Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга вторая - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/93
• Следующая

– Лежите, пожалуйста, – сказал кто-то над ним. Или рядом с ним. С заметным промедлением он понял, что голос женский. – Лежите, у вас кровь...

– Было бы хуже, если бы ее уже не было, – сказал он. Голос прозвучал смешно. Во рту тоже было битое стекло. – Вы кто?

Над ним склонилось кругленькое темное лицо, обрамленное пылающим облаком. Угадывались глаза...

– Я-то? Ой, да я Платонида. Не помните? Кухарка. Я для вас супы варила.

– Супы... Супы помню. Отменные супы. Так это вы варили? Я думал, Васс.

– Васс командовал да меню составлял. Давайте-ка, я вам под голову подложу...

Иерон почувствовал тупую в затылке боль, голова его качнулась, приподнялась как бы сама... опустилась. На мягкое. Муть, взболтнувшаяся было, улеглась. И перед глазами уже не черное с красным, а более или менее привычное.

– ...вот... и от солнышка прикрою... – журчал голос. – Ведь легче так, правда?

– О-о... легче... совсем легко... спасибо, милая...

– Вся голова разбитая у вас, что же теперь будет-то, а?

– Не знаю... Где мы?

– А это я не знаю. Везут куда-то. Дорога. Вон горы виднеются...

– Впереди? – спросил Иерон, хотя уже понимал, что раз солнце в глаза, то горы впереди.

– Впереди, да далеко только...

– Это хорошо, что далеко еще. А ты что, Платонида, тоже раненая?

– Нет, это меня с вами связали для ухода и всего такого...

– Связали? Как это?

– Веревкой... Велели, чтоб не померли вы. А то с меня голову снимут.

– У степняков мы? Или у мелиорцев?

– Ой, да я их не разбираю...

– А есть тут на телеге кто еще?

– Кучер есть, так он вроде как немой... все мычал больше да руками хватал.

– Что же мы, так одни и едем?

– Не, что вы. Впереди видимо-невидимо, сзади тоже. Но все больше мертвеньких везут... раненых-то совсем мало. Как налетели да как пошли всех рубить-крошить... не знаю, уж каким чудом спаслась. Ой, а вон кто-то нас верхами догоняют. Спросить их?

– Пусть догонят... спросим.

Наверное, на миг Иерон вновь вернулся в забытье, потому что уже буквально в следующий миг над ним склонилось другое лицо, тоже темное, но длинное и костистое. Очень знакомое.

– Пард...

– Хорошо, что вы в сознании, Демир. Мне было бы крайне досадно сознавать, что вы так и не поняли своей самой большой ошибки... – Пард усмехнулся. Рот у него в усмешке сделался тонкий, как порез бритвой.

– Хотите сказать, что я не встал на вашу сторону, жрец?

– Что вы не разобрались, кто с кем воюет.

– Ну, почему же? Очень даже разобрался. Довольно давно.

– Не похоже, Демир. Иначе вы не поперли бы с булавкой наперевес против быка.

– Я выполнял приказ.

– Приказы марионеток достойны презрения.

– Мысль дворцового интригана, а не военного. Я прослежу за вашей судьбой, Пард. Мне уже становится интересно, чем вы кончите.

– Я предоставлю вам такую возможность... – сказал Пард, медленно цедя слова и как бы давая Иерону возможность и время оценить угрозу. – Я сделаю так, что вы всегда будете при мне. На пару с вашей прекрасной спутницей...

– Пард, будьте мужчиной. Она посторонний человек. Она ни при чем.

– Конечно. Тем забавнее все это получится... Харит, лезь в телегу. Будешь сопровождать их до места. И смотри, чтобы никаких неожиданностей...

Лодка была хоть и большая, но одна, и некуда было деться от предателя, а ему некуда было деться от ее испепеляющих взглядов. Почему, почему?.. Она никогда не могла поверить в то, что бывают на свете предатели, просто не могла их себе представить.

Вот он. Красивый и умный.

Скребет пальцами борт.

Нервничает.

Если спросить прямо, наверняка ответит что-нибудь убедительное.

Я же окажусь в итоге и виновата, что заставила его пойти на такое... обрекла на душевные муки... на страшные душевные муки... У таких обязательно виноваты другие.

Наверное, и Афанасий виноват... зачем стоял рядом, почему не ушел?..

И воины погибшие – и там, в деревне, и среди этих елок... она мельком увидела одного, когда ее волокли к реке... да, они тоже сами во всем виноваты.

Почему я не умею сжигать взглядом?

Был такой фильм... она посмотрела по сторонам. Берега сплошь заросли ивой, ракитой, чем-то еще – не пробиться, не причалить... Нет, чего-то одного просто не могло быть. Или вот это все – или фильмы...

Что такое фильм? Это когда три десятка девчонок, кутаясь в кофты и пальто, рассаживаются по скрипучим желтым фанерным стульям и пялятся в маленький цветастый экранчик, где какие-то хорошие фигурки с увлечением палят в плохие фигурки. Телевизор стоял в библиотеке, а плеер и кассеты приносил Юрий Петрович, музыкант.

Полгода не прошло...

Две птицы с седоками пролетели, обгоняя лодку, над самой головой, вернулись. Им что-то прокричали, седоки ответили. Главный в лодке не стал скрывать досаду. Стукнул кулаком в ладонь, плюнул за борт. Крикнул гребцам... аррай! Аррай! Речь его была каркающая, слова странные, но с понятным смыслом – будто бы знакомые когда-то.

Слова забытого языка.

Руки, стянутые в запястьях крест-накрест черным шнуром, мерзли и немели, приходилось все время шевелить пальцами...

Только когда ворота монастыря закрылись за ним и братья возобновили охранные знаки, маленький монах Андрон позволил себе немного расслабиться.

Требовалось немало сил, чтобы в пути держать взаперти жесты, слова, мысли, умения... особенно во сне.

И особенно с таким спутником... Он усмехнулся.

Знакомо пахло серой.

Настоятель, Иринарх Ангел, праправнук великого Клариана, встретил Андрона у входа в башню.

– Удалось? – как бы вскользь, о чем-то не важном, спросил он.

– Вашей помощью, – кивнул Андрон. Он вынул из-за пазухи плоский пергаментный сверток, подал настоятелю.

– Мойся, обедай и отдыхай, – сказал Ангел. – Жду тебя через два часа.

Щедро, подумал Андрон, спускаясь в парящую полутьму серной бани. Эта башня стояла как раз над горячим источником...

Он заставил себя просидеть в большой каменной ванне полный оборот водяного колеса... четверть часа. Жгло растертую седлом промежность. От серных паров нос сначала заложило, потом пробило – до самого темени. Голова обретала привычную ясность. Андрон выбрался, кряхтя, из ванны, намылил себя мылом, пахнущим дегтем и табаком, долго растирался жесткой волосяной мочалкой. Окатился горячей водой, потом холодной, из бадьи. В предбаннике посидел, завернувшись в большое полотенце, намазал потертости травяной зеленой мазью, оделся. За все это время его никто не побеспокоил. Братья стояли на страже...

• Предыдущая
• 26/93
• Следующая