Лабиринт отражений - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 68

• Предыдущая
• 68/77
• Следующая

– Идем, – киваю я ей и Неудачнику. – Я на одиннадцатом этаже живу.

– Кто еще здесь живет?

– Никого. Сейчас – никого, – втискиваясь в кабинку лифта, отвечаю я. Жму кнопку, рывок, мы ползем вверх. Вика морщится, она и впрямь боится высоты. Даже такой…

– А раньше жили?

– Ну… в каком-то смысле, – уклоняюсь я от ответа. Двери открываются, мы выходим на площадку. Неудачник с любопытством озирается.

– Вот и мой дворец… добро пожаловать… – отпирая квартиру, говорю я. И добавляю, уже одному Неудачнику: – Ответный визит?

Он кивает.

Вика входит первой. Мнется у порога, словно размышляя, стоит ли разуваться. Конечно, не стоит, и она это понимает.

– Направо ванная-туалет, кухня. Налево комната и балкон, – любезно сообщаю я.

Вика осторожно заглядывает в комнату. Ее взгляд бегает по выцветшим обоям, задерживаясь на столе с компьютером, тахте, холодильнике, шкафу. Наверное, она разочарована. Еще бы.

– Странно… – говорит Вика. И я чувствую, что она на мгновение выходит из глубины, смотрит на мое жилище трезвым взглядом.

Давай-давай. Вот только на глаза тебе попадаться я в такую минуту не хочу.

– Пошли. – Я тяну Неудачника за руку. – Научить тебя варить кофе?

Вместо ответа он проходит на кухню, быстро выбирает из пакетов с зернами самый дорогой и, как ни странно, при этом еще и самый лучший. Снимает турку побольше. Берет солонку.

– Ага, – только и говорю я.

– На сотнях серверов лежат кулинарные рецепты, – замечает Неудачник. – Пять минут назад девушка из Ростова добавила еще один. Очень интересный. Рискнем попробовать?

Странно было бы надеяться, что я могу его чему-то научить. Разве что – умению стрелять в людей.

Но я думаю, это не то умение, которое он способен воспринять.

– Хозяйничай, – только и отвечаю я, возвращаясь в комнату. Вика сидит на тахте, разглядывая книжную полку.

– Я вернулся, – сообщаю я, и Вика закрывает глаза. На миг, чтобы вернуться в глубину.

– Странно, – повторяет она. – Леня, я почему-то ожидала…

– Увидеть дворец?

– Нет, не обязательно, но хоть что-то…

– Вроде твоей хижины?

Она молча кивает. Вполне понимаю ее смущение. Она ведь уверилась в том, что я тоже пространственный дизайнер. А увидела убогую квартирку, пусть и хорошо нарисованную, но явно недостойную такой чести – быть увековеченной в виртуальности.

– Пойдем, – говорю я. – Неудачник, мы на минуту выйдем! Если что, мы в подъезде!

Вика послушно идет за мной.

На площадке чисто и тихо. Я прикладываю палец к губам:

– Т-с! Не надо никого беспокоить!

– Ты же говорил, в доме никого… – шепчет Вика.

– А вдруг? – таинственно отвечаю я. Подхожу к двери напротив, извлекаю из кармана гнутый кусок проволоки. Примерно так я представляю себе отмычку.

Вика ждет, она уже заинтригована.

Я тереблю проволокой в чужом замке. Конечно же, он поддается. Так ведь было задумано. И мы входим.

Это большая трехкомнатная квартира. На вешалке – одежда, плащи, куртки. К стене прислонен детский велосипед. Обувь раскидана вдоль стены. Я подаю Вике тапочки, переобуваюсь сам и говорю:

– У них принято переобуваться. Семья большая, четверо детей, натаскали бы грязи. И полы холодные…

Вика молчит, она приняла правила игры.

Заглядываем на кухню. Старенький польский гарнитур, еще советских времен. Очень-очень много банок с приправами, каких-то солений, варенья в банках. На плите – горячая кастрюля с борщом, сковорода с котлетами. В окнах – тихая зеленая улочка, и Вика мгновенно прилипает к окну. На площадке галдят дети, женщина выгуливает у самого подъезда старого, медлительного пуделя.

– Кто здесь живет? – спрашивает Вика.

– Я знаю их только по именам. Виктор Павлович и Анна Петровна. Старшая дочка – Лида, оканчивает школу. И трое пацанов – Олег, Костя, Игорь.

