Топот шахматных лошадок - Крапивин Владислав Петрович - Страница 34
- Предыдущая
- 34/51
- Следующая
Андрюша зажмурился и кинулся вперед…
Оказалось, что его кулаки попали в живот Дусину. Андрюша услышал громкое иканье и звук падения. Он вжал голову и стал ждать, когда его станут бить и пинать. Но не били… Андрюша открыл один глаз. Дусин сидел, упирался в пол растопыренными ладонями и держал в зубах булочку. Комбат отпустил Дашутку и моргал, пытаясь осознать невероятное. Но первым осознал Андрюша. На него снизошло озарение! Он понял, что нельзя терять момент, суливший освобождение от гнета. Всего то и требовалось: зажать в себе остатки страха и – снова вперед!
Андрюша левым кулаком ткнул Комбата в поддых, а правой ногой лягнул Дусина в брюхо, и тот подавился булочкой. Затем Андрюша Рыбин ("Чебак", «Подлещик», "Мамина икринка") коротко взвыл, вцепился согнувшемуся Комбату в волосы и постарался отвинтить у него голову. Комбат заорал. Разумеется тут же возникла дежурная учительница – похожая на орудийную башню Антонида Антоновна (когда приставали к Дашутке, ее не было). Разумеется, всех (кроме Дашутки) поволокли в учительскую, где выяснилось, что во всем виноват Рыбин, потому что "мы просто поиграли, а этот псих налетел ни с того, ни с сего…"
Конечно, слушать Рыбина никто не стал, потому что он стискивал зубы и сопел, а Дусин и Комбат ревели (хотя и ненатурально). И пошел «Карасик» из учительской с грозным предписанием "завтра без отца в школе не появляться".
Предписание это не испугало Андрюшу. Во-первых отца у него не было, во-вторых, ощущение радостной победы заглушало в Андрюше остальные чувства. Едва вышли из учительской, он вмазал Дусину по уху, а открывшему рот Комбату сказал слова, которые однажды слышал от семиклассников (и которые до сей поры не повторял даже мысленно):
– Чё зыришь, как старый хрен на голую соседку? Ща как вмажу в левый глаз, правый выскочит из… – И в полную громкость назвал место, из которого этот глаз выскочит.
Тут же его повлекли в учительскую вторично.
Однако никакие проработки, дневниковые записи и прочие кары уже не могли направить Андрюшу Рыбина прежним жизненным путем. Он понял простую и горькую истину: чтобы тебя не затюкал "здоровый коллектив", надо, не теряя ни единого мига, кидаться в бой раньше противников (как в известном фильме "Бей первым, Фреди!"). И кидался. Чаще всего – отстаивать справедливость. Но бывало, что и без причины, не разобравшись. А что делать – привычка уже… Прежние прозвища были забыты, кличка Драчун прилипла намертво. И нельзя сказать, что Андрюшу Рыбина полюбили в классе больше, чем раньше, но, по крайней мере, теперь не трогали. Знали – себе дороже… Кстати, Драчун не всегда бросался в атаку сразу, иногда предупреждал: "Ща как вмажу в левый глаз…"
Мать вызывали в школу не реже двух раз в месяц. Та, чуть не плача, разводила руками:
– Дома он совсем не такой. С девочкой подружился, зверят африканских рисует ей в альбоме, скворчонка с поломанным крылом принес, выходил…
Учительница Анна Егоровна не растрогалась при этих известиях. Сурово подвела итог:
– Скворченка пожалел, а товарищей в классе не жалеет. Где-то вы проглядели мальчика…
– А вы? – тихо сказала Андрюшина мама.
Анна Егоровна в ответ сообщила, что у нее тридцать два ученика и зарплата меньше, чем у технички. И если она будет тратить на каждого ученика время, как в элитном колледже, то…
Ну и так далее. Мама не сумела ей возразить. У нее ведь не было тридцати двух детей. Были только трое: Андрюшка ("горюшко ты мое несуразное") и две взрослые дочери. Муж погиб в аварии на заводе, когда сыну было два года. Старшая дочь успела выскочить замуж, развестись и вернулась к матери с годовалым Данилой. Жили в двухкомнатной квартирке. Можно сказать, не жили, а «вертелись». Мать "надрывала жилы" на двух работах, дома ее почти не видели. Помогала иногда старая соседка Лизавета Борисовна: с малышом посидеть, когда в яслях карантин, приготовить обед, на рынок сходить. Мать называла ее "наша спасительница".
