Князь Владимир - Никитин Юрий Александрович - Страница 24
- Предыдущая
- 24/242
- Следующая
Он заметил заблестевшие глаза Ярополка, увидел, как заалели щеки Олега. Они были хороши, эти сыны от угорской княжны. Рослые, с ясными чистыми лицами, смышленые, с детства обученные, как управлять землями, как собирать дань, как подбирать помощников, как править суд и блюсти покон.
– Тебя, Олег, я шлю князем в богатую землю древлян. Будешь сидеть в Искоростене, бывшем их стольном граде. Под твоей рукой будут все тамошние города и веси, а их у древлян множество. Собирай исправно дань, блюди покон отцов наших и чти богов.
Ярополк подался вперед, но Святослав, не обращая на него внимания, нежно привлек к себе Олега, обнял и троекратно расцеловал. Наконец повернулся к Ярополку:
– А тебя, Ярополк… оставляю вместо себя в этом стольном граде Киеве. Блюди покон, чти богов, береги рубежи земли Русской.
Он прижал к груди Ярополка, расцеловал.
– Спасибо, отец, – сказал Ярополк прерывающимся голосом. – Клянусь всеми богами, я не посрамлю чести отцов. Я буду беречь землю Русскую до твоего возвращения.
– В помощь тебе бояре и знатные люди Киева, – добавил Святослав. – Слушай их советы, поступай разумно. Они битые жизнью люди, видали всякое. Я выступаю в поход через неделю, так что уже завтра я объявлю боярам о своем решении.
В горницу вошел Добрыня, остановился на пороге. Святослав, стоя к нему спиной, сказал резко:
– Что там еще?
– Прибыла малая дружина тиверцев. Вооружены неплохо, но треть коней сбила ноги. Торопились, знают тебя.
– Где они?
– Я велел им разбить лагерь в двух верстах от городских ворот.
Святослав хлопнул Ярополка по плечу, уже рассеянно, повернулся к Добрыне:
– Поедем посмотрим. За неделю их надо подготовить.
Он шагнул к дверям, уже весь на поле брани, на дорогах Болгарии, среди битв, звона оружия и победных кличей.
На другой день с раннего утра во всех очагах горел огонь, в котлах кипела вода. Повара и стряпухи сбивались с ног. Святослав прислал дюжину дружинников, те пригнали подводы с битой дичью, птицей, тушами кабанов, оленей. Жарили во дворе на углях, а на гигантских вертелах истекали соком ободранные туши свиней, овец, гусей.
К чему-то готовились, в терем прибывали знатные люди Киева. Челяди велели одеться в чистое. Владимиру тоже дали одежку чистую, хоть и латаную-перелатаную. К полудню стало известно, что готовится, челядь ахала и перемывала косточки княжичам и воеводам, глухо негодовала на Святослава, что снова уезжает в дальние земли, уводит сильное войско, а Киев остается без защиты.
Правда, торки и берендеи берегут рубежи, а печенеги честно блюдут договор о дружбе. Но все же непривычно, когда уходит все войско русичей! Печенегов трудно считать своими, когда даже соседние племена то и дело нападают, жгут села, а полон уводят на продажу в заморские страны иудеям!..
В полдень прибыли купцы и знатные люди Новгорода. Они добирались несколько недель, торговали, с ними были две подводы заморских гостей. Трое германских купцов, молодых да рисковых, решили поискать торгового счастья в глубинах Руси.
Владимир сбивался с ног, обслуживая гостей. Он за годы после возвращения из Царьграда подрос еще, раздался в плечах, не по годам рано превращаясь из мальчишки на побегушках в паренька, на которого можно положиться и в более трудном деле. Он был быстр, понятлив и услужлив, с ним любили иметь дело, хотя с ним никто не сближался. Робич был молчалив, что-то держит затаенное. Из Царьграда вернулся другим, взгляд стал иным, речь замедлилась, словно каждое слово проверяет трижды, осматривает и поправляет перья, прежде чем, как синичку, выпустить на волю.
Когда во двор въехали новгородцы, Владимир был первым, кто выбежал навстречу. Он всегда старался встречать всех первым. И пусть работы больше, но от общения с новыми людьми получает то, о чем другие челядины не подозревают.
Новгородцы слезали с подвод медленно, охая и разминая затекшие от долгого сидения дородные тела. Владимир быстро оглядел новгородских посланников цепким запоминающим взглядом. В огромном напряжении, что не оставляло его последние годы, а в последние дни вовсе затянуло душу в тугой узел, он увидел и знатную внешность, и дородность, сумел увидеть и то, что таили в себе, напоказ не выставляя.
Он держал коня крупного мужчины, чья седая борода говорила о возрасте, как золотая гривна на груди – о знатности. За ним во двор въехали всадники и еще подводы.
– Приветствую вас, – сказал он звонким голосом, который дрожал, как туго натянутая струна, – люди Новгорода! Ваш город предназначен для великих дел. Только вы – несокрушимый оплот Руси, ибо западные племена уже двести лет истекают кровью под натиском Германской империи… и всей Европы. Если они падут, то ничто, кроме Новгорода, не спасет Русь!
Его ноги тряслись, когда он произносил эти высокие словеса. Сам только вчера узнал от волхвов, кто там где воюет, за что, какие силы кому дышат в затылок.
На него смотрели с удивлением, любопытством. Владимир со страхом понял, что его речь понравилась, его не шуганули, а значит, должен идти дальше. Никто и никогда не говорил им, что они – защитники Руси. Полабские славяне далеко, они там, собравшиеся в два исполинских объединения племен, бодричей и лютичей, истребляют друг друга, а германцы помогают то одним, то другим, натравливая друг на друга, а тем временем захватывают их земли. До Новгорода докатываются только отголоски великой битвы, что длится вот уже двести лет, этот парень прав, а сюда, до Киева, доносится только смутное эхо искаженных слухов… Далеко смотрит этот парень! Интересно, чей он?
– Постой, – сказал один с вялым интересом, – ты ведь Владимир, сын Святослава?
Он кивнул, не в силах выдавить ни слова. Здесь, в Киеве, гораздо важнее, что он – сын рабыни Малуши.
Дородный мужчина слез с коня:
– Спасибо за добрые слова. Как здравствуешь… княжич?
Владимир задохнулся, а новгородцы за спиной старшого переглянулись. Стойгнев перегнул палку. Этот вежливый и неглупый парень хоть и сын Святослава, но княжичем быть не может.
– Спасибо, хорошо. Вас где разместили?
– В доме на Ляшской улице.
- Предыдущая
- 24/242
- Следующая
