Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон - Страница 26
- Предыдущая
- 26/94
- Следующая
Одно утешало богиню: присутствие наставников. Только безумец рискнет поднять руку на дваждырожденных – и то не всякий безумец! За убийство брахмана новых воплощений не полагается…
И сквозь беспокойство нет-нет да и пробивалось удивление: личного Жара-тапаса любого из стариков хватило бы, чтоб испепелить сотню бандитов со всеми их ремнями и копьями.
Что ж они медлят, крохоборы?
Жадничают?!
– Злой кшатрий? – улыбаясь, страж прислонил копье к ближайшему кусту и присел, намереваясь погладить мальчишку по голове.
Гангея хотел было отстраниться, но в последний момент почему-то передумал.
– Злые кшатрии здесь больше не живут! – успокоил незнакомец ребенка. – Теперь на Курукшетре живет добрый Рама-с-Топором!
– Вот к этому аскету, известному своим кротким нравом, мы и направляемся, милейший, – немедленно вмешался Брихас. – Мы – двое смиренных брахманов; и эта добродетельная женщина с малолетним сыном.
Страж тропы окинул наставников более благосклонным взглядом, узрел наконец, что старики безоружны, а головы обоих давным-давно облысели, и лишь на макушке у каждого, согласно традиции, сохранилось по длинной пряди волос.
Ниже затылка свисает, сивый клок…
– Я вижу, вы говорите правду, – заключил он, кусая длинный ус. – Прошу прощения, что задержал вас, уважаемые! Следуйте спокойно своим путем – здесь вас никто не тронет. И да пребудет с вами милость Синешеего Шивы!
Ушанас пробормотал в ответ что-то крайне благочестивое, и вскоре вся процессия скрылась за поворотом тропы.
– Верно мыслишь, Юпакша, пусть себе идут, – громыхнул из гущи ююбы утробный бас. – Коли они и впрямь те, за кого себя выдают, то Рама-с-Топором будет рад встрече с собратьями по варне. А ежели старичье – лазутчики проклятой кшатры, то божественному топорику без разницы, кого рубить: деда, бабу или щенка длинноязыкого…
Юпакша согласно ухмыльнулся, еще раз посмотрел вслед скрывшимся путникам и нырнул обратно в заросли, мгновенно растворясь в них.
– Дядя Ушанас, дядя Ушанас, а куда делись злые кшатрии? – маленький Гангея тем временем дергал за одежду одного из наставников, прыгая вокруг старика.
Ушанас не отвечал. Он предчувствовал, что мальчик и без того очень скоро получит ответ на свой вопрос.
Скорее, чем хотелось бы.
Так и случилось.
Оглушительный грохот они услышали еще издалека: словно некий гигант яростно рвал в клочья туго натянутую ткань небосвода.
Треск.
Затихающие раскаты.
Снова треск; но уже строенный, с крохотными запаздываниями между сотрясениями – мечется в синеве, терзает слух…
– Прадарана, – прислушавшись, заключил Ушанас, после чего многозначительно ткнул перстом куда-то на юго-запад.
Брихас только кивнул и ускорил шаг, пытаясь справиться с одышкой.
Одышка побеждала.
– Дядя Брихас, а что такое "Прадарана"? – тут же заинтересовался неугомонный Гангея.
В ожидании ответа он скакал на одной ножке вокруг наставников и громко цокал языком.
– Оружие такое, малыш, – нехотя пояснил Брихас, втайне завидуя юности собеседника и его блаженному неведенью относительно темных сторон жизни. – "Грохочущие стрелы".
– А почему они грохочут?
Мальчишка клещом вцепился в наставника – не отодрать!
– Почему стрелы? – вопросы сыпались градом. – Или притворяются стрелами?!
– Потому что это… волшебное оружие, – Словоблуд чуть замялся, прежде чем ответить, и вырвал из ноздри длинный седой волос.
Сморщившись при этом на манер сушеной фиги.
– Вроде перуна Индры?
– Да, вроде.
– Вроде трезубца Шивы?
– Да, вроде.
– Вроде…
– Угу.
– А мне на него можно будет посмотреть?
– Можно, можно, – криво усмехнулся Ушанас, и точное подобие его усмешки отразилось на лице второго наставника. – Сейчас и посмотрим, парень! Сдается мне, это наш Рама балует. Больше некому.
