Академия родная - Ломачинский Андрей Анатольевич - Страница 25

• Предыдущая
• 25/63
• Следующая

Этот случай произошел на том же третьем курсе в канун майских праздников. Был у нас во взводе один курсант, Сергей Орлов. Хороший курсант, из хорошей семьи. Хоть он на сто процентов русский, но родом из самого западенско-украинского города Ивано-Франковска, что тогда без разницы было. Мама – преподаватель математики, папа тоже учитель. Короче семья не богатая. И угораздило Орела (у него кличка была Орел, с ударением на первой букве О) на втором курсе жениться. Так рано семейным комнату в «Гарлеме», курсантской общаге для женатиков, не давали. Пришлось Орелу по ночам с Факультета в самоходы бегать – грузчиком в товарном депо подрабатывать. Позже он санитаром по больничкам ошивался, потом фельдшером. Короче, пахал парень как конь – для семейного бюджета денежку зарабатывал. Трудную денежку.

У жены его, Ленки Орловой, студентки Первого Меда, вся родня тоже из голытьбы состояла – врач на враче, причем из правильных, взятконеберущих. В советское время с такими предками особо не разгуляешься. Помогут молодым, чем могут, но в основном, самим деткам крутиться приходилось. И Ленка ночами санитарила да фельдшерила.

К концу третьего курса Орела почаще в увольнения отпускать стали, да и четвертый курс близко – там увольнительная записка совсем не нужна, выход в город свободный – гуляй, не хочу. Наскребли молодые деньжат и пошли комнату себе снимать. Нашли дешевенький клоповничек, комнату в комуналке три на четыре в старом-престаром доме в Ковенском переулке в центре. Свили они там свое первое семейное гнездышко по стандартной таксе – тридцать рублей в месяц. В комнате был прописан какой-то алкоголик, который раз в месяц появлялся у молодых и брал мзду. Алкаш этот никогда в своей конуре ремонта не делал, была она грязная и страшная, досталась ему от почившей в бозе матери, но похоже, что и та капитальными ремонтами не увлекалась. На внутреннее убранство неприхотливой курсантской семье можно было наплевать. Но за отстающими от стен обоями обитали целые полчища клопов. А как известно, эти наружные паразиты внутреннее состояние могут испортить любому. С милым, оно, конечно, рай в шалаше, но в шалаше без клопов.

Опять наскребли молодые какую-то монетку и решили сделать ремонт, от клопов избавиться. Хозяин жилплощади не против – ежели за свои, то дерзайте, главное, с меня ничего не требуйте. Орел купил светлых красивых обоев, краски да известки, а Ленка наварила клейстера. Чтобы с ремонтом быстро справиться, позвал Орлов двух сослуживцев к себе в помощь – меня и Изю. Изя вообще-то никакой был не Изя, а самый что ни есть русский парень Игорь Сафронов из Тамбова. Пришли мы, стали думать, как лучше старые обои срывать да клоповьи рассадники изводить.

И тут Изя в одном месте заметил, что обои отслоились. Намочили мы полосу, подождали минут пять и аккуратно её целёхонькой отклеили. Раньше ведь все на клейстере было – мука и вода, не то что современная полимерная клеюка, отдиралось хорошо. А под обоем старые брежневские газеты. Потешно почитать. Почитали, намочили и опять аккуратненько отклеили. Там слой старых обоев. Ну и эти тем же макаром удалили. А там смех – хрущевские газеты! Кукуруза, космос и коммунизм к 80-м годам ХХ века. Посмеялись. Отклеили и это. Под ними опять старые обои.

Изя говорит, надо мол тут особую осторожность проявить – похоже следующий слой будет довоенный, с товарищем Сталиным. А такие газеты уже можно в «Букинист» отнести и за них какие-нибудь гроши получить. «Букинист» был очень известный ленинградский магазин антикварной книги и другой старой печатной продукции. А я говорю, что никакой осторожности больше не надо. Довоенных газет под этими обоями быть не может в принципе, так как все довоенные обои в Ленинграде зимой 1941 года были съедены подчистую. Народ в блокаду стены обдирал, обои варил и воду пил. Крахмал там имелся, и об этом «кисельке» любой блокадник знал! Нечего время терять – давай всухую, по-варварски, сразу до штукатурки скрести будем. Тут Орел вмешался: а нужно ли всем нам пылью с клопиным экскрементом дышать? Есть там довоенные газеты или нет – какая разница. Давай делать как делали.

