Десант центурионов - Никитин Юрий Александрович - Страница 5

• Предыдущая
• 5/20
• Следующая

Громобой грузно сидел в траве, неумело зажимая ладонью рану. Кровь струилась между пальцами. Рубашка на груди покраснела и обвисла.

Тверд сказал:

– Прикончи его.

– Ты что? – ответил я. – Оставь. Пойдем отсюда.

– Это же людоловы, – удивился Тверд. – Нет хуже пакости!

– Эти свое уже получили. Пойдем отсюда!

Тверд покачал головой, но пошел за мной. На развилке я остановился, Тверд пошел вперед, зная или угадывая направление. Так мы прошли с полкилометра, как вдруг Тверд хлопнул себя по лбу:

– А мечи забыли! Упырь меня возьми, тебе не помешает в дороге. Жди меня здесь!

Он пропал за деревьями. Двигался он по-охотничьи бесшумно, я не смог бы успеть за ним, если бы даже хотел. Похоже, что не только меч заставил его вернуться, но и карманы побежденных разбойников.

Вернулся он довольно скоро. В руке держал меч, в котором я узнал оружие Громобоя. Хороший клинок, удобная рукоять. Драгоценные камни на эфесе. Видимо, драгоценные – у меня их в жизни не было, а витрины ювелирные я не рассматривал.

– Путешествуй с этим, – сказал Тверд. – Пригодится.

– Спасибо, – сказал я. – Только ножен у меня нет, а нести в руке тяжело.

– Приладим, – пообещал он рассеянно. – Только не знаю, где. Души храбрых попадают в дружину Перуна, а куда попадают эти? Еще говорят о переселении душ. Трусливые и подлые, мол, возрождаются в червях, в нечисти. Если проживут хорошо, то могут возродиться людьми. Если же и людьми еще раз проживут достойно, то останется возможность попасть в небесную дружину Перуна..

Я спохватился:

– Ты… ты зарезал их?

Он подтолкнул меня, сказал участливо:

– Если обеты волхва не позволяют проливать кровь, то я таких обетов не давал. Для чего же рождаются мужчины, как не для драк, подвигов, гибели в бою? Позор для мужчины умирать в постели!

У меня в глазах потемнело от боли и унижения. Недосмотрел, теперь четверо убиты. Да, разбойники, но тоже люди! Теперь эти человеческие ростки срублены мечом Тверда. Не хитри, эти жизни отняты твоей рукой, твоим равнодушием, твоей озабоченностью о себе любимом.

– Ты расстроен? – слышался рядом участливый голос Тверда. – Вот уж не кровь воина в тебе. Но что за племя, где даже волхвы умеют так сражаться? Ведь без магии, дрался по-воински, я видел. Или ты был великим воином? У нас старые рубаки уходят иногда в капища. От слабости, видать. Хотя они говорят мудрено, что как раз от великой силы идут. Никогда их не понимал. Но ты еще молод. Что гложет тебя, Юрай?

– Все-таки уходят, – проговорил я блекло. – Все-таки есть люди.

– Разве то люди? – хмыкнул Тверд. – То обломки. Мужчина рождается для войн и славной гибели! Разве не об этом лучшие песни?

– Самые лучшие не об этом, – ответил я коротко. – Но таких песен немного даже у нас.

– А где ваше племя?

Я развел руками:

– Трудно сказать.

Его глаза были острыми:

– Зрю, не врешь. В самом деле трудно. Очень далеко?

– Даже представить не сможешь, – ответил я честно.

Он некоторое время шел молча, двигал бровями, хмыкал. Сказал раздумчиво:

– Видать, где-то за Рипейскими горами. В стране гипербореев, где никто не бывал. Или в краю грифов, песиголовцев, полканов. Говорят, там муравьи размером с моего кобеля носят из нор вместо песка куски золота.

Я молчал, сохраняя дыхание. Мы углублялись в лес, и он становился все дремучее и страшнее.

К вечеру мы вышли к деревне, которую можно было назвать уже селом. Хотя, если память мне не изменяет, тогда еще не знали таких слов, как «деревня» или «село», любое малое поселение называлось весью, а крупное, огороженное частоколом – городищем.

Домов здесь больше, чем в веси Тверда, а главное же – на самом высоком месте виднелось несколько идолов, а в центре поднимался четырехгранный каменный столб. Ближайший к капищу дом выше других, сложен из толстенных бревен. На крыше вращается жестяной петушок, виднеется что-то, напоминающее параболическую антенну.

У дороги в село вросла в землю приземистая сторожка. Завидя нас, оттуда вышел рослый красномордый парень. Он был в расстегнутой до пояса вышитой рубашке, на веревочном поясе болтался тяжелый меч. Меч явно мешал, но парень таскал его гордо, передвинув чуть ли не на живот.

– Кто такие и откель? – крикнул он зычно.

Окно в сторожке распахнулось, оттуда высунулся арбалет. Я сперва удивился, потом вспомнил, что на Руси они издавна, только звались самострелами. Тверд покосился на окно, ответил с достоинством:

– Люди из племени полян.

– Зачем?

– Желательно увидеть тиуна.

Мордастый засмеялся, с интересом оглядел нас. Его глаза остановились на мне:

– Чего захотели? Самого тиуна! А по какому делу?

Тверд нахмурился, сказал громко, чтобы его расслышали и в сторожке:

– По важному делу. Со мной волхв из дальних стран. У него есть вести, которые надлежит знать только князю. Кто задерживает его, вредит князю.

Мордастый скривился, но голос его потерял раскатистость:

– По важному делу? Многие так говорят. Пеняйте на себя, если что не так. С тебя шкуру сдерем живьем, я сам это охоче сделаю, а как твоего волхва богам посвятят, лучше и не думать.

Арбалет в окне исчез. На пороге появился второй страж. Он был в кольчуге, выглядел более бывалым, видавшим виды.

– Князь на полюдье, – сказал он негромко, – но у старосты сейчас гостюет тиун. Вряд ли попадете к князю, минуя тиуна. Мелкая птаха… Во-о-он дом старосты. Никуда не сворачивайте. Свернете – пеняйте на себя.

Мордастый уже шел к сторожке, повернувшись к нам спиной. Волхвы из дальних стран его не интересовали. Может быть, и стран больше никаких нету, только кощюнники много врут, чтобы заработать на пропитание.

Мы пошли к селу уже не по тропке, а утоптанной дороге. Тверд выглядел озабоченным, и я держался к нему поближе, буквально копируя его движения. Меньше всего я хотел бы потревожить чьи-то религиозные чувства или нарушить местные обычаи.

Уже входя в село, я спросил осторожно:

– А если бы свернуть немного с дороги? Отдохнуть в поле?

Тверд насмешливо выпятил губу, сказал покровительственно:

– Как в тебе видать чужака. Там самострелы.

• Предыдущая
• 5/20
• Следующая