Та сторона, где ветер - Крапивин Владислав Петрович - Страница 34

• Предыдущая
• 34/50
• Следующая

– Ой, это Санька! – удивился Илька. – Ходит уже.

Санька не обратил на Ильку внимания. Смотрел он только на Генку. Пристально и строго. Потом сказал:

– Дядя…

– Сам ты дядя, – обиделся Генка.

Санька опасливо попятился, повернулся, полез через порог и шумно шлепнулся. Подумал и нерешительно захныкал.

В доме захлопали двери, и на пороге появилась Яшкина мать.

Видимо, она удивилась, заметив ребят. Может быть, даже не узнала в первый момент. Не отрывая взгляда от мальчишек, машинально подняла Саньку, машинально хлопнула пониже спины, вместо того чтобы отряхнуть и успокоить. Санька, видно, привык к таким вещам. Реветь не стал, а снова взглянул на Генку и повторил:

– Дядя.

Яшкина мать вдруг заулыбалась.

– Дядя, – ласково сказала она. – Дядя Гена. И дядя Илька. И еще дяди… Яшины дружочки пришли к Яшиной маме. Проходите в дом, ребятки. Я и не узнала поначалу-то… Видишь, Саня, какие хорошие мальчики!

Санька был, однако, иного мнения. Он для верности опустился на четвереньки и, сопя, полез через порог подальше от подозрительных мальчиков и дядей.

– Здравствуйте, – запоздало сказал Шурик.

Подталкивая и пропуская вперед друг друга, они прошли в дом, куда раньше входили не часто и не очень охотно.

Не было в комнатах ни траурной темноты, ни заброшенности. Рыжие пятна вечернего солнца лежали на половиках. Тонкий оранжевый луч насквозь пробивал аквариум и рассыпался на полированной спинке кровати. На заляпанном кляксами столике, где Яшка всегда готовил уроки, спал серый котенок. Над ним отчетливо стучали часы.

Вошла Яшкина мать, начала торопливо двигать стулья.

– Садитесь, ребятки. Жалко, отца-то нет. Он уж сколько раз говорил: «Хоть бы дружки Яшины пришли».

«Скоты мы все-таки», – подумал Генка.

Они усаживались, молчаливые, подавленные, хотя мать Яшки казалась вовсе не печальной, даже веселой.

– Садитесь, Гена, Шурочка… И ты, мальчик. Ты уж извини, я что-то не припомню тебя.

– Это Владик, – сказал Илька.

– Ох, Владик… Яшенька-то говорил. Вылечился, значит?

– Наполовину. Один глаз, – сдержанно сказал Владик. Видимо, неловко ему было говорить о своей радости, когда здесь такое горе.

– Яшенька-то все письмо писать собирался. Какие-то марки чтобы ты купил в Одессе. А я говорю: не смей. Мальчик в больнице, у него беда такая, а ты со своими марками суешься. Он и не стал… Он уж над этими марками прямо с ума сходил. Даже спать с альбомом ложился. Я теперь берегу альбом-то. Вроде и ни к чему он, подарить бы кому-нибудь, а жалко.

– Я думал, альбом вместе с сумкой потерялся, – осторожно заметил Генка. – Он ведь все время в сумке лежал. Мы в школе сколько раз смотрели.

– Так ведь и сумка у меня. Ничего не потерялось.

– Отдали в милиции?

– Все отдали, до последней бумажечки. Только ремешок порван. Я им говорю: не могли уж поосторожнее, чтобы не порвать? А они говорят, так и было.

– А можно посмотреть? – спросил Илька. Он меньше всех смущался. Он торопился узнать главное.

Яшкина мать не удивилась просьбе. Вышла и вернулась с сумкой, шлепнув на ходу подвернувшегося Саньку.

Вот она, сумка. Яшки нет, а она есть. Все такая же. Старая, много раз битая ногами. С учебниками и тетрадями, которые Яшка нес из школы в последний день…

Ремешок был засунут внутрь, Генке пришлось вытащить все учебники, чтобы достать его. Посыпались огрызки карандашей, бумажки, резинка. И наконец брезентовая спираль ремня развернулась, открыв чернильные буквы.

Слово было написано крупно и четко. Будто Яшка оставил пароль, чтобы ребята разгадали, как он погиб.

…Яшкина мать плакала. Не очень сильно, просто слезы текли по щекам, и она вытирала их Санькиным тряпичным картузиком.

– Посмотреть бы на мальчиков этих…

– Мы попросим. Они придут, наверно, – пообещал Генка.

