Далекий светлый терем (Сборник) - Никитин Юрий Александрович - Страница 38

• Предыдущая
• 38/94
• Следующая

Вот та сосна, возле которой укрепил камень, но теперь сосна выше, а мы сползли… Значит, и останавливаться нельзя, ибо это тоже путь вниз. Ох, проклятье.

Иногда ноги ступали по мягкой шелковистой траве, иногда по мокрому снегу, потом опять по траве, обнаженные плечи сек злой дождь, палило солнце, их грыз холодный ветер с севера, пытался сковать мороз, но снова жаркое солнце сжигало лед, нагревало голову, делало тело коричневым.

Летний зной и холод зимы сменялись так часто, что мне казалось, будто при каждом шаге ступни погружаются то в мягкую прогретую траву, разгоняя ярких бабочек, то шлепают по рыхлому снегу.

Я катил камень, жилы напрягались, и с неудовольствием слушал звон приближающегося железа. Снизу тяжело карабкались хорошо вооруженные люди. Впереди спешил богато одетый вельможа.

Когда он приблизился, я поразился, сколько спеси и надменности может вместить лицо человека. Это был сильный человек, и мне стало жаль, что он так мало знает и еще меньше хочет.

– Сизиф, – воззвал он сильным голосом, который прозвучал как боевая труба, – ты столько лет занят нечеловеческой работой, за это время твой Коринф – город, который ты построил собственными руками, – превратился в огромный мегаполис, стал государством!

Я усмехнулся, ощутил с удивлением, что такой пустяк мне все же приятен.

– Ну-ну. Не ожидал, но рад слышать.

– Сизиф, – продолжал он все тем же тоном, и воины подтянулись, расправили плечи. – Ты должен вернуться! Ты обязан вернуться. В городе начались волнения, бунты, всем надоели продажные правители, что пекутся только о наслаждениях, забывая про народ. Нам нужен твердый властелин, который казнил бы преступников прямо на площади, наказал бы мошенников, твердой рукой оградил бы страну от врагов, установил бы порядок!

Воины дружно зазвенели оружием, крикнули. Сердце мое дрогнуло. Как давно я не держал свой острый меч! Как давно не носился на горячем коне, не рубил врагов, не завоевывал города и страны…

– Сизиф, – продолжал вельможа, – брось камень, и мы пойдем за тобой. Мы – это войска и все добропорядочные граждане Коринфа!

– Аристократы или демос? – спросил я.

Вельможа посмотрел на меня победно и ответил с гордостью под одобрительные выкрики воинов:

– У нас нет такого презренного различия! Мы все равны. Нас объединяет страстное желание сделать Коринф сильным. Это выше, чем сословное различие.

Из рядов воинов выдвинулся костлявый муж, хрупкий, сухой, с глубоко запавшими глазами.

– Ты патриот или нет? – спросил он меня.

– Конечно, патриот… Я патриот и потому должен вкатить свой камень.

Они подступили ближе, сгрудились вокруг. Лица у всех были изнуренные, жестокие, в глазах злость и отчаяние.

– Я уже был царем, я знаю: бессилен самый абсолютный тиран. Только невеждам кажется, что царь может улучшить мир. Если бы все так просто! – сказал я.

Вельможа сказал сердито:

– Ты прирожденный царь Коринфа! Не царское это дело – таскать камень!

Был миг, когда я засомневался, не пойти ли с ними, выбрав путь полегче… Вкатить камень на вершину горы много труднее, чем править страной. Сколько было царей до меня, сколько будет после меня? Впрочем, я знавал царей, которые оставляли троны, надевали рубище нищих и уходили в леса искать Истину.

Они ушли, и я тут же забыл о них, ибо привычка катить свою ношу в гору сразу же напомнила о себе.

Шли дни, века и тысячелетия, ибо мне все равно, так как моя работа вне времени, оценивается не затраченным временем… Только высотой, лишь высотой, а день или век прошел – неважно, главное – высота.

Как-то прибежал взъерошенный юноша в странной одежде.

– Сизиф! – закричал он еще издали. – Мы победили! Дарий разбит!

– Поздравляю, – ответил я безучастно, не повернув к нему головы. Мои руки и все тело так же безостановочно катили камень.

– Ты не рад? Сизиф, ты даже не спросил, что за сражение это было.

