом майское солнце, и прозвучал Юркин голос: «Что ты. На друга разве передают?»
И всё стало ясно до конца. И Севка, переглотнув, опустил глаза и сказал одними губами:
– Тогда давай всё горе пополам…
И догадался, что она тоже сказала еле слышно:
– Давай.
Они слепили под партой мизинцы левых рук и резко дернули их. В этот очень короткий миг Севка почувствовал, какая у Альки теплая рука. Даже горячая…
– …А Глущенко пускай перестанет болтать языком с соседкой и слушает учительницу! Ну-ка, повтори, что я сейчас сказала!
Нет, не удастся Гете испортить Севкину радость! Он весело отчеканил:
– Богатырь – это старинный воин.
– Полным ответом!
– Богатырь, – сказал Севка, – это старинный воин, который воюет с Соловьем-разбойником, ходит в кольчуге и сидит на богатырской лошаде?.
В классе хихикнули. Гета хлопнула о стол:
– Это я давно говорила! А еще что? Зовут как?
– Лошадь?
– Сам ты лошадь. Богатырей!
– А! Илья Муромец, Алеша Попович и Никита Горыныч… Ой, нет, Добрыня. А Горыныч – это змей. Змей Добрыныч…
– Сядь, – при общем веселье снисходительно произнесла Гета Ивановна. – Стихи сочиняешь, а на уроках слушать таланта не хватает…
Смеясь в душе, Севка опустился на скамью. Алькины глаза тоже смеялись. Кажется, она одна поняла, что Севка дразнил Гету. Как Иван-царевич Змея Горыныча.
Когда кончился урок и Гета разрешила одеваться, Алька сразу встала и пошла к вешалке. Севка хотел пойти с ней. Но оказалось, что Владька Сапожков, который сидел сзади, привязал его за лямку к спинке парты. Марлевой тесемкой. Он и раньше иногда так шутил, и Севка не сердился. Владька был веселый, маленький и безобидный. Но сейчас, ругаясь и обрывая тесемку, Севка пообещал:
– Обожди, Сапог, на улице получишь.
Сапожков испуганно заморгал, но Севка тут же забыл про него. Он побежал за Алькой.
Среди толкотни и гвалта у вешалки Алька стояла, не двигаясь. Держала за рукав свое висящее на крючке пальтишко и прислонялась к нему щекой. На секунду Севке даже показалось, что она плачет. Но нет, она просто так стояла. Усталая какая-то.
– Ты чего? – встревожился Севка.
– Да не знаю я, – виновато сказала Алька. – Голова что-то кружится.
Их толкали, задевали плечами, и Севка растопырил локти, чтобы защитить Альку. И постарался ее успокоить:
– Это ничего, что кружится, это не опасно. У меня тоже бывало с голоду. Ты сегодня ела?
– Ела, конечно… Это не с голоду. Она еще болит почему-то.
Севка вдруг вспомнил, какие горячие были недавно Алькины пальцы. И торопливо взял ее руку. Рука обжигала.
– Да ты вся горишь, – озабоченно сказал он, как говорила мама, когда Севка валился с простудой.
Он сдернул Алькино, а заодно и свое пальто, вывел послушную Альку в вестибюль, кинул одежду и сумку к стене. Страдая от смущения, тревоги и непонятной нежности, тронул Алькин лоб. Он тоже был горячий.
– Ну вот, – снова сказал Севка маминым голосом. – Наверно, выскакивала на улицу раздетая…
– Нет, что ты… – слабо отозвалась она.
– Давай-ка…
Не боясь ничьих дразнилок, он помог Альке натянуть пальтишко и застегнуться. Взял ее портфель:
– Я тебя доведу до дому.
– Да зачем? Я же не падаю, – нерешительно заговорила Алька.
– Всякое бывает, – сумрачно отозвался Севка. – Если голова кружится, можешь и брякнуться. Со мной случалось…
Они вышли на яркую от солнца улицу. Их обгоняли веселые второклассники и третьеклассники. И воробьи в тополях и на дороге веселились, как школьники.
Алька опять заспорила:
– Тебе же совсем в другую сторону…
– Подумаешь, – сказал Севка.
И они пошли рядом. Неторопливо, но и не очень тихо. На свежем воздухе Алька повеселела, но портфель ей Севка всё же не отдал. Свою сумку Севка нес на ремне через плечо, портфель держал в левой руке, а правая была свободна. Севка подумал, потом сердитым толчком прогнал от себя нерешительность и взял за руку Альку. А как иначе? Не под ручку же ее вести. И совсем не держать тоже нельзя: вдруг все-таки закачается.
Алькины пальцы были по-прежнему горячие, и Севка строго сказал:
– Как придешь, сразу градусник поставь. Мама у тебя дома?
Это был глупый вопрос. Алькина и Севкина мамы работали в одной конторе и приходили не раньше семи вечера.
Алька сказала:
– Бабушка дома.
– Вот пусть и поставит градусник.
– Она знает. Она умеет меня лечить…
– Вот и пускай лечит как следует, – наставительно сказал Севка, чтобы не оборвался разговор.
Но он всё равно оборвался. И когда пошли молча, к Севке опять подкралось непонятное чувство: смесь тревоги и ласковости. И какой-то щемящей гордости, будто он выносил с поля боя раненого товарища. Но никакого поля не было, а были просохшие дощатые тротуары и пласты ноздреватого, перемешанного с грязными крошками снега вдоль дороги. И блестящая от луж дорога, по которой везла телегу с мешками пожилая лошадь (не белая, а рыжая).
Севка рассердился на себя за то, что слишком расчувствовался. Но как-то не слишком рассердился: не всерьез, а для порядка.
В эту минуту Алька сказала:
– У тебя рука такая… хорошая. Холодящая…
– Потому что у тебя горячая.
– Наверно…
Алька жила в трех кварталах от школы, в кирпичном двухэтажном доме.
– Дойдешь теперь? – спросил Севка около высокого каменного крыльца.
– Конечно, – чуть улыбнулась Алька.
Назавтра Алька не пришла.
Случалось и прежде, что она болела и пропускала уроки. Но тогда Севка не испытывал беспокойства. Только неудобства испытывал: нужно было макать ручку в чернильницу на задней парте. И хорошо, ес-ли чернильница была Владика Сапожкова. А если отвратительной Людки Чернецовой, тогда приходилось туго.
- Предыдущая
- 27/36
- Следующая
