Унесенные ветром. Том 2 - Митчелл Маргарет - Страница 25
- Предыдущая
- 25/153
- Следующая
— А то нет? Льет как из ведра.
— Что ж, ничего не поделаешь: все равно придется тебе сходить для меня в город.
— Ну уж нет, в такой дождь не пойду.
— Нет, пойдешь, иначе я пойду сама.
— Да что это вам приспичило — подождать нельзя? Вы нынче прямо как ума решились.
— Мне нужен, — заявила Скарлетт, внимательно глядя на себя в зеркало, — флакон одеколона. Ты вымоешь мне голову и ополоснешь одеколоном. И еще купи мне банку желе из айвового семени, чтоб волосы гладко лежали.
— И не подумаю я мыть вам голову в этакую погоду, и не разрешу одеколонить се, точно вы какая гулящая. Не бывать тому, пока я дышу.
— А я вымою голову и волосы надушу. Возьми мой кошелек, достань оттуда пятидолларовый золотой и отправляйся в город. И — м-м — кстати. Мамушка, рано уж ты идешь в город, купи там мне.., баночку ружа.
— Чего, чего? — подозрительно спросила Мамушка. Скарлетт сурово посмотрела на нее, хотя на самом деле ничего подобного не чувствовала. Никогда ведь не знаешь, насколько можно помыкать Мамушкой — вдруг взбунтуется?
— Не твое дело. Спроси — и вер.
— Не стану я покупать такое, чего не знаю.
— Ну, раз уж ты такая любопытная — это краска! Краска для лица. Да не стой ты тут и не раздувайся как жаба. Иди, иди.
— Краска! — еле вымолвила Мамушка. — Краска для лица! Вот что: но такая уж вы взрослая, чтоб я не могла вас выпороть! В жизни не видала такого позора! Да вы и вправду ума решились! Мисс Эллин небось в гробу переворачивается! Чтоб красить себе лицо, точно какая-нибудь…
— Ты прекрасно знаешь, что бабушка Робийяр красилась и…
— Да, мэм, и носила одну-единственную нижнюю юбку, и водой ее мочила, чтоб она к телу липла и все ноги видны были, только это еще не значит, что и вам можно так делать! Те времена, когда Старая Хозяйка молодой была, — срамные это были времена, а теперь времена другие, это уж точно, и…
— Ради всего святого, немедленно отправляйся назад в Тару! — прикрикнула на нее Скарлетт, теряя терпение и выскакивая из-под одеяла.
— Не можете вы отослать меня в Тару, и никуда я не поеду, пока сама не захочу. Я теперь свободная, — возбужденно заговорила Мамушка. — И буду здесь — с места меня не сдвинете. Залезайте-ка назад в постель. Вам что, воспаления легких захотелось? Извольте-ка положить на место корсет! Положите, моя ласточка. Мисс Скарлетт, нельзя вам никуда в такую погоду. Господи Иисусе! До чего же вы на батюшку-то своего похожи! Сейчас же залезайте назад в постель… А краску я покупать все равно не стану! Да я со стыда умру, как люди узнают, что это для моей деточки! Мисс Скарлетт, вы такая миленькая и такая хорошенькая, не нужна вам никакая краска. Ласточка моя, ведь это только дурные женщины употребляют такое.
— Ну, и получают что им надо, так ведь?
— О господи, вы только послушайте ее! Овечка моя, да не говорите вы таких дурные вещей! И положите эти мокрые чулки назад, моя ласточка. Не могу я допустить, чтоб вы покупали этакую мерзость. Мисс Эллин мне покоя не даст. Залезайте назад в постельку. Так и быть, я уж схожу. Может, найду какую лавочку, где нас не знают.
Вечером у миссис Элсинг, после того как Фэнни обвенчали, Скарлетт стояла и в радостном возбуждении озиралась вокруг, прислушиваясь к тому, как старик Леви вместе с другими музыкантами настраивают инструменты. До чего же хорошо снова очутиться на балу! Приятно было и то, как тепло ее здесь приняли. Когда она вошла в дом вместе с Фрэнком, все кинулись к ней, восторженно ее приветствовали, целовали, пожимали руку, говорили, что им не хватало ее и они больше не отпустят ее в Тару. Молодые люди галантно забыли, как она в свое время изо всех сил старалась разбить им сердце, а девушки — как она из кожи лезла вон, чтобы отбить у них ухажеров. Даже миссис Мерриуэзер, миссис Уайтинг, миссис Мид и прочие матроны, которые были так холодны к ней в последние дни войны, забыли про ее взбалмошность и свое неодобрение и сейчас помнили лишь о том, что и она пострадала вместе со всеми, когда Юг потерпел поражение, а кроме того, что она — племянница Питти и вдова Чарльза. Они тепло расцеловались с ней, со слезами на глазах помянули ее покойную матушку и долго расспрашивали об отце и сестрах. Все справлялись про Мелани и про Эшли — почему же они-то не приехали с ней в Атланту?
