Атомный сон - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/22
• Следующая

Я успел еще различить под каждым огоньком темную тень, когда сверкающее облако осело на землю. Нас колыхнуло, словно рушились горы; огненные, багрово-дымные стены вскинулись вокруг. Казалось, что горел даже воздух. Волны темного пламени пронеслись над холмом. И тяжелый, нестерпимый удар от взрыва тысяч кассетных боезарядов погрузил меня в мглу беспамятства, прокатился по телу раскаленным воздушным прессом…

Я открыл глаза от боли в плече. Майк тащил меня за руки по скользкому, горячему пеплу, и каждое движение отдавалось болью. Лицо его казалось маской из копоти и крови, лишь глаза оставались живыми. На шее у Майка вразнобой покачивались два автомата – мой «АК» и его люггер. Я хотел сказать, что мой автомат можно теперь выбросить, но сил на это не было. Тогда я посмотрел вверх.

Разорванные, искромсанные тучи медленно расплывались прозрачной дымкой. На лицо оседала мелкая водяная морось. А сквозь редеющие тучи проступало небо – темно-голубое, даже, скорее, синее, вечернее. Над горизонтом, в самом краю облачной проталины, желтел ослепительно яркий краешек солнца. Его свет коснулся обожженной кожи, и я напрягся. Но боли не было. А в воздухе, наполненном испарившейся влагой, вспыхнула яркая, словно нарисованная семью щедрыми мазками художника, радуга; протянулась от мертвой выжженной пустыни к горам. Горы стояли спокойные и непоколебимые, лишь снег на вершинах сверкал синеватым холодком.

– Майк, небо, – выдавил я из себя. Я чувствовал, что просвет скоро затянет. Майк должен взглянуть, он же никогда не видел неба.

Своих слов я не услышал, да и Майк, наверное, тоже. В ушах стоял непрерывный гул. Сморщившись от напряжения, Майк наклонился ко мне. Потом, поймав умоляющий взгляд, посмотрел вверх. И опустился в черную гарь рядом со мной.

Мы лежали под голубым небом, которого не было над Землей долгих двадцать лет. Высоко-высоко, над проклятой серой пеленой, над пылью и копотью плыли белые пушинки облаков – настоящих, п ре жн их облаков. Я смотрел на их розовые, подкрашенные солнцем края и думал о том, что всегда представлял небо без них. Я просто забыл об их существовании, мне казалось, что в распахнувшемся однажды небе не окажется ничего, кроме голубизны.

Потом я потерял сознание.

Темнота несла меня в себе как ласковая, теплая морская волна. Выныривать не хотелось. Болело лицо и руки, но боль казалась слабой, приглушенной. Когда я пытался что-то вспомнить, в памяти вставала клокочущая огненная стена, и отшатывался, пугаясь собственных воспоминаний. Мир темноты был ласковым и спокойным, разум окутывала легкая, дурманящая завеса. За ней пряталась боль, я чувствовал это и не пытался проснуться. Но снаружи, из сладкого дурмана, из обжигающего мира, где были боль, и движение, и ослепительный свет, меня звал чей-то голос. Прошли тысячелетия, прежде чем я разобрал слова.

– Джек… Джекки… очнись…

Звали меня. Что случилось? Почему я здесь, в темноте, ведь я помню обжигающий свет. Свет… Залитый ослепительным светом вагон. Лицо мисс Чэйс, нашей учительницы – белое, и каждая черточка видна так отчетливо, словно выкована из металла. Вагон дергается, я падаю… А надо мной – крик, и свет, и опаляющий жар, и нестерпимый ужас. Я хочу закричать – и не могу.

– Джекки…

Была катастрофа. Это точно. Поезд попал в аварию… или террористы подложили в вагон бомбу. Они всегда стараются положить бомбу туда, где много детей. А в вагоне ехало два класса – наш, и тот, где учился Рокуэлл. Откуда я знаю его имя? Мы же не разговаривали… Нет, это все ерунда. Я ранен, и в больнице. Но я же слышу, как меня зовут? Значит, ничего страшного…

– Очнись, Джекки…

Это папа. Значит, он прилетел из Европы. А ведь там сейчас много работы. В последнем папином репортаже – мисс Чэйс читала нам его в гостинице, когда мы только приехали на экскурсию, сказано, что происходит небывалое… Да, наш президент договорился с русскими уничтожить последние атомные ракеты. Мисс Чэйс сказала, что это многим не понравится…

– Ты слышишь меня, Джек?..

– Да…

Слова даются легко, трудно было лишь произнести первое.

– Я слышу. Я пока полежу, не раскрывая глаз, ладно?

Пауза. Может, мне надо раскрыть глаза?

– Конечно. Приди в себя.

– Я пришел.

В голове кружатся какие-то картины, реальные и фантастические одновременно.

– Мне снился такой интересный сон. Только он страшный. Ты будешь ругаться, скажешь, что я опять насмотрелся фильмов по кабельному каналу, но это неправда. Мне приснилось, что была ядерная война. А ее же не будет, президенты договорились, да? Войны никогда не будет… А мне снилось, что на небе вечные тучи, и не видно солнца. Все заросло лесом, рыжим, словно его кипятком ошпарили. И такие пауки… Огромные, противные. А я в этом лесу брожу с автоматом… смешно, автомат был русским. Они там очень ценятся… ценились, это же сон… Он прошел, да?

Тишина, будто и нет никого.

– Ты не молчи, а то сон возвращается, и страшно… Не молчи!

– Я не молчу.

– Знаешь, мне так стыдно. Ты же хотел, чтобы я был смелый? Ты никогда не трусил, даже в Иране… И в той республике, где гражданская война. А я оказался таким трусом. Я убивал, потому что трусил. Так получилось. Замкнутый круг, словно лента в штурмовом пулемете… Это ты мне рассказал про пулемет? Да? Не молчи! Ты?

– Не помню.

– Я же не знал про пулемет. Я это придумал, да? Ну, не молчи же, папа! Я открою глаза! Не молчи! Мне страшно! Я открою глаза – а это не сон! И никого рядом. Только Майк, но он меня ненавидит. А я его понять не могу… Не молчи же! Я боюсь! Ну скажи – это сон, сон, сон!

Я кричал, уже слыша свой голос – взрослый мужской голос, куда сильнее, чем тот, который я принимал за отцовский. Майк сидел передо мной, стиснув пальцы на горле, словно хотел задушить сам себя.

– Что, я бредил? Какая-то чушь…

Вокруг полутьма. На лице Майка лежали лишь отблески костра, я слышал потрескивание веток в огне. Майк набрал сырых веток, они сильно дымят. Надо брать нижние, они сухие… и жара больше.

– Ты есть хочешь?

– Да.

Майк наклонился, поднося к моему рту кружку. Я сделал глоток. Бульон из концентратов.

• Предыдущая
• 19/22
• Следующая