След ребячьих сандалий - Крапивин Владислав Петрович - Страница 18
- Предыдущая
- 18/19
- Следующая
Дорога вела все выше. Среди пальм появились сосны – очень похожие на наши, уральские – и вызвали новый толчок ностальгии.
Советский «москвичонок» отважно справлялся с подъемами, а длинный синий рыдван (с маркой «Ford» на радиаторе и маркой «De Wille» на неприлично оттопыренной корме), в котором ехали наиболее именитые и пожилые члены делегации, задыхался и кашлял фиолетовым дымом. Из-за этой комфортабельной развалины мы не укладывались в сроки. И в конце концов нас окутали густые сумерки, а до местечка Виньялис, где уютный мотель, бар и ночлег, оставалось еще километров семь. И тут «Форд де Вилье» зашипел и с облегчением осел на левое заднее колесо.
Пассажиры двух машин в полумраке обступили беднягу.
– «Трансмисьон – крак?» – спросил журналист Игорь Нагаев по прозвищу Барбудо (ибо носил роскошную рыжую бороду). Он процитировал привычное объяснение водителя при многих авариях. Но водитель, чертыхаясь по-испански, объяснил, что сейчас не «трнасмисьон», а колесо. Камера лопнула, каррамба!
Писатель-танкист, пожилой казахский драматург и переводчица «Мадам», бесцеремонно выселили нас из «Москвича» и отправились на нем в вожделенный мотель. Барбудо, я, молодой кубинский поэт Энрике и русский студент-переводчик Саша остались «впитывать романтику».
Романтики хватало. Домкрат работал паршиво, оттопыренная корма ржаво скрипела и не желала подниматься. Два раза проехали машины, добрые кубинские шоферы спрашивали, не помочь ли, но наш водитель говорил:
– Но, грасиас… – и сам скрипел, как жестяной кузов «Де Вилье».
Наступавшая ночь обещала приключения. Сгущалась тьма, сгущались тучи, сгущался туман. В них накапливалась и сдержанно погромыхивала гроза. А гроза в горах – это уже не шуточки, если подойдет поближе… На душе сделалось, прямо скажем, жутковато.
Мы обошли машину и встали перед радиатором, где горели фары. Спустившиеся на горы облака смешивались с туманом, поднявшимся из долины – она была совсем рядом, под откосом. И вдруг в сотне шагов от нас, в клубах испарений и облачных клочьях встали великаны! Человеческие фигуры метров двести высотою!
Мы разом охнули. Обмерли. Барбудо, что-то шепча, озадаченно взялся за бороду. И один из великанов… сделал такое же движение!
– Ребята! Да это же наши тени!
Дело в том, что рыдван стал на подъеме, лучи его устремились наклонно вверх, через нас, наполнили туманную гущу рассеянным светом и породили в пластах и завихрениях пара наших гигантских призраков-двойников.
Я почти сразу сообразил, что и раньше знал о таком явлении. Оно случается в горах, только обычно не при свете фар, а при лучах низкого солнца.
Я даже вспомнил, когда и где именно читал про это. В давнем детстве, в Тюмени. Мне было лет восемь. Я зашел к своему соседу Пашке Шаклину и привычно ткнулся в книгу, которая лежала на столе среди мотков проволоки, всяких шестеренок и деталей от корабельной модели. У Пашки и его старшего брата Володи всегда водились интересные книжки. Здесь, у этого стола, не присаживаясь, я в свое время прочитал немало увлекательного. И вот сейчас я наткнулся на историю какого-то альпинистского восхождения, когда девушка и пожилой профессор, поднявшись на перевал, увидели в облаках великанов…
Воспоминание о родной уютной Тюмени как-то сразу, прочно вошло в меня здесь, среди кубинских гор, сделалось частью этого приключения. И чувство, что таинственный и добрый Город моих снов совсем рядом и совершенно реален, напомнило меня благодарной радостью. Это была сказка наяву, и я хотел одного – чтобы она подольше не кончалась.
С уважением, но уже без страха я помахал «своему» великану. Он доброжелательно ответил тем же. Тогда мы все замахали наперебой, и в облачной вышине началось бесшумное гигантское столпотворение. Это было похоже на увеличенную до космических размеров библейскую иллюстрацию Доре… Потом вдруг все исчезло. Фары погасли, упала тьма. А водитель позади машины тихонько смеялся.
