В футбольном зазеркалье - Кузьмин Николай Павлович - Страница 82

• Предыдущая
• 82/89
• Следующая

На поле начиналась обычная ночная канитель уборки: полить, подравнять, заделать выбоины. По беговой дорожке Скачков пошел вдоль кромки поля, потом медленно, ступенька за ступенькой, поднялся по проходу на самый верх трибуны. Здесь было хорошо, просторно. Голову обвевал прохладный ровный ветерок. Во все стороны огнями разливался город. Скачков поставил сумку, облокотился на металлический барьер. Шелестели, задираясь, брошенные на сиденьях газеты, внизу, на поле, копошились рабочие стадиона, с урчанием ползала поливальная машина. Скачков был никому не виден, совсем один – головою в свежих поднебесных сквозняках, по плечи в звездах.

Все-таки он устал, чудовищно устал. Утомлял режим, изматывали тренировки, переезды, игры. А ожидание дня важных встреч, когда нервы натянуты, и, чтобы выспаться перед игрой, приходится глотать снотворное? А проигрыши, горькие минуты краха и опустошения? Всего не сосчитать!

На перекрестке, через улицу от стадиона, у магазина и автоматов с газированной водой толпился разволнованный народ. В эти вечерние часы после матча для болельщиков самое волнение: кричат, доказывают, спорят. Сквозь ярко освещенную витрину было видно, как брался приступом гастрономический отдел.

Завидев огонек такси, Скачков призывно замахал рукой. Он поднял воротник и, бросив сумку, занял заднее сиденье.

В машине бормотало радио: записанный на пленку репортаж.

– К магазину, – попросил Скачков.

Без всякого внимания к пассажиру, шофер отъехал, развернулся на перекрестке и стал как раз возле болельщиков и автоматов с газированной водой. Прибавил громкости – Скачков услышал, вылезая из машины: «…Решетников, боевой, напористый полузащитник, душа команды… Но кто же выйдет? Кого поставит тренер?..» Скачков, высматривая, что творится в магазине, покачал убито головой. Туда показываться не имело смысла, окружат, едва узнают, и уж не вырвешься, не убежишь.

В машине заревело радио, как грохот обвалился шум трибун: тот гол, Белецкого… Вздохнув, Скачков захлопнул дверцу.

– Давай куда-нибудь подальше.

Шофер, ловя последние мгновенья матча, сердито оглянулся, потом, уже слишком быстро, снова: узнал.

– В больницу надо, – пояснил Скачков. – Но сначала в магазин. Всякое там… понимаешь?

Еще бы не понять! Шофер весь загорелся – готов был расшибиться.

– Быстро надо? Все, Геш! Сейчас отоварим!

И понеслась машина – сигналила, как на пожар, визжали тормоза на поворотах.

«Отоварились» в каком-то буфете, уже закрытом, куда шофер проник привычно просто, без помех. Что-то успел шепнуть буфетчице – та встретила Скачкова лучше некуда. Он выбрал для гостей бутылку коньяку, отдельно попросил коробку шоколаду, апельсины, два апельсина из пакета он взял и спрятал в сумку, для Маришки.

– Ну, все? По коням? – спросил шофер. Буфетчице сказал: я скоро заскочу. Тут нам в одно местечко надо.

Опять мимо ночного сторожа провел Скачкова к ожидавшей за углом машине.

– Торопишься? – спросил Скачков, когда машина стала у больницы.

– Да что ты, я подожду. Сумку оставь, покараулю.

С пакетом и коробкой Скачков поднялся на высокое крыльцо, толкнулся в двери. Отворил плечом и очень удивился: в приемной на диване, на валиках дивана, на стульях по двое сидела смирно и ждала усталая команда, сегодняшний соперник. Так значит вот что за автобус стоит на улице, к которому такси подъехало впритык!

– Привет! – сказал Скачков негромко, поглядывая, где бы поместиться, и кто-то из ребят поднялся, уступая место.

Игра всех вымотала, все сидели тихо. Стал дожидаться и Скачков. В том, что Решетникова унесли, ни он и ни ребята не видели ничьей вины, – могло и так случиться, что не ему сейчас, а Лехе по дороге на аэродром пришлось бы попросить притормозить и забежать в палату на минутку.

Поспешно скидывая на ходу халаты, из внутренних покоев показались двое. Все сразу поднялись и затеснились, и дверь не закрывалась, пока пустело помещение. Скачков, не глядя на часы, понял, что торопиться следует: до аэродрома, как ни нажимай, а верных полчаса, да там еще с билетами – едва-едва успеют. Рейс был знакомый, многолетний – завтра и «Локомотив» на нем же отправится.

