Княжий пир - Никитин Юрий Александрович - Страница 57
- Предыдущая
- 57/103
- Следующая
– Сейчас, – торопливо вскрикнула она, – сейчас открою!
Отодвигая засовы, она торопливо шептала, что здесь засада, что его ждут наемные убийцы, уходи поскорее, спрячься, ты что-то натворил, таких убийц за простыми варварами не посылают… За дверью нетерпеливо топало, жаркое дыхание варвара она чувствовала даже через толстую дубовую дверь. Он не понимал или не хотел понимать, и она, нарочито замешкавшись с последним засовом, сказала громче:
– Уходи, варвар!.. Здесь тебя ждет засада!
Оглянулась в страхе, но в комнате лишь колебался трепетный свет, тени прыгали по стенам, слышался монотонный стук лба Анбала. Дверь распахнулась, Синтина вспикнула, очутившись в могучих руках, ее внесли в комнату, она прижималась к широкой горячей груди, дыхание вылетело, с губ сорвался только вздох, комната закружилась, варвар ее даже подбросил, больно стукнув о высокий потолок, поймал и бережно опустил на пол. У нее все тело растаяло, как воск на горячем солнце, а вместо предостережения вырвалось:
– Ох… ты весь как раскаленное железо…
– Угадала, весь, – проревел могучий варвар.
В помещение ввалилась целая толпа веселых мужчин, уже во хмелю, что тут же стали рассаживаться за стол. Красного Ножа спихнули на пол, а по знаку богато одетого воина, что пришел с ее могучим варваром, всех пятерых вышвырнули в окно.
Варвар ревниво посмотрел вслед последнему. За окном глухо шмякнулось о каменные плиты. Всего лишь второй поверх, но все же выбрасывали вниз головой…
– Похоже, – сказал он ей на ухо с упреком, – они у тебя тут долго пировали.
– Очень, – ответила она тихо.
– Сколько?
– Двое суток.
– Ого!
Она напомнила совсем тихо:
– Дорогой, ты обещал прийти к обеду. Это было во вторник… А сейчас полночь четверга. К тому же ты пришел не один, а с оравой пьяных приятелей! Это у вас так принято… на Руси?
Голос Залешанина стал слегка виноватым.
– Встретил друзей… Это знакомые моего земляка. Не брошу же на улице? Пусть пока накрывают на стол, мы с собой захватили мяса и вина, это тоже очень по-русски, ты не волнуйся, это люди очень хорошие…
Сзади прогудел такой глубокий бас, словно поднимался от самых подошв толстых сапог купца Зверодрала:
– Клянусь, хозяюшка, лучше нас и найти трудно!
Он стоял за их спинами, огромный, как вставший на дыбки жеребец, широкий и массивный. От него повеяло несокрушимой силой, мужской статью, а в его широкой улыбке было столько звериной жадности к ее телу, что Синтина сразу ощутила по всему телу сладкие мурашки, что тут же проникли в ее плоть, зарылись, щекоча внутренности и горяча кровь.
– Мне кажется, – ответила она тающим голосом, – это так и есть…
Зверодрал неожиданно подхватил ее на руки, она вся поместилась на его необъятной груди, подмигнул Залешанину и ногой распахнул дверь, сразу угадав, которая ведет в спальню. Рагдай оглянулся на Залешанина. Тот, потирая ладони, устремился с горящими глазами к столу. Двое веселых купцов с повадками удалых кулачных бойцов подтащили лавку, один наметанным взором зацепил на дальней полке два пузатых кувшина, а второй исчез на кухне, откуда вернулся, держа в обеих руках широкий поднос и отворачивая морду от широкого блюда с огромной жареной птицей размером с лебедя, только толще.
Рагдай пожал плечами, подвинул ногой стул и тоже сел за стол.
ГЛАВА 7
Когда Залешанин увидел, что на столе, он сел так осторожненько, словно лавка была из соломы. Глаза не отрывались от вкусно пахнущих блюд. Посреди, как толстый поросенок, белеет нежнейшее мясо диковинного зверя, у которого вместо лап странные ноги не ноги, гибкие, как толстые веревки, целых восемь… На боку два огромных глаза, Залешанин в замешательстве ощутил, что весь поросенок – это голова, она же и туловище диковинного чудища, а вокруг на широких блюдах разложены огромные гадкие улитки, только не то сваренные, не то зажаренные, пахнут здорово…
Рагдай, напротив, сразу оживился, с радостным видом потер ладони:
– Ого! Такого на княжеском столе не узришь!
Залешанин с недоверием смотрел, как витязь подсел к самому широкому блюду, засучил рукава, со зверской мордой людоеда ухватил нож. Мясо странного зверя оказалось и внутри белым, как у курицы, с виду нежнейшим, потек сладкий сок. Запах ударил в лицо Залешанина, в животе противно взвыло. Он сглотнул:
– Ты что… будешь это есть?
