Чародей звездолета «Агуди» - Никитин Юрий Александрович - Страница 49

• Предыдущая
• 49/115
• Следующая

Оратор, что стоял рядом, поднес ко рту мегафон и прокричал:

– Вот так нам правящая преступная клика отвечает на справедливые требования трудящихся!.. Сами на мерседесах ездят, а мы должны дорожные канавы рыть… Сами в ресторанах черную икру едят, а нам селедку с черным хлебом?.. Не выйдет! Мы требуем…

Шандырин властно отобрал у него мегафон, мне показалось, что лицо оратора перекосилось от боли, Шандырин был не только токарем и грузчиком, но и когда-то служил в элитной десантной части, может какой-то болевой прием провести, не теряя любезной улыбки, над площадью прогремел его страшный усиленный железом голос:

– Эй вы, лодыри!.. Это я говорю, министр труда, Шандырин!.. Вы что же, думаете, вас сейчас будут уговаривать разойтись?

Он наклонился, подал руку, но Сигуранцев вскочил на платформу грузовика легко, Шандырин передал ему мегафон. Сигуранцев встал рядом с ним, рослый, подтянутый, улыбающийся страшно и весело.

Люди оглядывались, пьяный кураж как-то очень быстро выветривался. Нет привычной цепи омоновцев в три ряда, с опущенными на морды пластмассовыми щитками, в громоздких бронежилетах, с прозрачными щитами в полный рост. Нет барьеров, которыми будут сперва ограничивать движение толпы, что обязательно разъярится, а потом попытаются направить движение в один из переулков, подальше от центра, а стоят обычные солдаты с автоматами с руках. В обычной летней одежде, мягкотелые, которых так легко калечить камнями, арматурой, бутылками…

Сигуранцев поднес к губам мегафон, усиленный железом голос пронесся над площадью:

– Я не министр труда, как вот Шандырин, и даже не Босенко, министр МВД. Я – Сигуранцев, если кто знает, кто я такой. Кто не знает, перескажите!.. Вон там мои люди. А вон там, в переулке, видите? Это труповозки.

Оратор побелел, прокричал:

– Вот так с рабочим классом? Это же… преступно!

– Рабочий класс сейчас работает, – отрезал Сигуранцев. – Середина рабочего дня, не забыли?.. И четверг сегодня, не воскресенье! Даю вам десять минут, чтобы разбежаться, пьяные сволочи. Перецацкались с вами, скотами.

Он легко спрыгнул, сердце мое сжалось, однако перед ним расступались, словно он двигался в огромном шаре невидимого силового поля. Я со стеснением в груди наблюдал, как он бесстрашно двигается через всю толпу, на грузовичке тем временем появились еще трое, что-то кричали, вырывали друг у друга мегафон, толпа колыхалась, уже не однородная, а раздираемая на части, кое-где самые осторожные протолкались на край и поспешно уходили, пригибая плечи и пряча лица.

Карашахин сказал злорадно:

– Зачинщики? Почуяли, что жареным запахло.

– Берегут кадры для новых выступлений, – ответил я.

Сигуранцев дошел до цепи автоматчиков, они по взмаху руки передернули затворы, он встал за их спинами и нарочито очень внимательно посмотрел на часы. Потом вытащил из кобуры пистолет и выстрелил в воздух.

– Осталась минута! – прокричал он.

Толпа заволновалась сильнее, часть качнулась и двинулась навстречу, но большинство отпрянуло разом, словно распластанный зверь с тысячами пар ног, тут же начали разбиваться на группы и потекли грязными ручьями с площади обратно в переулки. Автоматчики сделали шаг вперед, черные дула автоматов смотрели на демонстрантов, солнце холодно блестело на вороненых стволах.

Сигуранцев прокричал:

– Еще три шага… и огонь открываем без предупреждения!

Они сделал шаг, еще один, идущий впереди здоровенный детина широко размахнулся и швырнул булыжник. Камень пролетел по дуге, звонко ударился о мостовую и подкатился к ногам автоматчиков. Тот, к кому камень оказался ближе всего, стиснул автомат, глухо пророкотала короткая очередь. Парень вздрогнул, выпрямился во весь рост. От него в испуге отпрянули, я успел увидеть на груди и животе красные точки. Его никто не подхватил, не поддержал, он грохнулся навзничь во весь рост и, если пули не поразили его насмерть, наверняка разбил затылок о булыжную мостовую.

