Тот, кто знает - Маринина Александра Борисовна - Страница 64

• Предыдущая
• 64/224
• Следующая

– О господи, как вы меня напугали. – Наташа с облегчением перевела дух. – Я уж думала, кто-то из наших… Интересно, кого теперь генсеком выберут вместо него?

– Завтра узнаем.

– Думаете, уже завтра внеочередной Пленум ЦК соберут? – с сомнением покачала головой Наташа. – Вряд ли так скоро, на это время нужно.

– Ой, Наташенька, какая ты у меня правильная, – засмеялась Бэлла Львовна. – При чем тут Пленум ЦК? Завтра в газетах опубликуют официальный некролог и назовут руководителя комиссии по организации похорон. Кто руководитель – тот и будущий генсек. Все просто. Так всегда было, Брежнева хоронил Андропов, Андропова хоронил Черненко. Кто Черненко похоронит, тот и будет нами руководить, пока сам не помрет. Интересно, новый генсек будет такой же старый или чуток посвежее?

– Побойтесь бога, Бэлла Львовна! Откуда такой цинизм? – пряча улыбку, заметила Наташа.

– Как это откуда? Оттуда же, откуда и у всех. В нашей стране все так думают, только не все вслух говорят. И не морочь мне голову своей идейностью, я ей цену знаю. И очень хорошо помню, как ты переписывала свой сценарий, имея в виду только одну цель – обмануть партийное руководство, а вовсе не следовать его указаниям. Я, между прочим, тоже член партии с сорок второго года, во время войны вступала в ряды коммунистов и свято верила во все, во что надо было тогда верить. Но это не значит, что к сегодняшнему дню я ослепла, оглохла и впала в маразм. Я все вижу, все понимаю и отношусь ко всему со здоровой критикой. Кстати, что ты собираешься делать с этим мясом? – спросила соседка, глядя, как Наташа вытаскивает кусок отварного мяса из кастрюли с только что приготовленным борщом.

– Еще не решила. – Наташа задумчиво разглядывала горячее мясо, от которого поднимался пар. – То ли мясной салат соорудить, то ли перемолоть и сделать макароны «по-флотски». Вы как думаете? А может, блинчики с мясом? Вадим макароны любит, Иринка – салат, а мальчики обожают блинчики. На всех не угодишь, мяса не хватит.

– А сама-то ты что хочешь?

– Сама я хочу картофельные пирожки с мясом, – призналась Наташа.

– Ну вот и сделай себе на радость, – посоветовала Бэлла Львовна. – Сколько можно всем угождать? Ты ребенка носишь, тебе о себе думать надо, а не о них. Давай я тебе помогу, быстренько в четыре руки картошечку почистим, отварим и налепим пирожков. Сметаны только у меня нет. А у тебя?

– Есть немножко, но это для борща… Ладно, уговорили, делаем пирожки. Скоро Иринка из школы придет, мы ее в магазин пошлем за сметаной. Вадим мальчиков в зоопарк повел, они вернутся не раньше чем часа через два, мы как раз все успеем, – решила Наташа.

Они ловко начистили картофель и поставили его варить, а пока решили выпить здесь же на кухне по чашечке чаю.

– Как вы думаете, Бэлла Львовна, мальчики не станут ревновать, когда появится еще один ребенок?

Этот вопрос отчего-то мучил Наташу на протяжении всей беременности. Раньше она никогда об этом не задумывалась, хотя всегда знала: если бог пошлет – будет рожать еще раз.

– Как знать, – неопределенно ответила соседка. – Но мне кажется, твои опасения напрасны, мальчики еще слишком малы, чтобы вдоволь насладиться радостью быть единственным объектом родительской любви и не желать эту любовь потерять. И потом, их двое, а это в корне меняет дело. Каждый из них знает, что он в любом случае не единственный, и тогда уже не имеет значения, двое их или трое. А ведь я знаю, почему ты стала об этом задумываться.

– Да? – Наташа удивленно подняла голову. – А я вот не знаю. Просто задумалась – и все. И почему же?

– Люся, – коротко бросила Бэлла Львовна.

– Что – Люся? При чем тут Люся?

