Если враг не сдается - Нестеров Михаил Петрович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/67
• Следующая

Прицелившись, Андрей нажал на спусковой крючок и в очередной раз отметил самый большой недостаток этого оружия – «сухой» спуск с коротким ходом спускового крючка без предупредительного (более легкого) хода. Профессионалы называют это «обычной загрубленностью армейского пистолета».

Стреляя, капитан словно разговаривал со своим оружием, машинально отмечал тугой затвор, сильную, однако хорошо направленную отдачу, которая тугой волной буквально накатывает на руку, давит на плечо, но гасится весом стрелка. Пистолет «забрасывает» наверх влево, но опять же не так сильно, и при невысоком темпе стрельбы отдача не ухудшает результатов.

Второй выстрел… Третий… Четвертый… Стреляные гильзы сорок пятого калибра летели по непривычной траектории – наверх-направо-назад – и шлепались за спиной. Внушительного размера пробоины в мишени были видны прямо с огневого рубежа.

Ни капитан Шаров, ни кто-либо другой не мог предположить, что этот уникальный пистолет попадет в чужие руки и сыграет свою роль в кровавой драме.

Сержант Литвинов, бывая в штабе, всегда останавливался у стенда, в прошлом – Доски почета, и читал то, что давно знал наизусть. Идея привести выдержку из книги Эммануила Казакевича «Звезда» принадлежала начальнику штаба подполковнику Евгению Ковалю.

«Надев маскировочный халат, крепко завязав все шнурки – у щиколоток, на животе, под подбородком и на затылке, разведчик отрешается от обычной житейской суеты, от великого и от малого. Разведчик уже не принадлежит ни самому себе, ни своим начальникам, ни своим воспоминаниям…»

Слова завораживали, вызывали чувство гордости и причастности к загадочной и трудной профессии разведчика.

«Он отказывается от своего прошлого и будущего, храня все это только в сердце своем».

Литвинов видел в них больше: молитву, обращенную не к всемогущему богу, а направленную внутрь себя, в самую глубину души, сердца, которое невольно переходило на иной ритм, будто бы сопровождаемый грохотом катящихся по склону камней.

«Он не имеет имени, как лесная птица… Он срастается с полями, лесами, оврагами, становится духом этих пространств – духом опасным, подстерегающим, в глубине своего мозга вынашивающим одну мысль: свою задачу».

Энергия хлестала через край и питала дополнительные силы, рожденные вторым дыханием. Ни капли мимо, все внутреннее топливо рационально сгорало, словно в форсажных камерах.

«Так начинается древняя игра, в которой действующих лиц только двое, человек и смерть».

Да, бескомпромиссная борьба не с противником, а со смертью, с самим собой, со своими слабостями; недочеты съедают бесшумные шаги, несовершенство уступает место проявляющейся на глазах безупречности, которая становится частью духа: «опасного, подстерегающего…»

Литвинов едва ли не физически переживал свое превосходство над товарищами, особенно когда перед глазами всплывали эти завораживающие строки. Они подпитывали еще и ту значительную часть мозга, перевешивающую остальное. У него был дар; как наяву он в очередной раз видел перед собой одну и ту же картину, он «дырявил» ее вооруженными оптикой глазами, как истинный художник, как мастер своего дела, глядя в оптический прицел на некотором удалении, не любуясь очередным кровавым мазком, а предвкушая его: еще несколько нетерпеливых мгновений, и пуля со стальным сердечником вонзится «в горячее сердце, как ветер в костер»…

– Читаем? – раздался позади чей-то голос.

Литвинов обернулся. В шаге от него стояли двое. С одним из них он бы и просто поболтал, и поговорил на профессиональную тему. То касалось старшего прапорщика Всеволода Седова по кличке Упырь, тоже классного стрелка. Упырь мог дать любому в части несколько очков вперед по стрельбе из пистолета, не говоря уже о снайперском оружии. На вооружении учебного центра было много стрелкового оружия, в частности, несколько образцов сравнительно новых пистолетов. Это и «варяг» «МР-445», сделанный на основе ижевского «грача», с рамкой из полимера и под патрон «смит-и-вессон». «Багира» с ударно-спусковым механизмом двойного действия. Автоматический «ГШ-8» с магазином на 18 патронов. И даже миниатюрные «скифы». Однако любимым, что ли, оружием для Упыря стала снайперская винтовка «ОЦ-48», сделанная на основе знаменитой русской трехлинейки. Действительно, классное оружие.

