Мегамир - Никитин Юрий Александрович - Страница 25

• Предыдущая
• 25/96
• Следующая

– Евлампий Владимирович, – закончил Климаксов доброжелательным тоном, – вы представляете, так сказать, в определенных сферах… Здесь хоть на ушах, как говорит нынешняя молодежь, или хоть на бровях…

– На бровях – это по другому поводу, – сердито сказал Енисеев.

– Да? – приятно удивился Климаксов, его красивые брови поднялись. – Ну-ну, вам виднее. Я хочу попросить только, чтобы на людях вы держали марку. Высокую марку нашего передового института!

– Приятного во всех отношениях, – пробормотал Енисеев.

– Вот-вот, – сказал Климаксов довольно, – передового во всех отношениях! Комильфо, дорогой мой доктор наук. Комильфо!

Он удалился красивой спортивной походкой. Очень– очень современный ученый, умеющий работать с компьютерами, общаться с дипломатами, давать интервью прессе.

С ним ушла черная тень, непривычно огромная и темная для такого улыбающегося человека. Сверчки снова затирлинькали, сперва нерешительно, с оглядкой, и, не получив по башке, радостно заверещали, наверстывая минуты-годы жизни насекомых.

Заросли чертополоха двоились и троились в глазах Енисеева, накладывая на каждое изображение по два призрачных, сотканных из лунного света, хотя был жаркий день июля. Сердце тукало часто-часто, уговаривая поверить, что друзья – Дмитрий и Саша – наконец-то вспомнили о нем. Приедет скорее всего Алексеевский. Он легче на подъем, проще, бесцеремоннее. Вернее, умеет быть проще и бесцеремоннее, облегчая жизнь себе и другим.

Лупа нависала над широким листом огромной каплей. С краю под нее стремительно врывалось очередное чудовище, быстро проносилось через центр, только в самой серединке лупы обретая не растянутые вдоль и поперек размеры. Хотя лупа едва ползла, прожилки листа бежали, как шпалы под скоростным поездом. Мелькнули и пропали за кадром?два красных холма, похожие на колпаки противоатомных убежищ. К ним уже неслись боевые шестиножники марсианских машин. Сейчас муравьи попрут божьих коровок от беззащитных тлей…

«Здесь хоть на ушах…» Климаксов признает только голое экспериментирование, которое именует точной наукой. Он начинал еще в эпоху, когда в НИИ поступили первые компьютеры. Тогда в биологии, чтобы доказать, что они тоже ученые, а не шарлатаны-экстрасенсы, вынужденно пихали математику в любую щель, а от нападок прикрывались дипломами программистов. Попробуй доказать, что наблюдения – стадия еще более высокая! Наука начиналась с наблюдения, потом перешла к экспериментированию – весь первоклассный двадцатый век ушел на экспериментирование. Эксперимент вырывал некий ответ, на нем строилась наука, но всем ли силой вырванным ответам можно верить? Даже природа может солгать, если ей приставить нож к горлу.

Тучи над ним сгущались, а Енисеев не чувствовал себя гордым дубом, чтобы подвижнически выстаивать под ударами молний, терпеть стада свиней, которые пытаются содрать кору, рвут корни в поисках желудей… И все-таки половину лета он просидел на раскладном стульчике перед чертополохом, вместо того чтобы, как нормальный ученый, выпрашивать больше часов работы с мощными компами, чертить графики, писать заявки на оборудование, требовать средства, людей.

Правда, когда он вернулся из Малого Мира, никто уже не посмеивался над его чудаковатостью, победителей не судят, но с того времени уже прошло два долгих года. Это два столетия в нашем быстро меняющемся мире. Почти как в Малом.

Мощная лампа солнца висела уже над головой. От жары начал плавиться небосвод, тяжелые капли солнечных фотонов больно били по голове, горячими струйками сползали по плечам, спине. В черепе мозгам вроде бы становилось тесно, как забродившему тесту.

Стараясь заставить себя работать, Енисеев начал поголовную перепись. В прошлый раз он насчитал восемьсот девяносто семь постоянных жильцов, из них шестьсот пятьдесят тлей, остальные – трипсы, листоблошки, божьи коровки, клещи, сирфиды, пауки, моллюски… А сколько визитеров? Тех же муравьев? Такое не смодулируешь. В искусственных муравейниках муравьи ведут себя совсем иначе…

Он еще спорил с оппонентами, подбирал убийственные доводы – Енисеев был из тех, у кого остроумие проявляется на лестнице… И вдруг – на чертополох снова упала тень. Точнее, не упала, а обрушилась. Тень была такой густоты и мощи, словно дотянулась с Луны. В ней, как в черной дыре, сразу умолкли кузнечики, погасли божьи коровки, исчезли бабочки.

