Тот, кто знает - Маринина Александра Борисовна - Страница 69
- Предыдущая
- 69/224
- Следующая
– Ничего, ничего, мамочка, – сказала она Наташе, – все, что в таких случаях нужно делать, мы сделали, вот-вот будет эффект. Нужно еще немножко подождать.
Она говорила еще какие-то успокаивающие слова, но лицо у нее было встревоженное. Наташа старалась не думать о плохом. Ну мало ли отчего может быть встревоженным лицо врача, работающего в детской инфекционной больнице, в отделении острых респираторных заболеваний и крупа? Детишки лежат больные, некоторые – тяжелые, и не с чего работающему врачу веселиться. Может, Кира Михайловна тревожится о совсем другом ребенке, по-настоящему тяжело больном, она все время только о нем и думает, а с Ксюшей ничего страшного не происходит, вот-вот начнут действовать лекарства, дадут эффект многочисленные ингаляции, и девочка перестанет задыхаться и пойдет на поправку.
Но лекарства отчего-то не действовали, обещанного эффекта все не наступало, Ксюша по-прежнему кашляла и задыхалась, температура то чуть-чуть снижалась, то снова повышалась. Однако Кира Михайловна каждый раз, заходя в палату, успокаивала Наташу и говорила, что все идет своим чередом.
В пять часов вечера решили ставить вторую капельницу. Наташа, как и утром, осталась в коридоре, перед дверью процедурного кабинета, ожидая, когда ее позовут, чтобы сидеть с Ксюшей, и приготовилась пережить еще несколько страшных минут, когда малышка начнет кричать от боли, ведь на этот раз попасть в вену будет еще труднее.
«Ксюшенька, девочка моя, потерпи, мое солнышко, это надо потерпеть, чтобы тебе могли ввести лекарство, чтобы ты поскорее поправилась», – едва шевеля губами, шептала Наташа, крепко зажмурившись, сжав кулаки и мысленно представляя себе крошечную ручку, тонкую вену и медицинскую иглу, которая легко и безболезненно проникает внутрь. Ей казалось, что таким образом она сможет передать ребенку свою силу и энергию.
Внезапно все изменилось. Выскочившая из процедурного кабинета медсестра промчалась по коридору и сорвала телефонную трубку:
– Реанимация?
Наташу охватила паника. Какая реанимация? Почему? Ее Ксюша не может быть больна настолько тяжело, чтобы ей нужна была реанимация.
– …сейчас принесут ребенка, – доносился до нее голос медсестры, – круп дал остановку дыхания.
В это же время другая медсестра вышла из процедурки с Ксюшей на руках и почти бегом направилась к лифту.
– Куда вы ее несете? – истошно закричала Наташа, хватая медсестру за халат. – Что с моим ребенком?
– Не волнуйтесь. – Подошедшая сзади Кира Михайловна аккуратным, но сильным движением отстранила Наташу и встала между ней и медсестрой, на руках у которой лежала синюшно-бледная, с закрытыми глазами девятимесячная Ксюша. – Это часто бывает при крупе. Сейчас девочкой займутся в реанимации, там очень опытные врачи.
– Я пойду с вами!
– Нет, нельзя.
– Но я хочу быть рядом со своим ребенком!!!
– Не кричите, мамочка, туда нельзя. Это реанимация, а не прогулочный дворик. Оставайтесь в отделении, девочку вам принесут, когда будет можно.
Медсестра с Ксюшей на руках и Кира Михайловна скрылись за автоматически сдвинувшимися дверьми лифта, а Наташа побрела в палату. «Больше никогда, – твердила она себе, сгорбившись на краешке кровати, – больше никогда я не доверю своего ребенка никому, кроме себя самой. Пусть идет к черту эта работа, пусть идет к черту это кино, пусть идет к черту этот лидер, о жизни которого я должна писать сценарий. Я откажусь от всех контрактов, верну аванс и буду сидеть дома до тех пор, пока Ксюша не вырастет. Прав был Вадим, не нужно мне быть сценаристом, зачем мне слава и известность, которых у меня все равно никогда не будет. Мне нужно сидеть дома и заниматься своими детьми. Больше никогда я не доверю Ксюшу никому, никому, никому!»
Кира Михайловна появилась только около восьми вечера.