– При том, что она тебя достала. До-ста-ла, – по слогам повторила соседка. – В последний свой приезд, когда хоронили Александра Ивановича, твоя сестра вела себя так отвратительно, что ты поневоле стала задумываться над ее отношением к себе. Да-да, – кивнула она, поймав недоверчивый взгляд Наташи, – именно так. И додумалась, только признаваться в этом не хочешь. Ты права, Наташенька, между вами была слишком большая разница. Когда Галина Васильевна забеременела тобой, Люсе было уже шестнадцать, а когда ты родилась – семнадцать. Она всегда была эгоистичной и себялюбивой, и мысль о том, что папа и мама будут любить еще кого-то, кроме нее самой, была для нее невыносимой. Ты не можешь этого знать, а я-то видела, все на моих глазах происходило. Как она рыдала! Как с ума сходила от бешенства, когда выяснилось, что в семье появится второй ребенок! Как она этого не хотела! Галина Васильевна, твоя мама, не очень-то радовалась своей беременности, хотела на аборт идти, ей ведь уже сорок лет было. А папа очень хотел, чтобы она рожала, долго ее уговаривал и уговорил-таки! Люся, естественно, знала, что мама тебя не хотела и что ты появилась только благодаря папиным уговорам. Какие истерики она закатывала, боже мой!

Бэлла Львовна выразительно подняла глаза к потолку.

– Не может быть, – ошеломленно прошептала Наташа, – я не могу в это поверить. Неужели Люська ненавидела меня еще до моего рождения?

– Как ни прискорбно, но это именно так, – подтвердила соседка. – Ну посуди сама: комната у вас всего одна, им и втроем-то было тесно, а тут еще маленький ребенок появится, ему кроватка нужна, манежик, коляска, кругом ползунки и пеленки, бутылочки с детским питанием, погремушки по всему дому валяются. Ребенок плачет, писает, какает, а Люся уже достаточно большая, чтобы можно было часть забот переложить на нее. Ей этого не хотелось. Ей не хотелось этих забот, хлопот, запахов и детского плача по ночам. Ей не хотелось, чтобы ее заставляли сидеть с тобой, стирать твои пеленки, вместо того чтобы идти в кино с подружками или на свидание с кавалером. Ей ведь было семнадцать, не забывай. Тебе год – а ей восемнадцать. Тебе два – а ей девятнадцать. У нее в разгаре юность со всеми ее радостями, а мать то и дело эти радости отнимает, потому что нужно заниматься тобой. Самое печальное, что твоя мама все это понимала и постоянно испытывала чувство вины перед старшей дочерью. А Люся это видела. И пользовалась этим. Крутила матерью как хотела. Но это уже потом, когда ты подросла. А вот папа больше любил тебя, и это, кстати, Люсю тоже ужасно злило. Что, золотая моя, я тебя расстроила?

– Да, немного… Но зато теперь многое стало понятно. Теперь я хоть понимаю, почему мама так безропотно поехала с Люсей по первому ее требованию. И почему Люся так ко мне относится, считает неудачницей и бездарностью. Хорошо, что вы мне рассказали. Жалко только, что так поздно.

– А что изменилось бы, если бы ты узнала об этом раньше? Ты узнала ровно тогда, когда твое сознание оказалось готово это принять, ни минутой раньше. Ты сама начала об этом задумываться, значит, наступило время сказать тебе об этом, вот и все.

Бэлла Львовна тяжело поднялась с табуретки, сняла крышку с кастрюли и потыкала вилкой в варящийся картофель.

– Готово, золотая моя, можно сливать. Сиди-сиди, – поспешно замахала она руками, видя, что Наташа оперлась о стол и собирается встать, – я сама сделаю. Отдохни пока, ты слишком много времени проводишь на ногах, это не полезно.

Наташа оперлась спиной о прохладную стену и закрыла глаза.

– Бэлла Львовна, – негромко позвала она, не открывая глаз.

– Что, золотая моя?

Соседка слила воду из кастрюли в раковину и теперь подсушивала картофель на маленьком огне.

– А ведь наша Люська… Она – чудовище. Она страшный человек. Как же Марик мог ее столько лет любить? Неужели он этого не знал, не видел? Марик был таким умным, таким тонким… Как же так, Бэллочка Львовна? Я не понимаю.

– Этого никто не понимает, золотая моя. Человеческая мысль бьется над этим многие столетия, а понять никто не может. Это называется «бремя страстей человеческих».

– Это называется «Сомерсет Моэм», – слабо улыбнулась Наташа, по-прежнему не открывая глаз.

– Нет, золотая моя, это называется «жизнь». Обычная человеческая жизнь, которую до сих пор никому не удалось разгадать.

• Предыдущая
• 64/224
• Следующая