– Здр-р-равствуй, Висусуалий Владимирович! – прогремело с небес.

Енисеев вскочил, опрокинул стульчик. Перед ним высился Морозов. Вокруг него нарушалась гравитация, изгибалось пространство-время и, как от квазара, струилась странная мощь.

– Здравствуйте, – пролепетал Енисеев. Он запоздало понял, что о приезде Фетисовой или Алексеевского не стали бы предупреждать самого директора института.

Морозов раздвинул каменные губы, на миг вспыхнул протуберанец улыбки:

– Не ждали? А я просил задержать вас до конца дня. Рассеянный народ ученые!

– Нет-нет, – ответил Енисеев торопливо, – меня предупреждали. Это я сам… Пойдемте ко мне?

Морозов шагал рядом, искоса рассматривая Енисеева. Енисеев тоже украдкой посматривал на шагающий монумент, стесняясь разглядывать слишком пристально. Неловко разглядывать в упор горбунов, инвалидов, и хотя Морозов вроде бы не горбун, не инвалид, но его переразвитая мускулатура, слабо замаскированная валиками жира, злорадно кричит, что ее хозяин когда-то больше работал бицепсами, чем извилинами, а это, по глубокому убеждению Енисеева, и было наибольшим уродством.

– Вы не изменились, – решил Морозов наконец. – Сколько пробежало? Полтора года? А как вечность… Нет, два года. Помню, вы требовали немедленно повторной экспедиции к этим… черным лазиусам.

– Было такое, – ответил Енисеев неохотно. – У вас хорошая память даже на мелочи.

– Ну, это не мелочи… Что удивительно, двух лучших испытателей перевербовали! Едва отбился от Фетисовой и Алексеевского. Не обижайтесь, что отказали. У нас жесткая программа, свое бы успеть.

У корпуса, где у Енисеева была комнатка, Морозов отмахнулся. У подъезда их ждала длинная легковая машина. Дорогая, блестящая, она выглядела взбунтовавшимся компьютером: из распахнутой дверцы свисали безжизненно человеческие ноги. Одна штанина задралась, по голой ноге ползла крупная муха.

– Подъем, Володя, – негромко велел Морозов.

Водитель вскочил, одурело помотал растрепанной и багровой, словно ее запекали в духовке, головой. По красному лицу бежали мутные струйки пота. Сонно улыбаясь, он быстро обогнул машину, распахнул дверцу:

– Прошу вас, Аверьян Аверьянович!

Морозов приглашающе повел ладонью:

– Евлампиандрий Владимирович?.. Прокатимся, поговорим.

Сиденье дружески приняло Енисеева в объятия. Не машина, а сплошной деловой комфорт без крупицы развратной роскоши. Бесшумно тронулась с места, словно электромобиль, но скорость набирала, как ракета. Дорожные столбы почти сразу же слились в серую полосу.

– Вы были, – сказал вдруг Морозов, – руководителем первого длительного выхода в Малый Мир.

– Я не был руководителем.

– Ну-ну, вы забыли. Испытатели называют руководителем вас. И по назначенному сверху, то есть моему назначению, и по авторитету, что ценнее, как вы понимаете. Я тогда здорово рисковал, Евхламудий Владимирович! Вы хоть понимаете?

– Понимаю, – тоскливо ответил Енисеев. – Я тоже живу на этом свете.

– Вам повезло, все прошло удачно. Мне не только не снесли голову за самовольные действия, а даже милостиво изволили похлопать по плечу.

– Только-то? – удивился Енисеев.

– Ну премии не главное ведь?

– Не главное. Но только не все прошло удачно. Фетисова была серьезно ранена.

– Разве серьезно? А вот затем в самом деле все стало очень серьезным.

Дальше Морозов не проронил ни слова. У массивного здания из серых гранитных глыб они оставили машину, поднялись на второй этаж. Оглянувшись от дверей на машину, Енисеев увидел торчащие ноги водителя.

В кабинете Морозов кивнул Енисееву на кресло, продолжил, словно разговор не прерывался:

• Предыдущая
• 25/96
• Следующая