Мы, урусхаи - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 21

• Предыдущая
• 21/31
• Следующая

Потом понял, что развязывают ему руки. Тело было ватное, мятое, глупое. Голова ещё глупее. Болело всё огнём. Шевельнуться попробовал, не смог.

– Ш-ш-ш… – сказал кто-то, за темнотой кромешной невидимый.

– Что… – начал Мураш, но почувствовал пальцы на губах. Потом ухо уловило тепло:

– Молчи. Это я, Рысь. А ты молчи. Ты себя не видишь…

Мураш согласно кивнул. Зря он кивнул, в голове что-то болталось тяжёлое, острое – и за всё цеплялось.

– В плену мы, – одними губами шептала Рысь, прильнув. – Ты да я. Остальных, говорят, побили всех. Как – не спрашивай, не знаю. Нас зачем-то держат. Я тебя и узнала-то с трудом, обожжено всё…

– Пить, – все-таки шепнул Мураш.

– Сейчас…

Рысь поила его так: набирала в рот воду где-то далеко, возвращалась – и приникала к его разбитым и сожжённым губам. Раз за разом.

Потом рассказывала.

Самою Рысь и людей её выследили и нехотя сдали рохатым здешние поселенцы исконные, итильцы. Живыми не всех взяли, троих только, и стали конями на части рвать, одного порвали, Митошку, а тут нате – разъезд роханский. Препираться стали: дескать, велено было живыми, живые нужны. Поделили в конце концов: Рысь поперёк седла бросили и увезли, а Лутик-Двупалый остался – и за себя платить, и за неё.

Везли через переправу – долго.

Вот, сидит теперь здесь, в темнице крепости Рамаз, и не знает ничего – ни сколько дней прошло на свете, ни пало ли Черноземье, – ничего. Вчера приволокли ей и бросили связанного и обожжённого человека – выхаживай, мол, – и Мураша она распознала не сразу, а единственно по бреду. И раньше, в ночёвках, и сейчас – звал он Вишенку…

У Мураша застыло сердце, о другом и думать забыл. Вишенка, младшая доченька, пропала этой зимой, и не видел он её мёртвой, как всех остальных своих чад и домочадцев. Значит, жила она в нём, раз он с нею разговаривал.

Не сразу, но начал Мураш шевелиться, потом вставать. Стыд его подгонял.

Глаза не разлеплялись, и промыть не получалось никак. Так и тыкался в темноте. Но руки и ноги были уже почти свои – разве что дрожали. Холод бил его.

Рысь помогала, обмывала горелые места водицею. Много было горелых мест. Он не стонал, она стонала.

Есть давали сырой кислый хлеб и непонятную хлебню. А сколько раз в день давали, понять не получалось, то же и Рысь говорила – ни малейшего окошечка нигде, весь свет от малого медного маслечника на столе. Но и этого света Мураш не видел, только чувствовал правым виском.

• Предыдущая
• 21/31
• Следующая