Варвары - Мазин Александр Владимирович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/113
• Следующая

Алафрида провела пальцем по горшку. Из этого горшка едят боги. А возле этого очага боги греются вечерами. Интересно, нужно ли богам греться? У очага лежали завернутые в листья остатки печеного поросенка. Поросенка прислал Фретила. Об этом вчера Рагнасвинта кричала. Фретила прислал богам поросенка, а Хундила – ничего. Боги съели поросенка Фретилы, но все равно старший бог выбрал Алафриду. И нужна ли богам еда? Может, боги просто притворяются от скуки?

Алафрида прошла в глубину дома. Там лежали гладкие мешки из небесной ткани. У богов много всего. Большое богатство. Алафрида нахмурила светлые брови. Покусала губу… Старшему богу – большая часть положена. Уж она, Алафрида, проследит, чтобы в дележе доля ее бога большей была. Алафрида покажет старшему богу, что значит быть рачительной.

Алафрида – квено бога. В селе небось все умирают от зависти. И в бурге умрут. В бессильной ярости по земле кататься будут и локти кусать. И хорошо, и пусть себе катаются. Алафрида улыбнулась.

А может, и так станется, что удастся уговорить старшего бога назад на небо слетать и еще богатств принести. Вот только обдумать надо, как сделать так, чтобы вернулся чужой бог. Ну ничего. Хундила-отец – он мудрый, он наверняка что-нибудь измыслит, дабы вернулся чужой бог в род Пса.

А может быть, чужой бог и риксом станет. Отчего нет? Кто может с богом равняться, пусть и с чужим? Никто. Даже Одохар. Чужой бог уже показал свою силу, победив Герменгельда и Сигисбарна. Бог – он над риксами рикс. Станет бог Гееннах в походы ходить, добычу приносить.

Алафриде даже захотелось всплакнуть от радости, когда она представила, сколько добычи может принести бог.

Она вернулась к лавке, застеленной шкурами. Ей показалось, что под шкурами кто-то прячется. Может, чужой бог спрятался под шкурами? А вдруг чужой бог прячет что-нибудь под шкурами? Она, Алафрида, к примеру, частенько что-нибудь прячет.

Дочь Хундилы одолело любопытство.

Алафрида откинула край медвежьей шкуры.

Чужой бог был там. Никуда он не уходил. Просто принял свое истинное обличье. И это был никакой не бог.

На Алафриду смотрел маленький – с пядь всего – востроносый болотный демон, несущий лихоманку.

У Алафриды сердце остановилось.

Так вот кого она ублажала всю ночь!

Белый цвет. Цвет снега – цвет смерти.

Алафрида истошно закричала.

Утром Алексей проснулся от солнышка. Приятно просыпаться потрясающим утром после потрясающей ночи с потрясающей девушкой, пусть даже эта девушка – ни слова по-русски.

А девушка, вот она, рядом. Уже проснулась, волосы заплела, улыбнулась счастливо.

Свинка! Господи, вот привязалось. Ведь ничего общего, ни малейшего сходства с поросенком. Высокие, почти азиатские скулы, зеленоватые глазищи, очаровательный прямой носик, прозрачный пушок над припухшей губкой…

Темное пятнышко подсохшей крови на серой ткани спальника. Рагнасвинта Фретиловна. Вот так, други мои. Это вам не карамельку съесть!

– Эй,– окликнул Коршунов.– Доброе утро, солнышко! Как спалось? Сладко?

Обернулась.

– Аласейа! Махта… – и еще что-то нежное. Спросила что-то. За спальник подергала. Нет, не за спальник, за вкладыш от спальника, мешок из тончайшего ярко-синего шелка.

– Нравится? – Улыбка сама растягивала губы.– Нравится – так возьми. Твое.

Удивилась. Даже сначала не поверила. Мне? Неужели? Ты, наверное, шутишь? Мне одной – это все?

– Тебе! – подтвердил Коршунов, энергично кивая.– Тебе одной, больше никому!

Выдернул вкладыш из мешка, вложил невесомую ткань в ладошку.

Господи! Вот это темперамент! Опрокинутый на спину, Алексей пытался совладать с бешеным клубком энергии и счастья. Его тискали и целовали, его облизали и взлохматили и даже укусили за нос.

Алексей хохотал.

– Ах ты Свинка-свинюшка! Прекрати! С ума сошла! Перестань!..

Ну чисто щенок!

Пресечь это можно было единственным способом, и Алексей был вынужден прибегнуть к крайнему средству.

Минуток через двадцать объятия распались. Алексей перекатился на спину, раскинул руки по песку. Засмеялся.

Его маленькая девочка тоже зашлась смехом.

Коршунов выгнул спину, лихим рывком вскочил на ноги.

Рагнасвинта села, подобрала было рубаху, потом вспомнила, бросила – и подхватила густо-синий шелк. Вскочила, накинула на плечи, закружилась, ловко перебирая ножками. Невесомая ткань оплела ее обнаженное тело.

– Купаться! – строго сказал Коршунов.

Отобрал вкладыш, положил на остальные ее вещи. Ну надо же: полкило золота на шее носит, а от какой-то яркой тряпочки – такой восторг.

– Купаться! – и потянул ее к воде.

Девушка неожиданно заупиралась. Быстро проговорила что-то, помогая себе жестами. Мол, нельзя купаться. Ни в коем случае нельзя!

– Со мной – можно! – твердо заявил Коршунов.

– Нии, Аласейа, нии! – И вдруг, другим тоном, вопросительно: – Аласейа? Й-а-а! – Радостно: – Аласейа! – таким голосом, будто перекореженное на местный лад имя все объясняло и разрешало.– Аласейа!

И с разбегу, увлекая за собой Коршунова, кинулась в воду.

И в этот момент Алексей понял, что покорило его в этой юной девушке. Нет, не славная мордашка. Не нежность кожи и сногсшибательный запах юности… Безоглядное доверие, вот что. Такое бывает у двух-трехлетнего малыша – к матери. Абсолютная вера и абсолютная готовность выполнить все, что ты скажешь. И Коршунов понял, что он пропал. Потому что такое доверие невозможно обмануть. Потому что, обманув такое доверие, тут же станешь полным дерьмом, окончательно и бесповоротно. Да, Алексей попал, вернее, попался. В полный рост. Но самое смешное, его это ничуть не огорчило. Потому что в этот момент он был так же окончательно и бесповоротно, чудовищно счастлив…

А плавала Свинка так себе. По-собачьи. Только-только на воде держалась…

Травстила зачерпнул воды из бочонка, щедро плеснул на лицо. Грязные струйки потекли с его бороды на кожаный, порыжевший от жара фартук.

Вынул клещами из огня полоску железа, обстучал молотком, сбив окалину, оглядел. Потом покосился в угол, где на широкой лавке, упершись огромными ладонями в толстые колени, расселся Овида.

• Предыдущая
• 40/113
• Следующая