Мы подошли, запинаясь о камни, и хотели высказать свою досаду: зачем прекратил такой «киносеанс»! А на корме автомобиля, над табличкой с номером горела маленькая лампочка. Водитель объяснил через переводчика Сашу, что лампочка не хотела загораться уже несколько месяцев, а тут он со злости дал машине пинка – и вот! Чудо… А фары он выключил, чтобы экономить аккумулятор…
Огонек обрадовал нас, будто пообещал скорый и хороший конец приключения. Туман и сумрак показались нестрашными, даже ласковыми. И мы услышали тишину. Ей не мешали и раскаты грома, хотя они отнюдь не удалялись. А еще сквозь тишину мы услыхали доносившиеся из долины негромкие голоса. И такую же негромкую гитару.
Мелодия гитары была знакомая с давних пор. Не помню ее названия, но она такая же известная, как, скажем, «Голубка» или «Бесаме мучо». В общем что-то неторопливое, задумчивое, латиноамериканское. Эту музыку в тюменских летних сумерках не раз наигрывал приятель Володи Шаклина – Витя Каблуков, который мечтал стать моряком и повидать южные страны… Мой Город сейчас посылал мне с этой мелодией еще одно напоминание, что он – рядом.
Показались во тьме фары – это вернулся наш «Москвич». Мы погрузились в него, оставив беднягу-водителя до конца исполнять свой профессиональный долг («el deber de profesion») и покатили сквозь нарастающие синие вспышки. Через минуту грянул ливень. Это была сорвавшаяся с небес Ниагара. Как нас не смыло! Вода трясла машину и ревела, при вспышках видны были ее летящие седые космы…
Конечно, этот шквал стряхнул с меня прежние ощущения. Но посреди ночи (после коктейлей в баре с лампами из сухих тропических тыкв и плотного ужина), в постели под покрывалом с антильским орнаментом, я почувствовал опять, что Город недалеко. Он тихонько, ненавязчиво продолжал разматывать свой сюжет. Сюжет-воспоминание, музыкальным фоном которого была все та же гитарная мелодия.
Оказавшись на грани сна, я ускользнул в Тюмень сороковых годов, где запах лебеды, лопухов и полыни наполнял синие сумерки во дворах на моей улице Герцена. И в этой полудреме начали складываться строчки, которые я потом никогда не записывал, выношу их на бумагу впервые (да и то, если быть точным, не на бумагу, а на экран):
Я понимаю, что это неуклюжие, можно сказать, детские стихи. Но они и придумались, когда я ощущал себя десятилетним мальчиком, который присел в сумерках на теплое дощатое крыльцо рядом с приятелями, под зажженной у двери желтой лампочкой.
На наших сандалиях – теплая пыль переулков, где мы до недавнего часа гонялись друг за другом в бесконечной игре «сыщики-разбойники». Теперь набегались, хочется тишины. Звезды мигают сквозь черную листву тополя. Домой еще никого не кличут, можно посидеть, никуда не торопясь. Старшая девочка Люся Протасова (она у нас вроде организатора тихих игр и вечернего досуга) принесла из дома какой-то старый журнал, говорит, что почитает занятную сказку. Самое подходящее дело для такого времени! Мы сдвигаемся теснее, давая Люсе место…
«Щелк-щелк-щелк», – слышится на кирпичной дорожке. От калитки быстро движется к нам белое пятно – панамка девятилетнего Генчика Вересова. Он москвич, но недавно какими-то путями оказался с матерью в нашем городе. Я с Генчиком подружился, потому что оба мы – «глотатели книг».
Отстучав сандалиями короткую дробь, Генчик втискивается между мной и рыжим Толькой Петровым. Толька ворчит, но так, для порядка. Генчик уже принят за своего, никто не смеется ни над панамкой, ни над «акающим» московским выговором, это в прошлом. Мы тихо возимся, устраиваясь поудобнее. Гитары – одна во дворе, другая на улице, у калитки – ведут все ту же мелодию далекой Южной Америки. От Генчика пахнет свежей парусиной выстиранной панамки и аптекой – его мама отчаянно боится микробов и постоянно мажет ребенку локти и колени йодом (он храбро терпит). Но отпускать сына в нашу компанию она не боится. Вот и сейчас Генчик примчался, чтобы провести с друзьями уютный вечерний часок…
- Предыдущая
- 18/19
- Следующая