В палате, где лежал Решетников, с порога чувствовался нарушенный режим. Больные, плесневевшие от скуки, поворотились к новенькому. А тут еще Скачков! Его узнали тотчас и завозились, ожили на всех кроватях. На подоконнике, забытый всеми, еще, казалось, не остыл от всех волнений матча невыключенный маленький приемник.

Из операционной Алексея привезли с ногой в бинтах и гипсе, похожей на большое белое бревно. «Да, худо дело, – поморщился Скачков. – Теперь как пить дать до конца сезона, а то и больше…»

Медицинская сестра макала ватку в блюдечко и протирала Алексею воспаленное лицо. Он уже опомнился от боли, лежал затихший, утонул в подушках. Скачков остановился, подождал, пока управилась сестра.

Решетников узнал его не сразу. Но вот глаза его ожили, заметались, он быстро отвернулся и, стиснув зубы, щекою про макну лея в подушку.

– Ведь черт же его знал! – проговорил Скачков, покаянно касаясь руки поверженного Лехи. Подали табуретку, ткнули сзади в ноги, он сел, свалил на тумбочку пакет, коробку и подхватил сползающий с плеча халат.

Решетников собрался с духом.

– Ладно. Чего уж…

– Тут я вот апельсинчиков… – Скачкова раздражало, что пялятся на них, глазеют со всех коек.

– Вали в тумбочку, – равнодушно сказал Решетников. – Там ребята еще принесли.

– А тут вот шоколад. Ты жуй, копи мощь.

– Теперь я накоплю! – невесело скривился Алексей.

– Так вот же… – огорченно произнес Скачков и удержался, чтобы не вздохнуть, как по покойнику. Конечно, плохо дело, что и говорить. С ногой теперь до самого конца сезона, а там зима, а там… В таком возрасте да вдруг такие перерывы! Потом, хоть и подлечишься, останется одно: костылик в руку и по билету на трибуну. Как сегодня Маркин! И вот орет, беснуется битком набитый стадион, а ты с костыльком между колен, на руки подбородок, сидишь и смотришь, и все как будто бы по-прежнему, но только совсем другие топчут мягкое ухоженное поле, где пролетела, отшумела навсегда твоя так быстро закатившаяся юность. А может быть – и так еще: не сразу соберешься с духом, сядешь на трибуну, а оставаться станешь дома, у телевизора, с ребенком на коленях… «Интересно, – подумал вдруг Скачков, – у Лехи-то…»

– У тебя кто: пацан, девчонка? – спросил он, будто знал, что кто-то у Решетникова есть, но только он забыл, кто именно.

Решетников поморщился и посмотрел на свою уродливо увеченную ногу.

– И пацан, и девка. Ревут поди сейчас.

– Да… – вздохнул Скачков и помолчал. Представил, как переживают за отца мальчишка и девчонка, а жена, быть может, сейчас бежит на телеграф, на переговорный, а может быть, ждет не дождется, когда откроют утром кассы «Аэрофлота».

– Ну, поправляйся. – Придерживая за полы наброшенный халат, он встал. – Я еще забегу.

– Бывай! – Решетников чуть шевельнул покоившейся на подушке головой и приподнял ладонь. Скачков пожал ее без всякого усилия. В больничном белье, на больничной койке Решетников казался слабосильным, хотя всегда был мускулистым, будто литым парнищем килограммов на восемьдесят пять.

– И здорово-то, знаешь, не того… – попробовал Скачков утешить на прощанье. – Оно, конечно, хоть кого коснись, но все же…

– Иди, иди, – с усмешкой покивал Решетников. – У нас же знаешь: при любой погоде.

– Вот именно!.. Ну, будь здоров. Я как-нибудь еще зайду.

– Геш, – позвал Решетников, – говорят, отвальную сыграл?

– Да как сказать? – Скачков остановился. – Может, и отвальная получиться. Но в Баку уже не лечу.

– Что так?

– Да дела. Всякое там…

– А нога?

– Болит. И мешает, знаешь… Заметил, наверное, сегодня?

– А ну-ка покажи.

Скачков уселся, задрал штанину.

– Ух ты! Кто это тебя? Фохт?

Со всех коек потянулись головы, кое-кто подшлепал босиком, в одном белье, Скачков опустил ногу.

• Предыдущая
• 82/89
• Следующая