Осколки великой мечты - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 10
- Предыдущая
- 10/74
- Следующая
– Ну ты нытик, – пробурчал мужчина. – Глаза я тебе разлепляю. В воде мазут пополам с краской был. Ты лицо не протерла. Сразу в обморок грохнулась. Ресницы вот теперь склеились.
– Где мы? – прошептала она.
– В море, – спокойно ответили ей. – Ждем спасателей.
– А… а мои родители?
Ответом было полное молчание. Даже детский голосок, который все всхлипывал где-то рядом, притих.
С ней говорило только море. Люди сидели тихо. А волны тревожно шелестели – кажется, начинался шторм.
Мозг помнил и понимал – ее родителей больше нет.
Или…
Но не было и ощущения горя, хотя оно бродило рядом, пряталось где-то поблизости. И еще брезжила крошечная надежда… Надежда – что ей все показалось. Что проклятый бинокль исказил реальность. Что это были не родители. Или что нападение на них ей привиделось.
И еще было одно чувство, безумное, но такое сладкое… Чувство, что она по-прежнему просто спит…
– Давай открывай глаза-то! – приказал ей мужчина.
Она попыталась и тут же вскрикнула от боли.
– Не так резко… Я ж не все ресницы тебе расклеил. Давай-давай, помаленечку.
Вера послушалась. И с трудом, подавляя слезы, она раскрыла глаза. Увидела расплывчатое, как сквозь дальнозоркие очки, лицо, склоненное над ней. Моряк в мокрой форме, на белой ткани уродливо чернеют мазутные пятна. А вокруг все то же темное море. На темной глади вспыхивают кое-где барашки волн. Их плот – в море. Скрюченные, замерзшие фигуры. Сидят, полулежат. Двое мужчин – на веслах. Она только сейчас присмотрелась: одежда и лица у всех перепачканы, черный фон с голубыми разводами. Только глаза живут, лихорадочно поблескивают.
За ней наблюдала какая-то женщина. Тоже в мазуте. Мокрое платье прилипло к телу, волосы сбились в колтун. Но глаза спокойные, голос уверенный:
– Ничего страшного. Мазут смывается. Краска тоже. Главное – мы живы.
Вера тщетно искала глазами пароход. Ничего похожего. Мерцают огоньки города, вдалеке семафорит маяк. И кругом море, неприветливая черная вода.
Как-то странно она возвращается к реальности. Что-то видит, а что-то – нет.
– Где «Нахимов»?
Пассажиры плота переглянулись. Никто ей не ответил.
– Он… утонул? А люди?!
– Люди… – тяжело вздохнул кто-то из мужчин-пассажиров. – Кто смог отплыть – спасателей ждет, как и мы. Остальных – в воронку затянуло.
Мужчина говорил так спокойно, будто просил продавщицу упаковать тортик повкуснее. И его будничный тон всколыхнул, взорвал дремавшее где-то в глубине души горе. Вера разрыдалась. Все было слишком реально: уродливый плот, перепачканные спасшиеся люди, бухта, прохладный морской ветер.
– Слушай, хватит реветь! – раздраженно прикрикнула на нее еще одна пассажирка. Женщина нервно теребила подол мокрого платья, ее глаза злобно сверкали. – Вопишь, как белуга!
Вера аж задохнулась от обиды:
– У меня… у меня родители утонули!!!
– Ну и что? – истерически крикнула женщина. – Подумаешь, фифа. А у меня муж пропал. Здесь у всех горе, и все молчат!
– Тихо, тихо, без шума! – строго приказал моряк.
И, не обращая внимания на скандалистку, обратился к Вере:
– А у родителей твоих шанс еще есть. Ты как сознание потеряла, я бинокль взял. Видно было плохо, там свалка началась, народу полно – все от воронки отплывали. Но точно тебе говорю – там и плоты ходили, и сухогруз, что в нас врезался, – тоже. Наверняка подобрали их. Так что не хорони раньше времени. Плохая примета.
Вера попыталась улыбнуться. Губы непослушно скривились в кислую ухмылку. Слов не было, даже простое «спасибо» с губ не слетало. За что ей благодарить этого моряка с «Нахимова»? За чудесный круиз? За восхитительную ночную прогулку на плоту? Он-то жив, командует тут всеми, начальником себя мнит. А ее родители…
«Не думай об этом!» – приказала она себе.