Поколебавшись, добавляю:

– Пуделя зовут Герда. В общем-то, я не люблю, когда собак называют человеческими именами. Но они так захотели.

– А что за город?

– Витебск. Кажется, Витебск.

Вика становится ко мне спиной, строго говорит:

– Не суйся на глаза.

С минуту она разглядывает кухню, выскочив из виртуальности. Потом, погрузившись обратно, поворачивается ко мне и спрашивает:

– Так – везде?

Я киваю.

– Хозяев нет дома, но квартиры живут, – шепчет Вика. – Рубашка на спинке стула, игрушки, разбросанные по полу, капающий кран и мусор, заметенный холостяком под диван… Так?

Молчу.

– Ленька, а ты – нормальный? – тихо спрашивает Вика. – Я строила горы, где нет и не должно было быть людей… тоже странно, наверное. Но я не очень люблю людей.

– Не ври, – прошу я.

– А ты построил дом, в котором никогда не будут жить. Нет, дом, где почти живут. Дымящаяся трубка в пепельнице и горячий чайник на плите… Панельная «Мария Целеста». Зачем, Леня?

– Я не вправе был их селить по-настоящему. Придумывать характеры и лица, горе и радость. Пусть так… только вещи. Они тоже могут многое рассказать.

Мне все кажется, что она не понимает. Не может понять до конца, и я говорю взахлеб, торопливо:

– Ниже этажом живет парнишка, меломан. Он из Подольска. Иногда он увлекается и включает свой магнитофон так громко, что приходится стучать в пол. Но он неплохой парень, он сразу делает тише. У него отличная коллекция, – там и кассеты, и винил, и си-ди. Всего понемногу. Больше винила, он сейчас копейки стоит, никому не нужен, а у него проигрыватель «Бега», старый, но неплохо крутит. А на шестом этаже такой странный тип, он, кажется, инженер, работает на тульском заводе, раньше делал оружие, сейчас – всякий ширпотреб. Мечтает писать любовные детективы, придумал вот такой жанр… Он их и пишет, печатает на машинке по вечерам, но никому не показывает. Сам понимает, что плохо выходит, редкий такой тип графомана, безобидный. Я иногда брал его рукописи, смотрел, это и вправду ерунда, но добрая такая, наивная, ему надо было родиться в восемнадцатом веке…

Вика не отвечает, и я продолжаю, уже понимая – ошибся, и не надо было показывать ей эту пустую квартиру, а тем более – говорить о других, ей не понять эту странную блажь, этот бред, который я строил два года…

– На третьем этаже – старушка, одна в трехкомнатной, ей тяжело живется, я знаю. Тем более она откуда-то с Украины, из Харькова, кажется. Телевизор включает, только когда идет мыльная опера, и то делает яркость послабее – думает, что так электричества меньше уходит и кинескоп не портится… Но она боится пускать постояльцев или разменивать квартиру, может быть, и правильно. Я редко к ней захожу, я ведь ничем не могу помочь, а мне страшно смотреть, как она живет. Особенно перед праздниками, знаешь, самая страшная нищета – это нищета, которая пытается встретить Новый год. Дети ее забыли, а может быть, и не было детей или погибли на войнах, у нее фотография на стене – паренек в российской военной форме…

Вика молчит.

– На втором – парочка, они смешные. Год всего женаты. Из Уфы. Постоянно ругаются и мирятся, иногда слышно в подъезде… а потом то чашка разбита, то дверью так хлопнули, что посыпалась штукатурка. А мне все равно кажется, что они не разведутся. Их что-то держит вместе, то ли тайна какая-то, то ли любовь, а может, и то и другое, любовь – это тоже тайна. А трехкомнатная там пустая… совсем. Жила еврейская семья, уехали, квартиру продали какой-то посреднической фирме, а та что-то никак не перепродаст. Может, заломили много, квартира в Москве, в хорошем районе…

Я задохнусь в этой тишине, в ее молчании.

– На первом – старик инвалид, на костылях. Может быть, самый шумный и едкий в Курске. Скандалит в магазинах, ругается с соседями, всегда проскакиваю первый этаж побыстрее, боюсь с ним сцепиться, а это неправильно будет, он ведь не виноват, что стал таким… это жизнь. Жизнь…

Сам понимаю, как нелепо звучит это слово.

Жизнь? Какая жизнь – в пустых квартирах нарисованного дома, в этих бетонных усыпальницах, где только вещи помнят людей. Меня бы нейтронная бомба оценила, а не живая женщина.

• Предыдущая
• 68/77
• Следующая