Все хорошо - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 18
- Предыдущая
- 18/21
- Следующая
– Немного меньше.
– Неважно. За это время можно было бы исследовать все до субвакуумного уровня…
– Исследовали, Питер. Никаких загадок. Все ясно. Неясна мелочь: откуда что берется и зачем?
– И – кто это затеял, – тихонько подсказал Горбовский.
– Именно так.
Але вдруг показалось, что здесь есть что-то неправильное. Так описывают «дежа вю». Будто бы она уже в пятый раз смотрит любимый спектакль, и вдруг актеры начали путать реплики. Даже не путать – упрощать. Выпускать что-то. И будто бы бородатый Питер должен сидеть не там, где сидит, а справа, и говорить торопливо и непонятно, а вон там, между Филом и девушкой-квазибиологиней, не хватало кого-то пожилого, белоголового, с эспаньолкой… Ощущение было настолько острым, что она приподнялась со своего места. Хотелось подойти и потрогать, чтобы убедиться.
И вышло так, что она стоит, а все смотрят на нее и ждут, что она скажет.
Она еще раз посмотрела вокруг себя. Невозможно было отделаться от ощущения странной нарочитости происходящего.
– Знаете, – сказала она, – я ведь в какой-то степени Попов. Слепок с него. Ментальный снимок. Говорят, это пройдет, но пока что – держится. Так вот, этот внутренний Попов говорит, что ответ на заданный вами вопрос был получен, ответ четкий, однозначный, достоверный. И был получен не один раз, а – множество… Но каждый раз этот ответ будто забывался, и все начиналось снова.
– Так, – сказал Максим. – И каков же этот ответ?
– Не знаю… – Аля вдруг растерялась. – Не могу это… открыть. Там как бы дверь… А кто такой Ященко?
Она заметила, как переглянулись Максим и Шеллер. Горбовский почесал подбородок.
– Не расстраивайтесь, Сашенька, – сказал он. – Тут дело, получается, непростое. Ященко – это Камилл. Фамилия у него такая. Камилл Ященко. Ее почему-то мало кто помнит…
СТАС
Мы сидели на веранде и пили какой-то травяной настой. Сикорски утверждал, что трава эта проясняет мысль. Остров был каменист и мал. Сосны, скрученные ветрами, держались за край террасы, дальше начинался океан. Черные скалы поднимались за нами четырьмя быками. Небо было низким и серым. Внизу глухо бил прибой. Ветер с юга доносил льдистый антарктический запах.
Святая Елена, маленький остров…
Это была не Святая Елена, но что-то похожее присутствовало во всем.
– Я восхищен вашими способностями, Попов, – сказал Сикорски, отставляя свою кружку, огромную и коричневую, с изображением всадника с копьем. – Жаль, что вас не было с нами тогда. Может быть, со мной не случилась бы… неприятность… Абалкин бы остался жить, а служба продолжала бы – служить… – он вздохнул. – Знаю, что не смешно. Старческое слабоостроумие. Извините. Так вот, о главном… Все, что рассказал вам Суворов, – правда. Но это такая невинная часть правды, что даже… нежность пробирает. Нежность. На самом же деле…
Он медленно встал, обошел вокруг стола, остановился передо мной. Движения его были медленны и осторожны.
– Я вам расскажу. Потому что вы все равно все узнаете. Но вдруг вы узнаете потом, когда будет поздно? Как я, например…
Он помолчал, глядя, как вдали летит, почти касаясь воды и оставляя белый прерывистый след пены, маленький оранжевый глайдер.
– До поры все было так, как он рассказал. До недоброй памяти двадцать девятого.
– Нашего века? – зачем-то уточнил я.
– Что? Ну да, конечно, нашего. Кому-то из гипногенистов пришла мысль передоверить некоторые управляющие функции машине. Сделать ее арбитром, поскольку противоречия между владельцами ключей зашли далеко. И что бы вы думали – сделали машину…
– Массачусетскую?
– Совершенно верно. Именно ее, родную. Собрали, запрограммировали, запустили. Функции: сбор всей формализованной информации. С целью: всем сделать хорошо. Ну, а по мелочам – управление погодой, транспортом, и так далее… Вы спросите: почему не сеть, не что-то попроще? Зачем такого монстра отгрохали? Ответ: чтобы полностью исключить возможность перехвата управления. Мотивы понятны.
– И что же помешало возложить на ее плечи это бремя?
– Ничто. – Сикорски посмотрел на меня как-то по-птичьи, боком. – Машина работает. Уже больше пятидесяти лет.
– Как – работает? Ведь известно же… – я осекся. Я все понял.
