Последние Каролинги – 2 - Навина Наталья - Страница 8
- Предыдущая
- 8/66
- Следующая
– Да, Гоцеллин, – Фортунат осенил себя крестом, – мир праху его, святой души был человек.
– Не знаю, был ли он святым, а храбрым и верным был. Я к нему был привязан, и он ко мне – тоже. Говорят, он звал меня перед смертью, но я не успел. Когда я пришел, он был уже мертв. А ведь он ждал меня, и… – Эд вдруг замер и почти без голоса договорил, – и я теперь, понял, почему… Он же был исповедником… – Эд снова осекся, – принцессы Аделаиды.
От Фортуната не укрылось ни изменение в поведении Эда, ни то, что он опустил слова «моей матери» перед именем принцессы. Ему было известно, конечно, о более чем холодных отношениях между Эдом и его матерью, но здесь, кажется, было что-то другое.
– Ты уверен, сын мой, что тебе более нечего мне сказать?
Эд резко повернулся и пошел к двери. Но лишь для того, чтобы проверить, нет ли за ней кого, и поплотнее ее захлопнуть. Затем он вернулся к Фортунату и опустился перед ним на колени. Причем даже в таком состоянии его голова оказалась вровень с лицом сидящего старика.
– Отец мой, душа моя больна…
– Я устал от твоих богохульных шуток. Стар я уже для них.
– Я не шучу, отец. Я в самом деле собираюсь исповедаться. И приготовься слушать внимательно – исповедь будет долгая.
Исповедь и в самом деле продолжалась долго и закончилась почти под утро. На восьмом десятке Фортунат считал, что давно утратил способность удивляться изломам человеческих судеб, но здесь открывалось такое, что потрясло и его. Сколько крови было пролито, сколько страданий принято, сколько ненависти истрачено, и все зря! А какой удар для пресловутой гордыни Эда, столько мстившего… за кого? Совершенно чужого человека.
И правда, всем чужой. Немудрено, что принцесса Аделаида так не любила Эда, – за что ей было любить навязанного ей чужого сына – и почему она согласилась на обман? Все, кто знал об этом, мертвы… или не все? Немудрено также, что для Эда так важна Азарика. Ведь теперь он считает себя еще большим изгоем, чем во времена рабства и нищеты. Тогда у него была гордость за принадлежность к герцогскому и королевскому роду. Теперь – только она. И это еще не все…
После того, как Эд умолк, Фортунат не сразу нашелся со словами. Потом спросил:
– Ты скажешь ей о своих подозрениях?
– Нет.
– А если они – я уверен, что ты ошибаешься, но предположим – окажутся правдой?
– Я с этим смирюсь.
И это добило Фортуната окончательно. Надо было знать Эда с младенчества, чтобы понять, насколько невозможно в его устах было слово «смирюсь». Да, Эда страшно изменился. Или слово «страшно» здесь не подходит?
Эд поднялся, стряхнул пыль с занемевших колен, и направился к выходу. У дверей его догнал голос Фортуната.
– А твой отец… ты так и не догадываешься, кто он был?
– Нет. – Эд обернулся, держась за дверной косяк, – но я это узнаю.
Только после его ухода Фортунат осознал, что забыл отпустить королю грехи.
– Да не хмурься ты так! Это со всеми происходит! Свободы жа-алко. У меня вот в девичестве ничего хорошего не было – и впереди не светило. А все равно перед свадьбой слезами обливалась.
– Помню.
– Ах, да, ты же была там. Вот ведь как здорово – ты на моей свадьбе, я не твоей. А ты вообще-то плачешь когда-нибудь?
– Бывает.
– Вот и поплачь. Потом уже некогда будет.
– Не хочу.
– Ты меня уморишь!
Гисла одевала Азарику к свадьбе, не доверив этого ритуала ни одной из служанок. Тут же присутствовала и Нантосвельта. В последнее время она довольно много времени проводила в обществе Азарики, наблюдая, в основном, за служанками. Ей это явно поручили, но она делала это не без собственного желания, убеждая себя, что эта страшная ведьма вовсе не так страшна, как о ней говорят. Так или иначе, она была второй из дам, которые должны были повести невесту к алтарю, за отсутствием у последней какой-либо родни.