– Друг мой, – ответил я, не прерывая работы и не останавливаясь, – меня интересуют лишь те сражения, что происходят в моей душе…

– Сражения?

– А у тебя их нет?

– Нет, конечно!

– Тогда ты еще не человек.

– Сизиф!

– А победы признаю только те, что происходят внутри меня.

Однажды меня оглушили звуки музыки. Наискось по склону шли юноши и девушки, шесть человек.

Это шли организмы: красивые, простенькие, прозрачные, и я видел, как работают мышцы, сгибаются и разгибаются суставы, шагают ноги… Они смеялись и разговаривали, обращаясь к желудкам друг друга, так мне показалось, и музыка их тоже – с моей точки зрения – не поднималась выше…

Впервые меня охватил страх. Никогда вакханки и сатиры не падали так низко. Это уже не животные, это доживотные, жрущая и размножающаяся протоплазма, самый низкий плебс. Они взошли на склон горы налегке, без всякой ноши.

Они остановились в нескольких шагах, вытаращились на меня.

– Гляди, – сказал один изумленно, – камень катит в гору… Это в самом деле Сизиф?!.. Ну, тот самый, о котором нам в школе талдычили?

Другой запротестовал:

– Да быть такого не может!

Послышались голоса:

– Что он, дурак?

– Если и дурак, то не до такой же степени?

– Дебил?

– Все умники – дебилы!

Они подходили ближе, окружали. Дикая музыка, что обращалась не к мозгам и не к сердцу, а напрямую к животу, низу живота, оглушала, врезалась в уши, требовала слышать только ее.

– Идея! – вдруг взревел один. – Мы должны освободить Сизифа от его каторги! Дадим ему свободу! Именем… мать его… ну, как там ихнего… ага, Юпитера!

Они с гоготом ухватились за камень, намереваясь столкнуть его вниз. Вакханки уже вытаскивали из сумок вино в прозрачных сосудах. Меня охватил ужас: я наконец-то забрался настолько высоко…

Я уперся плечом в камень, сказал с болью, и голос мой, расколотый страданием, перешел в крик:

– Развлекаетесь… Наслаждаетесь… И не стыдно? Вы ж ничего не умеете. Это высшее счастье – катить в гору камень. Бывают дни, когда я вою от горя, что не выбрал камень побольше! Одна надежда, что гора останется крутой и высокой. Отнять у меня камень? – да он скатится и сам еще не раз, однако я подниму его на вершину!

Меня не слушали. Ухватились за камень с визгом и животными воплями. Я с силой отшвырнул одного, он отлетел в сторону. Я услышал удар, дерево вздрогнуло, к подножию упало безжизненное тело.

Тяжелая глыба шатнулась. Я в страхе и отчаянии бросился наперерез, напрягся, готовый всем телом, жизнью загородить дорогу! Камень качнулся и… передвинулся на шажок вверх.

Они прыгнули в вагон на последней секунде. Сразу же зашипело, пневматические створки дверей с глухим стуком упруго ударились друг о друга, толпа в тамбуре качнулась, и электричка пошла, резво набирая скорость.

Тержовский сразу же стал проталкиваться в салон, и Алексеев, что так бы и остался покорно глотать дым из чужих ноздрей, послушно двинулся за энергичным другом.

– Сколько лет НТР? – продолжал Тержовский во весь голос спор, прерванный бегом по перрону, и совершенно не обращая внимания на окружающих. – Мы этот растехнический путь выбрали ну буквально только что! Если верить БСЭ, а тут врать вроде ей резону нет, то НТР началась лишь с середины нашего века! Нашего!.. Здесь свободно? Ничего, потеснимся. Садись, Саша.

Он плюхнулся на скамейку, Алексеев стесненно примостился на краешке – места почти не осталось. Напротив сидела, наклонившись вперед, очень древняя старуха, худая, иссохшая, с запавшими щеками и глазами, которые ввалились так глубоко, что Алексееву стало не по себе. Впрочем, глаза из темной глубины блестели живым огнем.

– Наукой и техникой начали заниматься раньше, – заметил Алексеев осторожно.

Он чувствовал большое неудобство. Все-таки захватили чужие места, желудок уже сжимается в предчувствии неприятностей.

• Предыдущая
• 38/94
• Следующая