– Не волнуйтесь, – снова произнесла она уже ставшие привычными слова, – все будет в порядке, вашей девочкой занимаются очень опытные врачи, они и не таких детишек вытаскивали. Поешьте и постарайтесь поспать, утром девочку вам принесут.
Наташа с отвращением посмотрела на стоящий на тумбочке давно остывший ужин – она даже не заметила, когда его принесли. Как там Ксюша? Не больно ли ей? Не страшно ли? Не холодно ли? Что там с ней делают? Ей уже легче дышать? Она уже не так сильно кашляет? Почему ее так долго не несут? А может быть, все уже давно закончилось благополучно, и Ксюша просто уснула, а врачи боятся ее разбудить, поэтому не несут в отделение?
Она подошла к сестринскому посту и попросила медсестру позвонить в реанимацию. Ничего утешительного ей не сказали, состояние ребенка тяжелое, меры принимаются.
Время потеряло для Наташи свою равномерность. Оно то замедлялось, и оказывалось, что прошло всего десять минут, хотя Наташе казалось, что давно должно было наступить утро, то вдруг совершало огромный скачок, и Наташа, очнувшись от тяжелого черного забытья, в которое погружалась, сидя на стуле рядом с сестринским постом, вдруг обнаруживала, что прошло больше двух часов.
Около пяти утра сестра снова позвонила в реанимацию.
– Нет, – быстро сказала Наташа, увидев ее лицо, когда та еще не положила трубку. – Я не хочу этого слышать. Это не с моим ребенком. Правда же, не с моим? Ксюша Воронова. Вам же не про нее сказали, правда?
Она продолжала еще долго что-то говорить, убеждая медсестру, что произошла ошибка, что этого не может быть, что ее ребенок еще позавчера днем, даже еще позавчера вечером, в восемь часов, был совершенно здоров, и так просто не может быть, так же не бывает, чтобы за одни сутки… Одна часть ее сознания мучительно боролась со страшной правдой, другая же часть приняла ее и медленно умирала.
Наташа не знала, сколько времени прошло до того момента, пока не пришел врач из реанимации. Может быть, несколько часов, может быть, несколько лет. Тяжелый грипп, осложненный отеком мозга. В таких случаях ничего сделать нельзя.
Ее сознание словно разделилось на несколько частей, почти никак друг с другом не связанных. Одна часть знала, что рядом – Вадим, Бэлла Львовна, Иринка, Инна с Гришей, и всем им так же больно и горько, как и ей, и они так же страдают и плачут по Ксюшеньке, и слезы их – настоящие, искренние. Другая же часть чувствовала, что Наташа – одна во всем мире со своим горем, и никто не разделит с ней его тяжесть, и никто не почувствует его так же остро, как она, и никто не услышит, как исступленно и тоскливо воет ее сердце. Третья часть пыталась вернуть Наташу к жизни, твердя о том, что у нее двое сыновей, которых нужно растить и о которых нужно заботиться, двое сыновей, ради которых нужно через все переступить и продолжать жить, ни в чем не ущемляя мальчиков и не лишая их материнской ласки и любви, не отбирая у них повседневную радость бытия и познания мира. Мальчики ни в чем не виноваты, они не заслуживают того, чтобы в доме повис вечный мрак и траурное молчание. Четвертая же часть сознания пыталась понять…
«Господи, за что ты меня наказал? За что, за какие грехи заставил пережить такое? Разве я была плохой? Я всю жизнь трудилась, работала, училась, делала все честно и в полную силу. Я ни минуты не сидела без дела, я заботилась не только о своих родителях, муже и сыновьях, я заботилась и о Бэллочке, и об Иринке, даже не представляю, как у меня хватило сил и времени на всех, но ведь хватило же! Господи, ты дал мне силы на все это, значит, ты тоже считал, что я поступаю правильно. Так в чем же я провинилась? Неужели это расплата за ТО? Но ведь тогда никто не умер, тогда речь не шла о смерти человека. Неужели ты действительно считаешь, что я совершила страшный грех, за который должна расплатиться? Хорошо, пусть так, но почему Ксюша? Почему ты лишил ее жизни? Если это и был грех, то мой, а не ее. Ты мог бы сделать меня калекой, наслать на меня паралич, слепоту, проказу – я бы все поняла и приняла. Но ребенка ты за что наказал?»
Откуда-то издалека донесся до нее голос Инны:
– Натка, у тебя сегодня день рождения…
- Предыдущая
- 69/224
- Следующая
