Директива – уничтожить - Нестеров Михаил Петрович - Страница 69

• Предыдущая
• 69/93
• Следующая

Раввин закончил свою речь как истинный одессит.

У Аллы Мещеряковой было еще несколько вопросов «домашней заготовки», но, как ей показалось, раввин сказал все, на что она рассчитывала.

– А вы нас не забудете? – спросила она.

Раввин, улыбнувшись правой стороной рта, покачал головой. Именно сейчас он понял, что эта пара ему симпатична, девушка говорила искренне, особенно в те моменты, когда речь шла об «атмосфере» православной церкви. Раввин мог и согласиться с ней, но не имел на это права, это навсегда останется в груди еврейского священнослужителя. Он продолжал улыбаться, провожая глазами утренних просителей. Придут ли они через неделю? Вряд ли. Если он не ошибся и девушка была искренней, они не придут. Потому ли, что найдут для себя более приемлемой атмосферу католической церкви? Нет, конечно, они и не двинутся туда. Не вернутся и сюда.

– А жаль, черт возьми, – поминая нечистого, еле слышно произнес раввин. – Жаль… Я бы помог им.

Он даже не осознал, для чего это делает: резко поднявшись из-за стола, раввин быстро подошел к двери и открыл ее. Чувствуя, что краснеет, он, однако, окликнул:

– Девушка! Одну минуту, девушка!

Она повернулась, бросив короткий взгляд на спутника:

– Вы меня?

– Да-да. – Раввин стоял в дверях. – Основная наша задача – вернуть евреям еврейство, не привлекая к этому русских. Что-то подсказывает мне, что вы – исключение. При синагоге действует иешибот. Знаете, что это такое?

Девушка улыбнулась.

– Религиозная школа.

– Совершенно верно. Вам придется посидеть в ней за Талмудом.

Это была еще одна удача. Алла отказывалась верить.

– Я правильно вас поняла? Вы хотите…

– Да, вы правильно поняли. Приходите завтра. И раз так получилось, мне бы хотелось узнать ваши имена.

– Курамшины. Меня зовут Алла, а моего мужа Ильяс.

Она подошла к раввину и пожала ему руку. Ее спутник остался неподвижен. Раввин так и не услышал его голоса.

Было раннее утро. Дети еще только просыпались, а их родители уже спешили на работу. В метро не так много народу, тем не менее электрички отходили от вокзала переполненными.

Кто-то спешил на работу, кто-то ждал окончания смены, чтобы пойти домой. Во всяком случае, в 7.30 утра сторож православной церкви Федор Тихвинов ждал сменщика. Он времени зря не терял. Разогрев в сторожке на электрической плите вчерашний суп, он, громко чавкая, ел прямо из кастрюли, держа ее в наклонном положении и часто помешивая ложкой. В густой бороде застряли две разварившиеся вермишелины, сторож, скосив глаза на содержимое кастрюли, видел их, но снимать не торопился. Сейчас им овладел какой-то хищнический аппетит. Он, почти не пережевывая, глотал гущу, а желудок просил жареного мяса: свинины, наскоро прожаренной с луком на сильном огне, чтобы из крупных кусков проступил сок. Желание попробовать мяса стало настолько сильным, что Федор, отбросив ложку, стал глотать суп через край кастрюли, стараясь заглушить чувство голода.

Вскоре Тихвинов отставил кастрюлю и шумно рыгнул. Проверяя, хочет ли он еще мяса, сторож уставился на алюминиевое дно. Там осталось всего несколько ложек. Цыкнув зубами, он снял с бороды вермишель и бросил ее в кастрюлю. Хватит, решил он, и посмотрел на часы. Следующий взгляд был в небольшое окно сторожки. В нем Федор увидел страждущее лицо незнакомого мужчины. На вид тому было лет сорок или чуть больше, он был небрит по меньшей мере три дня, беспробудно пил, наверное, целую неделю.

– Чего тебе? – громко спросил сторож.

Мужик с улицы, показав газетный сверток, сделал просительную мину.

– О Господи, – прошептал Федор, с усилием отрывая себя от стула. Это дело оказалось настолько трудным, что он решительно махнул рукой в окно: – Зайди, ну?

Незнакомец пропал из поля зрения и уже через секунду открывал дверь сторожки. Когда он вошел и всмотрелся в лицо сторожа, глаза у него сделались богобоязненными. Он направил взгляд в пустой угол комнаты и зашевелил губами.

– Чего тебе? – спросил Федор, бросив взгляд на сверток.