Гисла поправила последнюю складку и отступила, щурясь. Платье шилось под ее присмотром, и она сама подбирала к нему украшения. Но, кажется, она была не всем довольна. На Азарике было платье из тяжелой серебряной парчи, сплошь покрытое серебряным же шитьем. Густые черные волосы невесты были схвачены жемчужной сеткой. На груди – оплечье из серебра: цепь из розеток тонкой работы, в каждую из которых были оправлены рубины.
– Ты бы хоть посмотрела на себя.
– Хорошо, дай мне зеркало.
Гисла шагнула было к столу, но Нантосвельта ревниво опередила ее и подала Азарике зеркало – между прочим, свое собственное. Азарика мельком взглянула на себя и вернула зеркало Нантосвельте. Меньше всего она напоминала сейчас счастливую невесту. А напоминала она юного воина, с ног до головы закованного в серебряный панцирь с каплями крови на груди. Не самое лучшее сравнение. Но она и в самом деле чувствовала себя воином перед сражением. И сражение будет похлеще, чем битва у Соколиной Горы, когда она несла знамя Нейстрии. Ведь сейчас у нее за плечами армии не будет.
– Неси давай покрывало, – обратилась Гисла к Нантосвельте.
Как обычно, когда чувствовала себя особенно неуверенно, Азарика надменно вскинула голову.
– Все равно – жить или умереть, – пробормотала она.
– Что ты сказала? – переспросила Гисла.
Азарика не ответила.
– Берешь ли ты, Эд, в жены Азарику?
Казалось бы, совсем недавно он стоял на этом же месте и повторял за священником те же самые слова. Но тогда рядом с ним была другая женщина, а в голове – совсем другие мысли. На новобрачную он не смотрел. Он чувствовал себя среди врагов, и ощущение это было ему привычно. И так же привычно он прикидывал – от кого ждать удара, кто прикроет в случае чего. На хорах церкви расположились стрелки, Альберик и Альбоин поручились за своих жен головой, и все же… Что до Азарики – одного только взгляда на нее, когда она отбросила покрывало с лица, было достаточно, чтобы понять – Фортунат был прав, она совершенно готова к смерти. Эд знал – если сейчас здесь действительно что-то заварится – мишенью будет не он. Мельком он подумал, что Азарике следовало был надеть кольчугу под венчальное платье, но отогнал эту мысль как совершенно нелепую.
Между тем церемония продолжалась.
– …в горе и в радости…
– …в горе и в радости…
– …в богатстве и в бедности…
– …в богатстве и в бедности…
– Пока смерть не разлучит вас.
– И даже смерть не разлучит нас! – резко произнес Эд и, не обращая внимания на шум, пробежавший по толпе придворных, надел кольцо на палец невесте.
Потрясенные таким вопиющим нарушением приличий люди, собравшиеся при венчании, загудели, зашептались, и ответов невесты почти не было слышно. Кажется, она и сама растерялась, и произнесла все, что полагалось, честь по чести, ничего не изменив.
Представление, однако, на этом не закончилось. Наступала заключительная его часть, та самая, во время которой разыгрался кошмар предыдущей свадьбы – передача «кубка любви» от невесты жениху. Азарика подошла по проходу к Гисле, державшей поднос с драгоценным кубком, и Альберику, которому передали чеканный кувшин с вином. Напряжение церкви достигло наивысшего предела. У всех, должно быть, было одно и то же ощущение – как все повторяется! Другой кубок (другой? А может, тот же самый?), другой виночерпий и другая невеста… а все равно… Фортунат, только что объявивший Эда и Азарику мужем и женой, много что мог бы сказать по этому поводу, но был так же захвачен общим напряжением, как и все остальные. Альберик наполнил кубок вином. Гисла повернулась, чтобы передать поднос Азарике. И тут произошло нечто совсем неожиданное. Вместо того, чтобы принять поднос, Азарика протянула руку и взяла золотой кубок. И поднесла его к губам.
Единый вздох пронесся по толпе. Неподобно пискнув, смолк орган. Все поняли, что молодая сделала так отнюдь не по незнанию ритуала. Ужасная ситуация с отравлением на королевской свадьбе повторялась в чудовищно перевернутом виде. Неужели «младшая чародейка» последует за старшей? У Эда остановилось сердце. Ему казалось, что он предусмотрел все возможности покушения… кроме той, что уже была!
- Предыдущая
- 8/66
- Следующая
