В футбольном зазеркалье - Кузьмин Николай Павлович - Страница 64

• Предыдущая
• 64/89
• Следующая

– О! – Семен Семеныч вскинул палец. – Именно, именно. Но – продолжайте, пожалуйста. Мне интересна ваша мысль.

И он заинтересованно подъехал вместе с табуреткой.

– Да как-то и продолжать неохота. Это ж получается, что из-за спорта и жизни не видать. Раньше так гладиаторов на убой держали.

– Но позвольте… – подскочил Семен Семеныч и отшатнулся. – Мы же с вами только что согласились, что для рекордов, для современного уровня…

– А я не за рекорды. Ну их, – сказал Скачков и бросил взгляд на часы. – Я просто за спорт.

Семен Семеныч смешался и разочарованно вытянул губы:

– Ну-у, знаете… С вами трудно разговаривать. Вы, простите, какой-то слишком приземленный реалист. Прямо, простите, мордой по земле! Так нельзя, дорогой! Умейте абстрагироваться… Н-ну, иными словами, отвлечься, приподняться…

– Хорошенькое дело! – воскликнул Скачков, забавляясь тем, как интеллигентно борется с негодованием Семен Семеныч. – Тут поневоле мордой запашешь, если дело-то тебя касается.

– Да при чем здесь вы? – досадовал Семен Семеныч на воловью неуступчивость собеседника. – Мы же вообще о спорте говорим. Но если даже и о вас. Пускай о вас. Вы возьмите для сравнения балет. Возьмите! Вы знаете, в каком возрасте выходит на пенсию какая-нибудь девчонка из кордебалета? Знаете? В вашем возрасте. Да, в вашем! И вот я хочу вас спросить: а разве спортсмен не доставлял радость миллионам и миллионам зрителей? И вообще – разве спорт это не прекрасный спектакль для целой планеты? – Семен Семеныч смотрел на него по-петушиному, наскоком.

– Так вы меня что – на пенсию хотите проводить? – развеселился Скачков.

– А почему нет? Прекрасно же. Вы заслужили. Заработали. Разве нет?

– Вы смеетесь. Меня мои старики со света сживут. Пенсионер, скажут, нашелся!

– Позвольте, какие старики?

– Какие… Обыкновенные. Вы знаете, какие у нас в поселке старики? О-о! Проходу не дадут. Да и самому… Что же я с ними табак буду крошить, грядки поливать? Скажете тоже!

– Ну, Геннадий, это уже второстепенное, – вконец расстроился Семен Семеныч. – Мы же не об этом говорим.

– Как не об этом? – вздохнул Скачков и повесил голову. – Если бы не об этом! Если бы…

Он замолк и чайной ложечкой стал гонять по скатерти крошку от печенья. Семен Семенович, уловив перемену в его настроении, выжидающе насторожился.

– Вы знаете, мы недавно на заводе были, вернее, в клубе. Так, вечеришко один, встреча. Читали, наверное… («Так, так», – поощрил его Семен Семеныч, подвигаясь ближе). И я сейчас вот о чем соображаю. Вот был бы я профессионалом, вышел бы в тираж и – куда я? Жить со сберкнижки, на проценты? Но это же еще надо накопить! Вон Томми Лаутон на воровстве попался. А пятьдесят лет мужичку стукнуло! Или Гарринча… А уж игроки-то были!.. Вы сейчас о пенсии сказали. Знаете, не в деньгах даже дело. Неужели вы думаете, что Алеха Маркин голову за деньги подставил? Чушь! Да и любого возьми…

– Геннадий! – Семен Семеныч умоляюще сложил руки. – Я же к примеру сказал…

– Все равно. И вот, честное слово, если бы не мой ребенок, не семья, не завод этот самый, я бы… да хоть голову в петлю! Клянусь!.. Больше даже скажу. Лаутону или Гарринче, если бы им после футбола было куда приткнуться… э-э! разве они докатились бы до такого? Так что мне сейчас кроме завода и надеяться не на что. Я же там мальчишкой начинал, привел меня сосед один, отца товарищ. Один из наших стариков, кстати. И мне за этот завод держаться и держаться – руками и ногами! Это, знаете, такая поддержка… не знаю даже, как и объяснить. Но это надо вот тут, в душе, переварить.

– Но что же все-таки с профессионализмом-то? Не пойдет, значит?

– Не для нас он, по-моему. Не приживется. Контракты, гонорары… Я себе и представить что-то не могу. Честно!