Несмотря на радость от такого приема, Скарлетт было немного не по себе, хоть она и старалась это скрыть; а не по себе ей было от того, в каком виде находилось ее бархатное платье. Оно было все еще влажным до колеи и грязным у подола, несмотря на отчаянные усилия Мамушки и кухарки, которые и над паром-то его держали, и щеткой для волос чистили, и отчаянно махали им перед огнем. Скарлетт боялась, что кто-нибудь заметит, в каком оно жалком состоянии, и поймет, что это ее единственное приличное платье. Немного успокаивало ее то, что многие другие гостьи одеты были куда хуже. Платья на них были такие старые, хотя и тщательно заплатанные и наглаженные. На ней же платье было новое, без заплат — ну, чуточку влажное, подумаешь, — собственно, единственное новое платье на балу, если не считать белого атласного подвенечного платья Фэнни.
Вспомнив, что говорила тетя Питти о финансовом положении Элсингов, Скарлетт подивилась, откуда они сумели взять денег на такое платье, на все эти напитки и украшения, да еще и на музыкантов. Должно быть, влетело им это в копеечку. Наверно, заняли, а может, клан Элсингов сложился, чтобы устроить Фэнни роскошную свадьбу Такая свадьба в тяжелые времена выглядела не меньшим расточительством, чем надгробия молодым Тарлтонам, и Скарлетт показалось это столь же странным и раздражающим, как и тогда, когда она стояла на кладбище у могил своих бывших ухажеров. Дни, когда можно было, не считая, швыряться деньгами, отошли в прошлое. Почему же эти люди продолжают поступать как в былое время, хотя былые времена прошли?
Она постаралась выкинуть из головы эти раздражавшие ее мысли. В конце концов, не ее это деньги и нечего портить себе удовольствие от вечера и кипятиться из-за человеческой глупости.
Оказалось, что она хорошо знает жениха — Томми Уэлберна из Спарты, которого она выхаживала в 1863 году, когда его ранило в плечо. В то время это был красивый молодой парень шести фунтов росту, променявший медицинский колледж на кавалерию. Сейчас же он казался маленьким старичком — так согнула его полученная в бедро рана. Передвигался он с большим трудом и «враскорячку», что, по мнению тети Питти, выглядело непристойно. Но внешний вид, казалось, не волновал его, или, вернее, он над этим не задумывался и держался как человек, который ни у кого не просит снисхождения. Он окончательно забросил медицину и стал подрядчиком — нанял ирландцев и строил новый отель. Скарлетт подивилась про себя, как это он в его состоянии управляется со столь тяжелыми обязанностями, но расспрашивать не стала — лишь криво усмехнулась и подумала, что нужда и не такое заставит делать.
Томми, Хью Элсинг и маленький, похожий на мартышку Рене Пикар болтали с ней, пока столы и стулья отодвигали к стенам, освобождая место для танцев. Хью совсем не изменился с тех пор, как Скарлетт в последний раз видела его в 1862 году. Он был все такой же худющий и нервный, клок светло-каштановых волос все так же свисал на лоб, и все такие же тонкие, никчемные были у него руки. А вот Рене со времени своей скоропалительной женитьбы на Мейбелл Мерриуэзер заметно изменился. Хотя в его черных глазах по-прежнему поблескивали огоньки галльского юмора, и по-прежнему била в нем чисто креольская любовь к жизни, и он все так же заливисто смеялся, в его лице появилось что-то жесткое, чего не было в первые дни войны. Исчезла и надменная элегантность, отличавшая его в ту пору, когда он расхаживал в своей сногсшибательной форме зуава.
— Щечки — как роза, глазки — как изумруд! — произнес он, целуя руку Скарлетт и воздавая должное наложенным ею румянам. — Все такой же прелесть, как тогда, на благотворительный базар. Помните? В жизни не забуду, как вы бросил обручальный кольцо в мою корзинку. Очень, очень мужественно! Никак бы не подумал, что вы так долго будет без новый кольцо!
- Предыдущая
- 25/153
- Следующая
