Тополиная рубашка - Крапивин Владислав Петрович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/22
• Следующая

– “Могу”, – хмыкнула Глафира. – Сперва колечко сними, вольный…

Бывший музыкант Пяткин сгорбился, поставил на худые колени локти. Помолчал и спросил сумрачно, без прежней игривости:

– Ну так что, ведьмочки? В смысле двух червонцев?

– Бери и уматывай, – вздохнула Глафира.

Когда он ушел, ведьмы долго молчали. Мне казалось, что им стыдно за Пяткина передо мной.

– Вот ведь, шалапут, – сердито проговорила Глафира.

– А он кто? – осторожно спросил я. – Тоже?.. – И сбился. Как спросить? “Тоже ведьма? ” Но он ведь не тетенька. Может, черт? Но какой же он черт… Просто “нечистая сила”? Но тогда, пожалуй, ведьмы обидятся.

– В том-то и беда, что “тоже”… – вздохнула Глафира. Ей, кажется, было немножко жаль Пяткина. – Ну, ты чё, Тополек, заскучал? Читай давай…

И зажужжали веретена.

Я стал ходить к ржавым ведьмам почти каждую ночь. П о ч т и – потому, что изредка случалось: набегаюсь за день, а вечером бухнусь в постель и усну (и Настя меня больше не будила). Но чаще бывало, что я просыпался около полуночи, тихонько одевался, выскальзывал в окошко и пробирался в огород, к баньке.

Что меня туда тянуло? Меньше всего сами ведьмы. К тому, что они какая-то нечистая сила, и к их мелкому волшебству я привык, а больше ничего интересного в сиплых и ворчливых тетушках не усматривал. Правда, теперь они стали со мной ласковыми (а Настя вообще всегда была лучше остальных), но не это меня привлекало.

Мне нравилась сама сказка. Ее настроение. Ее звуки, полусвет, загадочность. Нравилось, как жужжат веретена, как мерцают свечки, как звучит мой собственный голос, когда я читаю “Дубровского” или “Пиковую даму”. Читать я не уставал. А ведьмы не уставали слушать. Правда, когда кончалась глава или повесть, они говорили: “Отдохни маленько”. Несколько минут сидели, вздыхая, потом пели какую-нибудь протяжную песню (только про филина и медный грошик больше не пели), а затем Глафира кашляла и просила:

– Ну, давай дальше, Тополек.

И опять они слушали меня, покачивая головами в платках, и луна за окном тоже слушала. Она стала совсем круглолицая и к середине ночи делалась очень яркой.

В ночь, когда луна вошла в полную силу, ведьмы кончили прясть и стали натягивать серебристые нити на раму деревянной машины. Сотни белых искорок забегали по пряже. Я хотел подойти, но Глафира сказала:

– Ты это, Тополек… не надо. Дело такое…

А Настя, чтобы я не обиделся, шепнула:

– Потом посмотришь. А сейчас нельзя, сглазить можешь, тогда целый год ждать…

Скоро деревянное колесо машины закрутилось, рама заскрипела и задвигалась, что-то тихонько заухало, и я понял наконец, что в темном углу работает ткацкий станок.

С полчаса мы сидели молча. Я слушал скрип и ритмичные вздохи станка, смотрел на лунные искры и потихоньку начинал понимать, что сказка шагнула на новую ступеньку. Что-то будет впереди… Что? Стало страшновато, но страх был приятный, с примесью тайны…

Однако ничего загадочного не случилось в этот вечер. А случилось дело обычное и неприятное: появился Лев Эдуардович Пяткин.

Я забыл сказать, что после первого своего прихода он заглядывал к нам еще несколько раз. И всегда встречали его с досадой. Ведьмы потому, что он мешал чтению, а я – потому, что от него пропадала сказка. Был он всегда шумный, подвыпивший, помятый, молол всякую чепуху и просил взаймы. Мне он однажды принес леденцового петуха на палочке, но я не обрадовался и сердито сунул подарок в карман (карман у штанов потом склеился, и мне попало от мамы). Степанида однажды недовольно проворчала:

– Ходит, ходит… Невесту, чё ли, среди нас ищет?

– Невесту! Денежек на выпивку ищет, вот и все дело, – хмуро откликнулась Глафира. – Те двадцать рублей отдал, а потом опять занял три червонца… Бутылка его невеста.

– Да с чего ему среди нас-то, среди старух, невесту искать, – вздохнула Настя.

Я решил сделать ей комплимент:

– Да что ты, Настя! Ты еще совсем нестарая. И не такие замуж выходят.