– М-да… – изрек Семен Семеныч, поднимаясь вместе со Скачковым. – Признаться, задали вы мне работу. Я, знаете ли, все время рассматривал этот вопрос, так сказать, с места зрителя, с трибуны. А вот глянуть от вас, с поля… Очень, очень вы неожиданно повернули! – приговаривал он, провожая Скачкова в коридор и учтиво открывая дверь на площадку. – Но ведь мы еще с вами встретимся, да?. Не последний же раз? Я к тому времени обещаю поднакопить мыслишек.

Подняться к Звонаревым он отказался.

– О, нет! Сейчас там не до меня. А как ваша нога, если не секрет? Приподняв штанину, Скачков покрутил стопой, притопнул.

– В порядке, вроде.

– И не болит? Ну, рад за вас. А то ведь, знаете… говорить начинают бог знает что.

Скачков удивился: что же могут такое говорить о нем? Да и где? Кто? Семен Семеныч, с удовольствием продляя разговор, потирал ладошками, загадочно усмехался. Ну, как это где? На трибунах, конечно. Болельщики. О, болельщик знает все! От трибун нет никаких секретов («Уверяю вас, Геннадий!»). У Нестерова, скажем, нелады с женой? Давно известно. В общежитии живет парень… Маркин в карты играет? Да кто же этого не знает? Кудрин воюет со своей чернявкой? Тоже записано. Чернявку, однако, несколько раз видели на стадионе, проявляет интерес. Сидит, как мышка, пугается, когда ревут и вскакивают на ноги, но – ничего, помаленьку привыкает.

– Или с вашей ногой. И без того… а тут еще Фохт добавил! Пытаясь вникнуть и уяснить, что имел в виду словоохотливый хозяин, Скачков легонько потряс головой:

– Постойте, постойте… Ну и что из того, что добавил?

Семен Семеныч спохватился, что сболтнул лишнее. Тем не менее Скачков настоял: если уж проговорился, так договаривал бы до конца. Страдая от собственной бесхарактерности, Семен Семеныч приложил к груди руки:

– Боже мой, Геннадий… но ведь не собираетесь же вы играть вечно?

В конце концов он признался, что на трибунах Скачкову уже подписан приговор: с ногой, травмированной вторично, ему дай бог дотянуть до конца сезона. А там зима, каникулы, несколько месяцев межсезонья – в таком возрасте, да такие перерывы. Больше того, известен ритуал его проводов на стадионе, на одном из последних матчей осенью: как понесут его ребята на плечах, как он заплачет, в последний раз ныряя в туннель, и как протянет свою заслуженную футболку молодому сменщику.

Долго набирал Скачков в грудь воздуха и замер, не выдыхая. Значит, так – похоронили? Значит, он еще живет, выбегает на поле и ни о чем не догадывается, а где-то все уже решается, решено!

Здорово все расписано. Прямо как в аптеке! Ну и кому же футболка, интересно? Или еще не решили?

Семен Семеныч диковато взглянул на него, как бы проверяя: неужели не знает?

– Белецкий. Будто вы сами не знаете!

Не знал! Даже не подозревал! Значит, Белецкий? Играл, выходит, парнишка, телепался в дубле, подрастал помаленьку – а подрастал, выходит, его могильщик! Правда, пробуют его пока что на правом крае, но Мухину вроде, рановато вешать бутсы. Муха еще поиграет… А полузащитник из парнишки может получиться. Техничный, легкий, неутомимый. Еще поднатаскается малость, научится оглядываться на ворота… Да, все как будто сходится, сошлось уже. Один состарился, другой подрос: готовая замена. Пора, брат, отыграл свое, дай другим… Многое становится понятно и в поведении Степаныча, особенно один недавний разговорчик по пути из Вены. Дипломатичный такой разговоришко, так, ни о чем, вроде, но теперь-то, после всего, что узналось!.. И появилась обида на Степаныча: не мог в открытую сказать, чтобы не было таких вот неожиданностей. Или застеснялся старик, не собрал решимости? Ну, да разговор теперь все равно состоится – не отвертится!

В квартире, покуда Скачкова не было, загустел табачный дым и сильно шибало алкоголем. Народу как будто прибавилось, компания находилась в том градусе, когда зайди любой – никто не обратит внимания.

На балконе Скачков разглядел Владика и стюардессу, изнемогавших от внимания. Какой-то низенький и плотный наскакивал на Владика и с непонятным озлоблением доказывал:

– Да поймите вы, наконец, что вы кубковая команда! Чисто кубковая!

• Предыдущая
• 64/89
• Следующая