Стеклянная пыль - Никитин Олег Викторович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/35
• Следующая

Матильда благодарно заржала, когда я вывел ее из стойла, и даже установка седла не смогла обескуражить ее.

– Я же обещал! – недовольно пресек я попытки лошади лизнуть меня в щеку и, вскарабкавшись на нее, схватил поводья и затрусил к воротам. Решение оседлать Матильду на самом деле вовсе не было целиком актом доброй воли: все-таки ехать ночью без запасного колеса рискованно. Кроме того, я надеялся на прогресс в своих поисках и хотел иметь универсальное средство передвижения, способное двигаться по бездорожью.

Как выяснилось, Кашоны снимали одноэтажную пристройку к особняку своего герцога. Основное здание было погружено во тьму, но одно из окон флигеля слабо светилось. Без труда проникнув за ограду на неохраняемую территорию, я завел лошадь за угол и наказал молчать, после чего поднялся на низкое крыльцо и уверенно постучал в дощатую дверь.

Мне открыла неопрятная девица лет двадцати, в засаленном переднике и с грязными от сажи руками. Она недоуменно воззрилась на меня и отступила, когда я без лишних слов переступил порог.

– Мэгис, кого там нелегкая принесла? – раздался из глубин полутемного помещения резкий голос Павы.

– Герцог Бернард Холдейн! – ответил я и отодвинул портьеру. Заметно располневшая супруга баронета сидела в кресле у тлеющего камина.

– Ах, Берни! – восторженно воскликнула она и встала. – Как хорошо, что ты нашел время навестить меня. Мэгис! – крикнула она в направлении кухни, куда удалилась девица.

Пока она отдавала распоряжения относительно чая, я внимательно рассмотрел ее, с трудом различая в этой дородной женщине прежнюю дикарку. Ее округлый живот и отяжелевшую грудь плотно обтягивало бархатное платье с закрытым воротом цвета молодой брусники. Широкие ладони с несколько распухшими пальцевыми суставами, на которые я почему-то только сейчас обратил внимание – неоспоримое свидетельство неприхотливой жизни в течение долгих лет – выглядывали из длинных манжет. На левой руке поблескивало средней величины металлическое кольцо, а из ушей свисали крупные рубиновые серьги невразумительной формы, – вероятно, часть Кашонова наследства, которую он не успел распродать. По подолу платья, едва прикрывавшего икры, тянулся скромный волан.

Глядя на эту зрелую женщину, я пытался представить себе ту, прежнюю Паву, простую девушку из семьи охотника, но если между ними и существовала какая-то связь, она от меня ускользала. Даже голос ее изменился и приобрел неприятные визгливые нотки, оставшись, впрочем, таким же громким.

Пава провела меня к огню – закопченный камин был полон пепла и полусгоревших поленьев – и села в глубоко продавленное кресло, глядя на меня с тревожным вниманием. Рядом с ней находился низкий журнальный столик, потертую поверхность которого украшало несколько увесистых томов, обыкновенных книг и брошюр, сплошь истыканных бумажными закладками.

– Как поживает Людвиг? – спросил я и сел напротив нее, левым боком к теплому потоку воздуха.

– Людвиг? Связался с какой-то странной компанией и где-то пропадает. Извини, Берни, что я тебя не навещала. Но в то время, когда ты лежал в клинике, у меня были проблемы, а потом ты уехал. Я читала в «Обозревателе»… Мэгис! – вдруг резко вскрикнула она.

– Значит, ты научилась читать?

– Конечно, Людвиг сразу начал со мной заниматься. Я хорошо читаю, вот посмотри. – Она развернула самую толстую книгу: – «Первое целенаправленное плавание на юг было предпринято в девятнадцатом году под патронажем герцога Гора его вассалом, баронетом Кошоном. Специально построенный корабль, согласно современной классификации, был барком и нес два паруса, установленных по рейковому типу оснастки. В него погрузили запас продовольствия и воды на двухмесячный срок, и в начале июня, то есть в наиболее благоприятное время года, с командой из тридцати шести человек судно отплыло на юго-восток. На прилагаемой схеме а-девять показан…»

– Очень неплохо, – согласился я.

– Тебе неинтересно? – с обидой пробормотала Пава. – Мэгис! Неси же наконец печенье!