Вторым человеком, который и задал вопрос Литвинову, был старший сержант Пиебалгс. Широкоплечий, в черной шапке с кокардой и камуфлированном бушлате, он смахивал на морского пехотинца. А если сравнивать до конца, то на прибалтийского морпеха. Выражение «не наш человек» точно накладывалось и на облик латыша, и на его ленивую, слегка заторможенную манеру вести разговор. Все в нем выглядело контрастом, даже коротенькие желтоватые бачки, выглядывающие из-под иссиня-черного головного убора, и безукоризненная синева глаз. По крайней мере три разных человека сидело в старшем сержанте. Но какой он на самом деле и что скопировал с других – не ясно.

– Читаем?

Литвинов на всякий случай решил ответить по форме. Пиебалгс мог докопаться до фонарного столба. Ему все равно, кто и где обкатывался – в Чечне или Дагестане: попал под определение «курсант» – получи соответствующее отношение.

– Так точно, товарищ старший сержант.

– Не слышу бодрости в голосе. В следующий раз… – Рудгер осекся, снова пристально вглядевшись в Литвинова. Шагнув к нему вплотную, он тихо сказал: – Не нравишься ты мне.

«Форма» сползала с Литвинова вылинявшей змеиной кожей – медленно, обнажая новый покров. Лицо сержанта стало розовым, костяшки сжатых в кулаки пальцев побелели. Он еле удержался от того, чтобы показать этому латышу все, на что был способен. Затылком чувствовал, как видоизменяются начертанные на стенде слова и перерождается их смысл: «Он соглашается со своим прошлым и будущим, выплескивая все это из сердца своего». И лишь одно осталось неизменным: «Разведчик уже не принадлежит ни самому себе, ни своим начальникам, ни своим воспоминаниям…»

Литвинов неимоверным усилием воли сумел взять себя в руки и ответить старшему сержанту бледной улыбкой:

– Я нравлюсь своей девушке. Мне этого хватает.

Удивительно пропорциональным было лицо Рудгера, его можно было поделить на две части и не найти отличий. Глубокие складки вокруг тонких губ ровные, словно он никогда не ухмылялся; брови находились на одной линии, что, наверное, свидетельствовало о том, что они ни разу не выразили удивления, а служили лишь для того, для чего и были предназначены природой: не давали поту попадать в глаза.

На такое лицо приятно смотреть разве что в оптический прицел: когда воображаемые линии на нем сольются с перекрестьем – все, можно смело жать на спусковой крючок, не промахнешься.

«Не нравишься…»

Сержант снова вспомнил предостережения капитана Шарова об отношении к нему, Литвинову, как к человеку, который, не пройдя жесткий отбор, все же оказался в элите элит, как окрестили новое подразделение курсанты. Но разве он не показал на индивидуальных тестах свое мастерство, выносливость, выдержку? В группе он был бы лучшим, и ему не грозил отсев. О чем, собственно, ему и сказал ротный, удивленный подготовкой Литвинова.

– Пройдемся, Сашка? – предложил Упырь, когда Пиебалгс вышел из штаба.

Старший прапорщик и сержант неторопливой походкой направились к военному городку – всего пара блочных пятиэтажек, в одной из которых с семьей проживал Сева Седов. Его соседом по площадке был Колун – Вадим Рычкалин, обладающий сокрушительным ударом; Колун мог разбить пачку противокислотных плит из десяти штук, каждая – в полкирпича толщиной.

Упырь был наблюдательным парнем, от него не ускользнула внутренняя борьба сержанта, и он мысленно одобрил его поведение. Не мог понять одного: по какой причине Рудгер Хауэр взъелся на этого боевого пацана. Спросил его и получил от латыша короткий и хлесткий ответ: «Отвали!» Вряд ли причина в дерзком ответе Литвинова, едва он переступил порог роты и выслушал «претензии» старшего сержанта: «Чего ты допиебалгся до меня?»

• Предыдущая
• 10/67
• Следующая