Карашахин перестал дышать, я чувствовал его страшное напряжение, вся толпа может ринуться, автоматчиков сметут, не так уж их и много, ворвутся в Кремль, это их воодушевит, за ними вернутся и те, кто уже уходит, начнется бойня, резня, придется перебить всех… или же дать перебить себя, как положено в тихой богомольной Руси…

Толпа качнулась в обратную сторону. Через мгновение это уже стадо баранов, в панике бегущих от одинокого волка. Даже от запаха волчьей шкуры. Нет, бараны при виде волка становятся в круг и дают отпор, а это бегут именно русские, самые трусливые и никчемные люди на свете, потомки тех яростных пассионариев, что создали могучую Русь, отстояли и расширили ее пределы. Убегает дрянь, убегают ничтожества, и – подумать только! – я еще колебался, а не принять ли их требования, а не начинать ли, поторговавшись, создавать новые рабочие места, увеличивать занятость, только бы платить этим ничтожествам хоть за что-то, пусть за самую бесполезную из работ, а потом еще и повышать оплату этих работ, признавая их значимость для общества, даже необходимость, а они, оказывающие услуги населению, считали бы себя намного выше всех тех, кто добывает руду, плавит из нее металл, создает компьютеры, пишет программы…

Карашахин сказал рядом:

– Дмитрий Дмитриевич, что с вами? Вас прямо перекосило…

Я покачал головой:

– Да так… Подумалось, как легко попасть в сети привычности, как трудно выбраться… А потом смотришь и не понимаешь: какого черта? Какого черта был таким идиотом?

Четверо автоматчиков быстро подбежали к поверженному, а пока поднимали, из переулка к ним помчалась юркая «Скорая помощь». Общими усилиями солдат и санитаров переложили грузное тело на носилки, пристроили капельницу, Карашахин вздохнул с облегчением:

– Жив, дурак…

– Жив, – согласился я. – Ишь, Илья Муромец! Ему бы горы ворочать, а он… услуги населению. Дороги же в Москве пусть хохлы да лимитчики строят, дурак ленивый.

Носилки вдвинули в машину, та с места рванула на скорости, как гоночная на треке. Карашахин сказал задумчиво:

– Трусливый народ пошел… Такая толпа! Могли бы весь Кремль снести. Прошло время пассионариев, прошло.

– К сожалению, – ответил я трезво, – прошло для русских. Но не для кобызов.

За рубежом откликнулись даже раньше, чем свои СМИ, на резкий ответ бездельникам, явившимся с требованиями более престижной работы. В центральных газетах США появились фото, а по всем каналам прошли кадры ужасающего расстрела мирной демонстрации, когда преступный режим России вывел войска для подавления справедливых требований трудящихся. Стреляющего солдата засняли минимум с шести точек, снова и снова показывали трясущийся от выстрелов ствол автомата, хотя Сигуранцев объяснил, что это одиночный выстрел, просто скорострельность современных автоматов такова, что за один выстрел вылетает пять пуль, но, судя по кадрам юсовского телевидения, озверелый автоматчик поливал нескончаемой очередью толпу демонстрантов не меньше часа, а что жертв так мало, ну это ж косорукие русские стрелять не умеют, это же видно по компьютерным играм, когда американские солдаты идут по России и в одиночку разносят целые дивизии, а русские солдаты только чешутся, глупо раскрывают рты и стреляют в небо.

Европа реагировала на удивление вяло, отметили только, что впервые в России ответили резко. Обычно в стране, что недавно строила коммунизм, отношение к рабочим трепетное, брезгливо-уважительное. Все требования немедленно удовлетворялись, какими бы абсурдными ни выглядели. Зато наши СМИ с утра до вечера по всем каналам крутили эти материалы, правозащитники захлебывались от экстаза, клеймя преступный режим, озверелый преступный режим, тоталитарный режим, скатывающийся к фашизму… Нет, утверждали другие, в России всегда был фашизм, еще Рюрик был фашистом, Иван Грозный был фашистом, как и Сталин, вся Россия – фашист на фашисте, кроме русской интеллигенции, что уже почти Запад, почти люди, даже сморкаются в платочек, а не с размаху соплями о пол, как остальные русские.

• Предыдущая
• 49/115
• Следующая