Рагдай отправил в пасть кусище, которого хватило бы удавить коня, глаза выпучились, прожевал с трудом, ответил сипло:
– Нет, что ты!
– Но ты же жрешь!
Рагдай удивился:
– Я?
Он отрезал ломти, под тяжестью которых гнулась рукоять ножа, посыпал еще какой-то красной пылью, отправлял в рот, чмокал, закатывал глаза. Збыслав и два купца, посмеиваясь, сели с другой стороны. Залешанин, не веря глазам, смотрел, как эти люди жрякают эту мерзость, этих улиток, перловиц, хоть и называют их звучно то ли мидиями, то ли рапанами, но жрут, даже облизываются!
Рагдай с набитым ртом так, что щеки стали как у хомячка, что возвращается с житного поля, знаками показал одобрительно, что он, Залешанин, молодец, ибо, как благородный человек, не лопает всякую нечисть, это удел тех бродяг, что скитаются по чужим странам, как вот он, Рагдай, да еще эти несчастные…
Залешанин покосился на несчастных, у них за ушами трещало, будто камнедробилка крушила гранитные валуны, а уши двигаются взад-вперед, словно отсекают куски. Во дожили! А не скажешь, что оголодали. Морды как у вепрей, да и жрут как свиньи желуди.
Збыслав кивнул приглашающе:
– Навались!.. Не любишь осьминогов, возьми краба.
– Чего?
Збыслав кивком указал на уродливого рака, только впятеро крупнее, клешни страшные, но от хвоста, где самое сладкое мясо, один отросток.
– Ну, – сказал Залешанин с затруднением, – странный он какой-то… Больной, наверное?.. И запах…
– Лопай, не помрешь. А помрешь, так красиво – в дороге!
– Что-то пока не хочется, – пробормотал Залешанин. Он с опаской потащил на себя краба, тот зацепился второй клешней, сгреб на пол с блюда горку странной белой каши. Зерна крупные, блестят от жира, а запах такой, что Залешанин понял, что будет есть даже эти тараканьи яйца… Да ладно, у Бабы Яги тоже ел, не перекинулся.
Из-за неплотно прикрытой двери доносился ритмичный скрип ложа, вздохи, довольный рык могучего зверя. Молчаливые слуги быстро убирали пустеющие блюда, вносили на подносах новую гадость, еще страшнее. Залешанин хотел взмолиться, неужели тут не могут есть по-людски, потом прикусил язык. Тут же христиане, а у них вера по одним дням запрещает есть одно, по другим – другое. Может быть, сегодня им надлежит жрякать, хоть удавятся, только эту мерзость, наподобие краба…
Раками Залешанин, как и всякий славянин, брезговал. И не стал бы есть даже под угрозой лютой смерти. Он сам не раз находил утопленников, в истерзанную плоть которых вцепилось с десяток раков. Есть раков – это все равно что жрать мертвечину. Нет, ни за какие сокровища…
Гости ели с таким азартом, что он, роняя слюни, чувствовал, как из голодного желудка поднимается раздражение. Пересилил себя, сказал смиренно:
– Ладно, под такую еду как раз случай один припомнился… Когда мне на постоялом дворе рассказали, я чуть со смеху не помер!
Збыслав, с набитыми щеками, кивнул заинтересованно, а Рагдай посмотрел подозрительно:
– Только чтобы про дерьмо не упоминал, ладно?.. А то пожалеешь, что не помер.
Залешанин ахнул:
– С чего ты взял? Чтоб я такое рассказывал за столом?
– Да уж больно рожа у тебя честная… чересчур.
– Ну что ты!
– И не про раздавленных клопов или жаб…
Залешанин оскорбился:
– За кого меня принимаешь? Про любовь!
– Про любовь давай, – согласился Рагдай. – Только что ты знаешь про любовь?
– Ну… скажем так, слышал. А хозяин постоялого двора рассказал, как с любовью тут, в Царьграде. С разными штучками! Я что, как слышал, так и рассказываю… Словом, пошел наш Зверодрал к Раките… ну, ты ее знаешь, это та засидевшаяся в девках, толстая такая… чья-то дочь. Только полез, а она вдруг капризно: ну что ты сразу так грубо, как жеребец? Вон какие ромеи вежественные, сперва ласкают, разнеживают… Насмотрелась, значит, зараза, на ихнее разложение. Говорит, посмотри на мою грудь, возьми в губы, вон они у тебя какие толстые… Ну, купцу делать нечего, баба-то сладкая, стал делать, что возжелала, чмокал и чмокал, самому понравилось, потом почувствовал, что в рот полилось теплое. Глотнул и спрашивает: что, мол, молоко прорезалось, что ли? А она аж извивается от наслаждения: ах, говорит, как хорошо… У меня, говорит, чирей давно созрел громадный, с кулак, но все прорвать не мог. Спасибо, милый…
- Предыдущая
- 57/103
- Следующая