Мочим, ждем, отдираем. Вот чёрт – Изя прав! Сталинские газеты. Враги народа, коллективизация, индустриализация и везде слава нашему дорогому любимому Отцу Всех Времен и Народов. Работаем уже как археологи. Каждую газетку сушим и лелеем. Содрано. За культом личности опять старые обои. Я уже не спорю – продолжаем раскопки. Сняли и этот культурный слой. А там Красный Октябрь! Первая пятилетка, ГОЭЛРО, добивают басмачей в Средней Азии и беляков на Дальнем Востоке. Громкая партийная жизнь послереволюционных съездов. Уже считаем, что не только на пиво после работы, но и на водочку хватит!

Снимаем и этот слой. Под первыми годами становления Советской Власти опять обои. Сразу видно, что эти очень старые – рисунок в викторианском стиле. Мочим, работаем по накатанной схеме. Отклееваем. Все стены залеплены «Петербургскими Ведомостями» с ятями. Странно оклеены. Вся комната – одним газетным номером зимы 1917 года. Какой-то чудак пошел и купил специально для того, чтобы оклеить стены, целую кипу одинаковых газет! А кое-где под этими газетками видны ещё одни обои – такие же точно, как мы только что сорвали! Непонятка. В некоторых местах газеты от старых обоев-близнецов отстают ровными прямоугольниками, и эти места выпирают стройными рядами припухших «кирпичиков». Снимаем «Петербургские Ведомости», ругаясь, что за один одинаковый номер денег будет меньше, чем за разные.

Под газетами ровными рядами висят бумажки. Маленькие, в половину стандартного листа. Наклеены аккуратно – только за верхние уголки. Бумага плотная, на денежную похожа. У каждой индивидуальный номер, как на банкнотах, да и по цвету как иностранные деньги – мелкие полоски, перелив тонов из желто-коричневого в розовый и из розового в зеленый. Обрамляются «купюры» коричнево-черной с золотом витой рамкой. На каждой индивидуальная дата от 1885 до 1907 года. Но не деньги это. Водного знака нет, подписи и даты на лицевой стороне каждой бумаги сделаны тушью и явно от руки разными людьми и, судя по почеркам и росписям, на разных языках. К тому же сумма на них не обозначена. Даже никакого заглавия нет. На трех языках довольно мелкими буквами по коротенькому абзацу напечатано. На облигации не похожи. Ни на что не похожи! Чуть-чуть здоровые лотерейные билеты напоминают. На лицевой стороне каждой бумажки куча печатей – черные, розовые и обычные, синие. Ни одной буквы по-русски. На обороте вообще пусто – разлинованы, как ученическая тетрадка или бухгалтерская книга с колонками для даты, имени и подписи. И ничего в этих колонках не написано. Лишь в самом нижнем уголку в две строки маленькая длинная печать на русском языке с дореволюционной орфографией: «Биржевой Императорский Комиссионный Сбор; Санкт-Петербург».

Отклеили мы их. Ровно семьдесят три «лотерейки». Изя говорит, надо срочно в «Букинист» бежать. Бумага очень плотная и практически не намокла. Прямо сейчас сдать можно. За каждый такой билетик запросто могут копеек по двадцать дать, а то и весь полтинник! А мне эта идея совсем не нравится. Бежать куда-то. Устали уже как черти. Давай завтра. А он: нет, давай сейчас и сразу успеем в винно-водочный. Я разозлился и одну бумажку в открытое окно выбросил. Хочешь – беги, заодно и этот мусор поищешь! Заканчивать работу надо, делов-то на пару часов осталось.

Тут Орел на меня серьезно посмотрел и говорит: «Зря ты эту бумажку выкинул. Двадцать копеек тоже деньги, за них работать надо. Я сейчас пойду подниму – по цене как раз одна кружка пива.. А в «Букинист» мы их не понесем, по крайней мере пока не прочитаем, что же на них написано. Вот если сами не разберемся – тогда пойдем, покажем спецам-антикварам. А так наобум нести будет очень опрометчиво. Они нам скажут лист – пятак, а он, может, на самом деле рубль стоит! Хватит на сегодня работать. Деньги на пиво есть, англо-русский и франко-русский словари тоже найдутся. Доделаем все завтра. Сейчас так: я листочек иду искать, Изя за пивом бежит, а ты, Лом, садись переводи эти папирусы.

• Предыдущая
• 25/63
• Следующая