Но Драчун соседку не любил. Он подозревал, что худая, всегда бормочущая под нос Лизавета – ведьма. Андрюшку она с младенчества пыталась держать в строгости, обещала наворожить всякие беды, если будет «неслухом». Да и не только в младенчестве. Однажды, когда он пришел из школы с очередным синяком, Лизавета скрипуче сказала:
– А вот так и будешь с им ходить, покуда не кончишь свои безобразия, окаянная душа. Не сойдет он, как ни три…
И правда, синяк не сходил. Неделю за неделей темнело под глазом тускло-лиловое пятно. (А «безобразий» своих Драчун, естественно, не прекращал.) К синяку привыкли и сам Драчун, и окружающие. Это был у него уже как знак отличия…
А потом в классе появился белоголовый Сережка Горватов. Драчуну новичок не понравился: тихий, вялый какой-то, как вареная макарона. Впрочем, кто Драчуну нравился? А Сережка этот по крайней мере, ни к кому не лез, никого из себя не строил. Его не обижали, потому что слишком уж беззащитный. Однажды он что-то не сумел ответить на уроке и Аннушка сгоряча наорала на него, а он вдруг быстро сел (почти упал), голова стукнула о парту. Оказалось – без сознания. Ну, забегали, вызвали из пятого класса старшего брата, школьную медсестру, позвонили родителям. Унесли… Аннушка, когда малость очухалась, пробормотала (вроде бы про себя, но так, что слышали все): "Не хватало мне теперь еще припадочных…"
А Драчун вспомнил, как моталась голова Сережки Горватова, когда его несли к двери, и вдруг сильно, до шершавой боли в горле пожалел его. Ну, как скворчонка с перебитым крылом.
На следующий день Сережка появился в классе как ни в чем не бывало. Но Драчун-то чуял, что внутри у белоголового новичка боязнь и нерешительность. И на первой перемене он подошел и сказал:
– Ты никого не бойся. Кто станет приставать, скажи мне. Сразу как дам в глаз…
Сережка серьезно кивнул и продолжал смотреть Драчуну в лицо непонятными серо-голубыми глазами. И вдруг спросил:
– Хочешь, я его уберу?
– Кого? – удивился Драчун. – Чего?
– Синяк… Ну-ка нагнись.
Драчун ничего не понял и… нагнулся. Сережка из брючного кармана вытащил желтого шахматного конька. Мягко, но решительно приложил его подставкой к синяку. Фланелевая подкладка щекотнула кожу. Синяк всегда побаливал, но сейчас боль не откликнулась на это касание. Наоборот, она исчезла полностью, и Драчун ощутил: навсегда!
– Пятно сразу не сойдет, но завтра его уже не будет, – тихо пообещал Сережка.
И Драчун вдруг сказал слово, которого никому никогда не говорил в школе:
– Спасибо… – Нет, он даже не так сказал, а вот так: – Спасибо, Сережа…
А тот вдруг улыбнулся:
– Меня зовут Сёга…
И они подружились. Не сразу и, может, не очень крепко, но все же стало их в классе двое…
Но в Институтские дворы привел Драчуна не Сёга. Привела Дашутка.
В этом году, в середине апреля Драчун сделал Дашутке из пенопласта кораблик. Они посадили туда пластмассового кролика и пустили в ручей. Кораблик поплыл, они – следом по берегу. Подхватить не успели, кораблик нырнул под мосток. За мостком были заросли прошлогоднего репейника, пришлось продираться. Когда продрались, оказалось, что вокруг незнакомые кирпичные дома, а канава пересекает мощеную площадку со скамейками из решетчатого чугуна.
– Ой, куда нас занесло! – удивилась Дашутка. – я и не знала, что здесь есть проход.
Драчун озирался.
Было очень тепло, от камней несло, как от печки. И, наверно, поэтому мальчик, который шел навстречу и нес пойманный в канаве кораблик, был одет по летнему – в парусиновый костюмчик с якорями. Он тряхнул светлыми локонами и протянул беглеца:
– Вот. Чуть не улизнул под насыпь…
"Чё лапаешь не свое! Ща как дам…" – хотел выпалить Драчун по привычке. Но Дашутка весело сказала:
– Юрчик, здравствуй! А это Андрюша. Вообще-то его иногда зовут Драчун, но это не по правде…
Юрчик не удивился, позвал сразу Дашутку и Драчуна:
– Мы там натянули резину, пошли запускать самолеты!
…Вечером Драчун упрекнул Дашутку:
- Предыдущая
- 34/51
- Следующая