– Мне бы похмелиться, – гость перевел взгляд на сторожа.

– Это я уже понял. Что там у тебя? – Палец с аккуратно подстриженным ногтем указал на сверток.

– Икона. Старая. – И нерешительно добавил: – Может, Рублев?

Федору Тихвинову просто лень было смеяться, а еще он боялся, что из него выплеснется только что съеденный суп.

– Покажи, – потребовал он.

Гость, трепетно развернув газету, пристроил икону у себя на груди.

Она имела размеры тридцать сантиметров в длину и около двадцати пяти в ширину и изображала стоящую Богоматерь с младенцем на руках на переднем плане; на втором плане были изображены спины трех человек, благоговейно склонившихся перед Богородицей.

Тихвинов, тяжело дыша, смотрел на икону. Пожалуй, бутылку можно дать за нее. Хотя и жалко. Да за меньшее тот не отдаст, Федор чувствовал это. И, как назло, кончился самогон, который он успешно продавал в ночное время прямо из окна сторожки. Придется платить наличными. Не вступая в торги, он полез в карман и достал пятнадцать тысяч.

– Заверни в газету, – лениво попросил он мужика и принял сверток. – На вот, похмелись.

Мужик трясущимися руками взял деньги и поблагодарил сторожа, несмело добавив в конце:

– Дай Бог тебе здоровья.

Федор снисходительно махнул рукой, отпуская того.

– Дай тебе, – напутствовал он мужика.

Только тот скрылся из поля зрения, как мимо окна проплыла дородная фигура старосты. Сторож сорвался с места.

– Алексей, – громко позвал он, появляясь в дверях сторожки. – Зайди, показать надо кое-что.

Вздохнув, староста взошел на порог. Остановившись и не прикрыв за собой дверь, он мотнул головой:

– Чего?

– Да вот. – Федор развернул газету и, как прежний хозяин иконы, прислонил ее к своей груди.

Староста вытер влажные ладони о живот и сощурился, приценяясь. Солнце уже проникло через оконце, в воздухе заискрились ровные сектора пыли.

– Сто, – наконец сказал староста.

Для Федора цена была подходящая, и все-таки он рискнул поторговаться.

– Креста на тебе нет.

Староста, не ответил, развернулся. Федор поспешил исправить положение дел:

– Ладно, согласен.

– Девяносто, – улыбнулся староста, снова поворачиваясь к сторожу.

Федор открыл было рот, но только махнул рукой.

– Годится.

Староста полез в карман и отсчитал девять купюр. Беря икону под мышку, он подмигнул Федору и проворно вышел в церковный двор.

Не прошло и часа, как карман старосты Алексея отяжелел ровно на сто тысяч. Словно находясь не в храме, а у ворот концлагеря, он довольно произнес:

– Каждому свое.

Было утро, верующие спешили на утреннюю литургию, а святой отец, который должен был нести в храме службу, нервно собирался на освящение какой-то конторы. Запутавшись в церковной одежде, он высвободил руку и достал мобильный телефон. Защелкав кнопками, подождал ответа. После того как в трубке прозвучал голос, он сообщил, что готов.

– Присылайте машину.

Когда абонент отключился, в трубке что-то хрустнуло. Это напомнило святому отцу хруст новеньких купюр, которые на жаргоне так и называются: хрусты. Пройдет не так много времени, и сильная, смелая рука сунет в его карман несколько хрустов. Святой отец мечтательно улыбнулся, показавшись сам себе романтиком. Он попытался покраснеть, даже напрягся…

И покраснел.

Священник подошел к зеркалу, осмотрел себя. Выглядел он безукоризненно. Шампунь против перхоти отлично помогал; новый крем фирмы «Макс Фактор», который он вот уже три месяца втирал в лицо, сделал кожу мягкой, свежей, ему даже показалось, что поубавилось ранних морщин. В общем, все было в порядке.

Поспешно выходя из храма, он даже не обернулся, чтобы перекреститься.

Среди трех сотен церквей Москвы, не считая десятки старообрядческих, иноверческих храмов и монастырей, эта и еще три церкви были, по определению самого Дробова, «вольными». Их священнослужители сами предлагали всевозможные церковные услуги, не гнушаясь обычной рекламой в дешевых бульварных листках. Именно из таких газет генерал почерпнул нужные ему сведения. Впрочем, насчет рекламы он не удивился: что говорить о ней, когда у православных храмов бойко шла торговля спиртным. Подобно коммерсантам, священнослужители отпускали и принимали товар.

• Предыдущая
• 69/93
• Следующая