Десант центурионов - Никитин Юрий Александрович - Страница 12
- Предыдущая
- 12/20
- Следующая
Тверд и Илона выскакивали на каждой станции размяться на перроне. Они все больше сдруживались. Илона держалась поближе к Тверду, а у меня, когда я видел их вместе, щемило сердце от жалости и недоброго предчувствия.
Поезд мчался через ночь, через день, а я почти не отходил от окна. Боль меня не отпускала, но это была другая боль. Из окна я часто видел просторные виселицы, поставленные на самых видных местах. Петель было много, они почти никогда не пустовали. Чувствовалась в таком отношении к преступникам какая-то гордость. Словно бы, чем больше повешенных, тем крепче и чище княжество, тем жестче – а значит, лучше! – законы, тем безопаснее законокняжепослушным гражданам.
Что за странный выверт в этом мире? Колоссальнейшее развитие науки и техники – планетные колонии, экспедиции к звездам, о чем мы только мечтаем! – и гнусное рабство. Что тут произошло?
Однажды Илона вскрикнула, указала пальчиком на окно. Мы проезжали через небольшое селеньице. На площади перед приземистым зданием торчали отрубленные головы на длинных острых кольях. По обе стороны здания на заостренных столбах были насажены люди со связанными руками.
– Пересекли земли савиров, – определил Тверд тоном знатока. – Варвары!.. Чего с них взять. У нас честнее: голову на плаху, всего один удар. А на колья – нет. Разве что во время войны, когда все можно.
– Но зачем даже во время войны? – вскрикнула Илона.
Тверд снисходительно погладил ее по длинным волосам. Спохватившись, отдернул ладонь, глядя на меня виновато.
– На войне все можно, – ответил он, ухмыляясь. – Война – это пир для мужчин! Полная свобода! Свобода от всего. Некоторые шуткари такое вытворяют со своими полонянками, обхохочешься. И во сне не привидится!
Илона с негодованием отвернулась. Тверд развел руками, посмотрел на меня. Я постучал пальцем по лбу. Тверд с удивлением поднял брови. Видимо, у них этого жеста не было. Или он больше уповал на мощь рук, чем на какие-то мозги.
Чем дальше к югу, тем больше становилось кольев с отрубленными головами. У некоторых в зубах торчали курительные трубки. Я вспомнил, что в моем мире тоже шла борьба с курением: в допетровской России били кнутом и ссылали в Сибирь, в Турции рубили головы и насаживали с курительной трубкой на кол.
Однажды Тверд позвал взглянуть на новое зрелище. Вдали на холме виднелся деревянный крест. Мне показалось, что на нем распят человек.
– Римские владения еще далеко, – сказал Тверд угрюмо, – но римская мода уже и сюда пролезла. Обезьянничают, подражают. А по-моему, распинать – подлое дело. Рубить голову – другое. Или уж, на худой конец, посадить на кол. Все же как-то по-нашенски.
Крест с казненным остался далеко позади, но у меня он еще долго стоял перед глазами, хотя я плотно стискивал веки.
Поезд мчался, останавливаясь только на больших станциях. Кресты встречались все чаще, наконец полностью вытеснили колья. Мы въехали во владения Рима. До самого Рима еще далеко, но здесь жили покоренные народы, здесь стояли римские гарнизоны, здесь велось знаменитое римское судопроизводство.
Наконец кресты сменились сооружениями из двух столбов в виде буквы Т, с которых свисали прибитые за раскинутые руки длинными гвоздями люди. Иногда висело уже то, что оставалось от человека. На перекладинах сидели толстые, разжиревшие вороны. Здесь начиналась собственно Римская империя, населенная чистокровными квиритами – гражданами Рима. А также ее рабами.
Илона отвернулась, теперь она старалась сидеть к окну спиной. Когда она пошла готовить брусничный отвар, Тверд сказал негромко и задумчиво:
– Хорошая девка. Даже удивительно, что такая хорошая.
– Почему? – не понял я.
– Она же родилась рабыней, – объяснил он. – Воли отроду не видела! Вот и чудно, что в ней проклюнулось это… как его…
Он в затруднении пошевелил пальцами, не в силах подобрать название расплывчатыми понятиями, которые так и не стали употребительными, не вошли в ежедневную речь.
А разве я не плавал в таких понятиях? Еще в школе нам стали давать больше математики за счет литературы, нас пытались воспитывать, как мы острили, не историей и литературой, а химией и математикой. Я своим образованием доволен, кто из горбатых замечает свой горб среди толпы горбунов? Но при общении со старыми интелями чувствуешь себя неловко. У этих монстров есть основательность, надежность, которой у нас нет, птенцов модернизированной системы обучения.
– А почему проклюнулось? – спросил я.
– Догадываюсь, – ответил он угрюмо.
– Вот так-то. Достаточно рабу побыть рядом со свободными.
– Не всякому, – ответил он, поморщившись. – Хватает холопьев, что сами уйдут в рабы, только бы самим не надо за жизнь биться.
– Хватает, – ответил я нехотя, ибо вспомнил угодничающую дрянь своего мира.
А Тверд наблюдал из окна за плотно заселенной Римской империей, раздувался от гордости, рассказывая, как киевляне истребили лучшие римские армии. Рим – чудовищно силен, здесь еле-еле избежали поражения. Слава Перуну, родные леса помогли! А потом, пока Рим не опомнился, из темных северных лесов вышли несметные войска киевлян, киян, как они себя называют, вторглись в пределы римских владений. А потом еще трижды Киевское государство посылало новые войска, разоряло, захватывало, жгло, отбирало ихние земли все больше и больше. Так что договор о дружбе – не фикция. К тому же он нам выгоден. Римляне – народ инженеров, строителей, топографов, юристов, после заключения мира они повалили в киевские земли, начали строить знаменитые римские дороги, составлять законы на основе местных обычаев, а Киев посылал в ответ мед, воск, пеньку, а когда провели железную дорогу – нефть, уголь, железную руду. Несколько раз отправлял по просьбе Рима войска на усмирение Карфагена, Нубии, Персии.
В Риме много ученых из Киевской державы. Возможностей там больше, утечка мозгов идет вовсю. В Киеве есть своя академия наук, для нее закуплено лучшее оборудование, подарены десятки тысяч рабов и множество земель. Однако местные, ратуя за развитие собственной науки, все же стремятся в Рим: пока что дела там поставлены лучше.
- Предыдущая
- 12/20
- Следующая