Из кухни появилась девушка с подносом в руках, который она в сердцах стукнула об столик со словами:

– Совсем ваша призма не греет! Вот, можете кушать холодный, если желаете.

И она гордо удалилась обратно.

Пава с виноватым видом потрогала теплые чашки и пошевелила пальцем маленькие плоские плюшки серовато-желтого цвета. Я достал из кармана свой кристалл и мысленным усилием извлек из его торца пучок направленной тепловой энергии, быстро разогревший напитки до приемлемой температуры.

– Вот что значит положение в обществе, – благодарно промолвила Пава, надкусывая печенье. – Ты заметил, как звали первого мореплавателя? – требовательно глядя мне в глаза, вопросила она. – Людвиг говорит, что это его предок, просто за много веков Кошон стал Кашоном, так что у нас очень древняя фамилия.

– Рад за тебя, – ответил я, с некоторым трудом вгрызаясь в мучное изделие. – Кстати, я привез вам с Людвигом сообщение от баронессы Фросты Кунштор. Если ты не знаешь, это родственница моей матери.

Зачем я ляпнул последнюю фразу, мне и самому было непонятно. Похоже, недавно прочитанный отчет продолжал самопроизвольно прокручиваться в моей голове.

– Так вот, в четверг, ближе к вечеру, они с мужем будет отмечать свой семейный праздник – то ли двадцать пятую, то ли тридцатую годовщину свадьбы, и просили меня передать тебе приглашение.

Пава приосанилась и слегка жеманно проговорила:

– Разумеется, милорд, мы постараемся прибыть.

Я перевел взгляд на огонь, явно готовящийся погаснуть, схватил кочергу и аккуратно поворошил угли, подгребая к ним серые куски поленьев. Пламя занялось и весело затрещало – дрова не отличались особенным качеством. За окном к этому времени сгустились сумерки, и я уже начал подумывать, что мой визит к бывшей невесте не принес результата. Оставался еще невыясненным вопрос о приключившейся в семействе баронета беде, но я не знал, под каким предлогом мог бы затронуть эту скользкую тему. Обернувшись к Паве, я увидел, как она рассеянно вертит в руках потрепанную брошюрку в черной обложке, но с глазами, прикованными к моему лицу. В них застыло такое дикое выражение, что я растерялся.

– В чем дело, девочка? – вскричал я.

Она вздрогнула и криво улыбнулась, потом раскрыла книжку на закладке и стала читать:

– «Как бы ни казался велик запас благостной энергии, изливаемой на нас Великим Ничто, на самом деле он не беспределен и мог бы быть выражен количественно, знай мы ту единицу измерения, что к нему приложима. Сколько душ человеческих отлетело туда, куда нет доступа живым, поддается подсчету… Но не в этом наша задача, а в том она, чтобы показать, как умершие и много веков назад, и только вчера живут среди нас, дарят нам себя – в виде тепла, света и движения… В самом деле, на протяжении письменной истории отслеживается приблизительное количество находящихся в обращении малых призм и их средняя сила, и тщательный анализ этих разрозненных данных показывает, что доля психоэнергии на одного жителя страны всегда оставалась примерно одной и той же».

Она внезапно замолчала и подняла на меня глаза, блеснувшие в свете пламени озерцами влаги.

– Когда ты поправлял очаг, то поджал нижнюю губу, и я сразу вспомнила нашего сына. Он тоже так делал во сне.

Кочерга выпала из моей руки и с резким стуком ударилась о каминную решетку.

– Помнишь, когда мы проходили через Барьер, я шла между тобой и Агнессой, не защищенная своей призмой… Он жил, пока мы были с ним одним целым, и умер, когда остался один, просто угас за каких-то две недели. Я не могла быть с тобой и назвала его, как тебя, Бернардом, потому что знала – когда он вырастет, будет похож на тебя. Уже потом доктор мне сказал, что наш мальчик был обречен. А сейчас он там, где все остальные, кто умер, и помогает нам своим теплом. Берни! – Она встревожилась. – Что с ним будет, если Артефакта не станет? Я все время об этом думаю и очень боюсь, вдруг я больше никогда не увижу своего сына?

• Предыдущая
• 26/35
• Следующая