– Машина работает. Более того, она создана так, что перехватить у нее управление могут только все шестнадцать гипногенистов одновременно, если соберутся за пультом. Этого не происходило никогда.
– Значит, машина работает… и вторгнуться в ее работу нельзя? И – проконтролировать нельзя?
– В общем, да. Только косвенными способами.
– Например?
– Ну, самое главное… Стас, сколько сейчас на Земле людей?
– С Системой?
– Ну да. С Системой, с Периферией… Сколько насчитывает наше племя?
– По последним данным – пятнадцать и тридцать шесть сотых миллиарда.
– Да. И это все знают. И люди должны умирать время от времени, да? Их кремируют, пепел ссыпают в такие урночки… Я собрал данные по производству этих урночек. Так вот, судя по этим данным, на Земле и в Системе сейчас живет около одного миллиарда человек.
– Что?
– Один миллиард. Один, а не пятнадцать. Но мы знаем, что пятнадцать. И живем так, как будто бы – пятнадцать… – он закашлялся. – Ошибки нет, Стас. Данные проверены перекрестно. Расхождение на порядок как минимум.
– И это значит…
Порыв ледяного ветра налетел, ударил в лицо. Мелкая водяная пыль…
– Это значит только одно: машина поняла задачу по-своему, по-машинному. И по-своему ее исполнила. Получив результат. Человечество похудело, совершенно этого не заметив. Вписалось наконец в экосферу. И – без катастроф, без горя…
– То есть – как? Ведь получается – уничтожено четырнадцать миллиардов?..
– Может быть, и уничтожено. А может быть, и нет. Про планету Надежда вы знаете? Пример грубой, провальной работы. В нашем случае – работа тонкая, мастерская…
– То есть – вы… как бы сказать… – одобряете все это?
– Разве важно, как я к чему-то отношусь? По большому счету, это не интересует даже меня самого.
– А вам не кажется, что это имело бы смысл прекратить? – спросил я.
– Не знаю. Ведь идет постоянное облучение. Снимите его – и наступит глобальный шок. У вас, как я знаю, психическая резистентность очень высокая. Но и вам, наверное, будет не по себе, когда вы сможете смотреть на мир новыми глазами…
– Он что – слишком отличается?
– Формально – нет. Но впечатление от него совсем другое.
– И все-таки: не решит ли машина, что нас может быть еще меньше? Или что мы должны стать пониже ростом? Отпустить хвосты? Жить под водой?
– Вполне возможно. И тогда мы будем жить под водой. Боюсь, что сейчас гораздо опаснее – с точки зрения сохранения того, что мы имеем… что от нас осталось… – это менять способ существования. Древние говорили: «Не навреди».
– Но ведь машина не вечна. Рано или поздно она придет в негодность, разрушится…
– Попробуйте поговорить об этом с Бромбергом. В конце концов, он – один из…
– Бромберг?!
– Да. Старый Айзек Бромберг. Жизнь положивший на…
И тут раздался сигнал вызова. Сикорски недовольно махнул в сторону экрана, но тот уже осветился.
– Экселенц! – почти крикнул появившийся человек. – Мы раскопали, что произошло с Абалкиным! Раскопали до конца… – Тут он увидел меня. Глаза его распахнулись. Светлые холодные глаза.
– Очень хорошо, Максим, – сказал Сикорски. – Я доволен. Но стоит ли врываться без предупреждения?
– Да, Экселенц. Не стоит. Стас, вы?..
– Со мной пока все в порядке, – сказал я. – Мы беседуем о жизни.
АЛЯ
Все самое главное приходило к ней в полудреме.
…она знала откуда-то, что просто глазами увидит это иначе, не так, как сейчас: изумрудный песок, черные волны, иссиня-серый айсберг вдали. Волны ворошили сероватые льдинки, шугу, прибитую к берегу. Это значит – лето. Она стояла, широко расставив ноги, и смотрела вдаль. Громадная оранжевая туша лежала, полузарывшись в песок. Торчала вверх очень человеческая, но чересчур огромная рука. По белому, с лиловатыми и желтоватыми пятнами небу ползла цепочка багровых огоньков. Стоило мне захотеть, и черные воды расступятся передо мной, открывая дорогу в таинственную бездну. Там мой дом, мой истинный дом. И в горах. И за болотами, в глубоких расселинах, откуда восходят дымы, пахнущие целебно. Я никого никогда сюда не пущу, я сделаю так, что пришедшие забудут дорогу. Но мне тоскливо без них, и я творю их перед собой из остатков воображения. Темный город возникает на пляже, и волны обтекают его, не смывая. Тонкий звук поднимается кверху, к небу, зажигая концентрические кольца…
- Предыдущая
- 18/21
- Следующая