– Отца-то нет. Он к брату в деревню уехал. Он ведь не работает сейчас, не может пока. Когда беда-то случилась, у него руки отнялись. Два месяца двигать не мог…

Шурик аккуратно укладывал в сумку учебники. Генка смотрел и думал: «Он старается так, будто завтра с этой сумкой кто-то пойдет в школу».

Они вышли из Яшкиного дома. В этом доме не было завешенных окон и никто не говорил приглушенным голосом, а горе все равно не уходило оттуда, и люди жили с ним вместе.

Генка шагал впереди и глядел себе под ноги. Не оборачиваясь, он пообещал:

– Илька, козел рогатый, если еще будешь на обрыве акробатничать, шею измочалю.

– Хочу и буду, – сказал Илька ровным голосом.

Генка взорвался и заорал:

– Я тебе покажу «буду»! Ты грохнешься, и наплевать тебе на все! А у других руки будут отниматься, как у Яшкиного отца!

Илька сказал со спокойным вызовом:

– У меня нет отца. Он умер.

Может быть, Илька ожидал, что эти слова смутят Генку. Но Генка был слишком злой сейчас.

– Мать-то ты еще не свел в могилу? Вот и подумай о ней. Яшка хоть двух человек спас, не зря убился. А если ты грохнешься, твоей матери и вспомнить нечего будет!

Илька не ответил, потому что хотелось заплакать. Владик вдруг нагнал его и пошел рядом, словно захотел молча утешить.

Генка оглянулся на них. Шли они, касаясь друг друга плечами, оба тонкие, темноволосые, похожие. Как два брата – старший и младший. Но они не были братьями. И, остывая, Генка сказал:

– У Яшкиной матери хотя бы Санька имеется. А если ты трахнешься, кто у твоей матери останется?

– Тебе-то что? – неохотно огрызнулся Илька.

– Козел, – вздохнул Генка.

Владик тихонько засмеялся.

И, наверное, чтобы совсем загладить размолвку, вмешался Шурик:

– Я и не знал, что у Яшки брат есть.

– Санька? – откликнулся Генка. – Это двоюродный брат его. Яшкина тетка с мужем развелась, а Санька ни ей, ни мужу не нужен.

Мне Яшка зимой говорил. Вот они и взяли.

Дальше шли молча. К Илькиному дому. Был уже настоящий вечер. Ушло солнце, и в воздухе стоял запах реки и теплого асфальта.

Шурик вдруг спросил:

– Что с этой бумагой делать? – Он вертел в пальцах мятый листок. – Забыл в сумку положить. Смотрите-ка, сочинение.

– Прочитай, – потребовал Илька.

– А можно? Не наше…

– Да читай ты, – досадливо сказал Генка.

Они остановились посреди тротуара. Илька встал на цыпочки, чтобы заглянуть в бумагу, которую Шурик держал у близоруких глаз.

– Сочинение, – прочитал Шурик. – На тему: «Какую погоду я люблю».

– Ну, – нетерпеливо дернулся Генка.

– Начинается ветер, – сказал Шурик, – и большие деревья шумно встряхивают плечами…

– Какой ветер? – разозлился опять Генка. – Его читать просят, а он…

– Он читает, – сказал Владик.

– Я читаю… «Начинается ветер, и большие деревья шумно встряхивают плечами, прогоняют последний сон… А простыни на веревках громко хлопают и полощут, кажется им, что они паруса…»

– Это сочинение? – с веселым удивлением спросил Илька.

– Это стихи, – сказал Владик.

– Что за стихи, – не поверил Генка. – Никакого складу.

– Бывают стихи без рифмы, – объяснил

Шурик. – Но здесь написано, что это – сочинение. Подождите, тут еще… «Я подумал, что хорошо бы сделать парус из этих простынь и поставить его на лодку. Только мне не дадут. Взрослые думают, что без паруса жить можно, а без простынь нельзя никак…» Это, наверно, все-таки стихи, ребята.

– А отметка есть? – спросил Илька.

– Нет отметки. Это, наверно, черновик.

Странное было сочинение. Не похоже, что Яшкино. Однако почерк его… Хотя почему не похоже? В ветрах-то Яшка разбирался.

– Прочитай еще раз, – попросил Генка. – У тебя как-то интересно это выходит.

Шурик прочитал снова, размеренно подчеркивая ударения и отбивая строчки.

Да, это были все-таки стихи. Но едва ли сам Яшка знал об этом, когда писал…

– Какой из него поэт, – с сомнением произнес Генка.

Шурик аккуратно складывал листок. Он с Генкой не согласился.

– А что такого? Фантазия у него работала. Помнишь про поезд?

• Предыдущая
• 34/50
• Следующая