– Да? – странным голосом переспросила Настя. – Ну-ка, иди-ка сюды…

Я почуял: что-то не так. Но подошел. Настя аккуратно повернула меня к себе спиной и несколько раз хлопнула по пыльным вельветовым штанам. Небольно, зато очень шумно. Я отскочил. Ни разу в жизни взрослые не задевали меня пальцем. А тут чужая тетка, да еще при свидетелях! Я собрался вознегодовать… но почемуто не сумел. Только сказал издалека:

– Чё руки-то распускать!

Настя хмыкнула:

– Могу и не руки. Вон веник сниму со стены…

Я отошел к порогу и сообщил:

– Фиг догонишь.

Настя засмеялась:

– “Фиг догонишь”… Ох ты, Тополёчек мой… Да если хочешь, я самолет догоню. Делов-то… Да ты не дуй губы-то, я же играючи…

– “Играючи”… – передразнил я для порядка.

А Глафира сказала:

– А чё, Настя, он же дело сказал насчет замужества-то. Аль нет?

– Тьфу на тебя, – ответила Настя несердито– Сваты нашлись… Уж этот-то Пяткин все равно не ко мне ходит. Обормот мятый.

– И точно, мятый да пьяный, – согласилась Степанида. – Ты, Глафира, смотри…

Но сегодня Лев Эдуардович пришел трезвый. Галстук был завязан аккуратно, парусиновые штаны поглажены (хотя по-прежнему в пятнах). Он раскланялся, вихляя плечами и коленками, присел на лавку и вкрадчиво проговорил:

– Обратите внимание, дорогие дамы, какая луна.

– Ну дак и чё! – отозвалась Глафира. – Луна как луна. Без тебя ее видим.

– Я к тому, что… кхм… Может быть, прогуляться до бочек и… тряхнуть стариной, а? Не чувствуете ли вы такого предрасположения?

– Не чувствуем, не чувствуем, – торопливо пробубнила в углу Степанида. – Иди-ка ты отседова. Тряхнуть ему, вишь, охота… Нашел молодых.

Однако Настя быстро поднялась и сказала:

– А что, тетки? Не охота разве? Будет врать-то! Луна-то, она по жилушкам бежит что у молодых, что у старых. А, Степанида?

– Грехи одни… – отозвалась Степанида и шумно заворочалась. – Куды я пойду? Еле двигаюсь…

– Вот и разомнете косточки, – ввернул Лев Эдуардович. – А дойти мы вам поможем. Я и молодой человек…

– Ему-то зачем туда? – недовольно сказала Настя. – Ты, Тополек, домой ступай.

Но мне ужасно захотелось узнать, куда они собираются. Я чуял какую-то новую тайну. Правда, было и опасение: а куда это идти? А не узнают ли дома?

– Это совсем недалеко, – доверительным шепотом объяснил мне Пяткин. – Там, где склад железного вторсырья. Иначе выражаясь, свалка…

Слова “вторсырье” и “свалка” не вязались со сказкой. Но отступать уже было нельзя, потому что Настя грустно сказала:

– А и ладно, пусть. Все одно скоро придется рассказать…

Опять загадка: про что рассказать? И почему Настя стала печальная?

Но размышлять было некогда, ведьмы уже выбирались из бани.

На огороде пахло сырой картофельной ботвой. Между гряд лежали клочки тумана. Они светились под луной и были похожи на остатки тополиного пуха. Мы оказались на краю лога. Верхушки бурьяна и полыни на заросшем откосе тоже искрились от луны. Вниз вела тропинка. Мы стали спускаться. Сухая глина сыпалась из-под ног. Толстая, тяжелая Степанида охала и стонала, хваталась за меня и чуть не раздавила. Я был в сандалиях, кожаные подошвы скользили… В общем, намаялся я, пока спустились. Уж и не до сказок стало.

Но, так или иначе, мы оказались на берегу Тюменки. Вода журчала и поблескивала. Сладко пахло сырой прибрежной травой, которую мы, мальчишки, называли “зеленка” (она красила ноги в бледно-зеленый цвет, и эти полосы долго не смывались).

Мы пошли тропкой вдоль воды. Кромки высоких берегов лога с избушками и тополями чернели над нами в лунном небе. Степанида держалась теперь за Льва Эдуардовича, и я шел свободно. Настя шагала впереди, а я за ней.

Лог разветвлялся. Мы свернули в сторону от речки и оказались в болотистом тупичке. Под ногами захлюпало, сандалии сразу раскисли, по ногам заскребла осока, потом шлепнуло что-то живое – наверно, лягушка. Я тихо ойкнул. Настя оглянулась и сказала шепотом:

• Предыдущая
• 9/22
• Следующая