Вера поднесла к глазам свои часики. Механизм оказался действительно водонепроницаемым – секундная стрелка бежала по кругу бодро, будто ничего не случилось. Без десяти двенадцать. Заканчивался последний день лета. Последний день каникул. Последний день беззаботного детства…
Мама предупреждала ее, что становиться взрослой довольно сложно. И даже болезненно. Но мама не говорила, что это так болезненно.
Вера предусмотрительно отодвинулась подальше от истеричной дамочки и тихонько заплакала.
…Их плот обнаружили в половине первого ночи. Откуда-то из мрака вынырнул катер, подошел на малых оборотах к плоту.
– Сколько вас? – крикнули с борта.
– Пятнадцать!
– Трупы есть?
– Нет.
– Подымаем, готовьтесь.
Вера вскарабкалась по веревочному трапу на палубу. Ей помог перелезть через бортик усталый матрос. Он легко взял ее на руки, на секунду прижал к себе и аккуратно поставил на палубу. Проговорил быстро:
– Сейчас как тронемся, я тебе бензин дам. Почистишься.
– Эй, Васька! Шевелись! – рыкнул на него начальник.
Васька мгновенно растворился в темноте.
Вера подумала холодно: «А мой Васька… Если бы он был на «Нахимове»? Он бы придумал, как спасти нас. Жалко, он не пробрался «зайцем»… Да я ему и не предлагала… Интересно, где он сейчас? Едет на попутной машине в Сочи?»
Вера попыталась осмотреться. Старый задрипанный катер был плохо освещен и уже наполовину заполнен спасенными. Перепачканные мазутом, мокрые, несчастные люди сидели прямо на палубе. Почти все молчали. Вера попыталась рассмотреть попутчиков, заглянуть им в глаза. Но глаза были пусты. И похожи. Казалось, что здесь собрались сплошь близнецы. С одинаковым выражением лиц: смесь страха и безысходности.
Вера устроилась в самом дальнем уголке на корме. Подальше от всех. Не видеть бы этих лиц! И матрос с его бензином ей не нужен. Не будет она чиститься. Наплевать.
Она слышала отголоски работы матросов, их разговоры, плеск воды, шум двигателя. Но все звуки пролетали мимо, как пейзаж за окном быстро несущегося поезда. В голове стучало, будто в такт мерному движению по рельсам: «Мама! Папа!» Хотелось вскочить, завизжать, затопать ногами – но не было сил подняться. Хотелось забиться в самый укромный угол, спрятаться, забыться… Она все больше и больше сжималась – подтянула ноги, обхватила их руками, спрятала лицо в коленях… Но все равно поезд ехал, и качался на стыках рельсов, и надсадно грохотал: «Папа! Мама!» И еще в голову лезли глупые мысли: утонула вся одежда. И ее личная заначка – десять рублей, что она спрятала в каюте. И паспорт. Интересно, где ее паспорт? Кажется, мама держала его в своей сумочке…
Вера пришла в себя, только когда их катер – кажется, он назывался «Базальт» – оказался у пристани. У того же причала, откуда несколько часов назад отплывал «Нахимов».
Вера увидела ярко освещенное здание морвокзала, полускрытую в ночной тьме панораму города. Вспомнила свои мысли двухчасовой давности: «Да вернусь ли я когда-нибудь в этот Новороссийск?»
Она думала возвратиться сюда – ну, может, в командировку, – когда она уже будет работать на солидном предприятии. Или даже в свадебное путешествие.
Но она вернулась – гораздо раньше. Очень скоро. Слишком скоро…
И опять, будто фильм крутят задом наперед, – набережная, здание морвокзала… Она машинально поискала глазами пальму, у которой они недавно стояли вместе с Васькой, прощались. И смотрели на красавец «Нахимов», готовый продолжить черноморский круиз… Их пальма была на месте. Но теперь вокруг нее, прислонясь к кадушке, сидели мокрые, грязные, потерянные туристы.
Пустынный накануне морвокзал был заполнен до отказа – человек триста, не меньше. Но Вера знала, что ее родителей здесь нет. Подсказывала интуиция, шестое чувство, невидимая нить, связывающая ее с мамой и папой… Та же интуиция говорила ей, что здесь нет и того человека, кто вырвал у папы спасительную деревяшку. И морского волка Мишеньки нет тоже…
К Вере подошел милиционер. Спросил ее фамилию, место жительства, с кем путешествовала. Она отвечала спокойно, механически:
– Веселова… С родителями… Да, они тоже Веселовы. Здесь их нет…
- Предыдущая
- 10/74
- Следующая