– Мама, мама! – радостно запрыгал Гангея вокруг настороженно-молчаливой богини. – Ты слышала? Мамочка, мы идем к великому Парашураме, чтобы он показал мне "Грохочущие стрелы"!
Нельзя сказать, чтобы Ганга пришла в восторг от подобного заявления.
Лишь плотнее сжала губы и двинулась дальше по тропинке.
Туда, где в страхе примолкли птицы и зверье, оцепенело застыли деревья, внимая громовым раскатам: гневный Рама-с-Топором, любимец Шивы-Разрушителя, рвал в клочья небо, обрушивая его на головы ненавистной кшатры.
Глава третья
СКАЗАНИЕ О ДОБРЫХ ДЯДЯХ
Когда им навстречу из чащи выскочил человек, Ганга споткнулась и вскрикнула.
Так и не привыкла, бедолага, что из этих дебрей люди объявляются чаще, чем следовало бы…
Встречный был весь в крови: обильно сочась из рассеченного плеча, сок жизни заворачивал несчастного в драгоценную кошениль. Искаженное смертным ужасом лицо выглядело неестественно белым в сравнении с запекшимся пурпуром – от страха? от потери крови? от того и другого одновременно? Очень походило все это на закат в Гималаях: багрец солнца и белизна снегов. Только страшнее. Рвань одеяний, некогда богатых, болталась рыжими лохмотьями, единственный наруч на правой руке был помят и ближе к локтю прорублен, а в кулаке беглец мертвой хваткой сжимал обломок лука.
Человек бросил безумный взгляд на четверых путников, как рыба, открыл-закрыл рот – и сломя голову кинулся в кусты.
Вскоре треск веток и топот затихли в отдалении.
На сей раз промолчал даже Гангея. Лишь сморщил нос и тихонько прицокнул языком, но совсем не так, как минуту назад, прыгая вокруг наставников; и все четверо в напряженной тишине, оглушающей после былого грохота, двинулись дальше.
Казалось, затих даже ветер.
Потом впереди из тишины возникли разом, будто родившись и мигом заявив о себе: звон оружия, хриплые выкрики, глухие удары ног оземь – и перед путниками открылась широкая поляна.
Еще совсем недавно она не могла похвастаться шириной и простором. Так, не поляна – прогалина, каких двенадцать на дюжину. Но сейчас зелень кустарника по краям пожухла и обуглилась, а о траве вообще можно было забыть. Ближайшие деревья (не какие-нибудь там хилые плакши[37], которые и деревьями-то назвать стыдно, а матерые цари джунглей!) были выворочены из земли и отброшены прочь, словно невиданной силы ураган позабавился здесь всласть.
В результате чего поляна и приобрела свои теперешние размеры.
Чуть поодаль громоздились сами вывороченные стволы, топыря щупальца корней, чернели обгорелые проплешины… И трупы. Вразброс, раскинув руки, превращенные в уголь, изуродованные, бывшие люди жались к лесным великанам, но те уже ничем и никому не могли помочь.
Даже себе.
Олень-барасинга – бурый красавец с ветвистым украшением на лбу – валялся меж покойников с распоротым брюхом, и на морде зверя стыло изумление.
"Я-то здесь при чем? – беззвучно спрашивал могучий самец, от которого несло жареной требухой, уставясь в небо мутью глаз. – Скажите, что я вам всем сделал?!"
Небо хмурилось и не отвечало.
Ганга закашлялась от чада, украдкой бросив взгляд на сына: что должен был чувствовать пятилетний ребенок при виде побоища, где стошнило бы даже чандалу-трупожога?! Но маленький Гангея не смотрел на убитых. Раскрыв рот, он округлившимися глазами следил за тем, что творилось на самой поляне.
А там было на что посмотреть!
По поляне, вздымая тучи пепла, метался демон.
Был он почти голым, всю его одежду составлял кусок грубой дерюги, обернутый вокруг бедер и схваченный узким ремешком. Жилистое тело лоснилось от пота – струйки, чуть ли не дымясь, пропахивали светлые дорожки в копоти, которая облепила демона с головы до ног. Подробнее было трудно рассмотреть: демон стремительно перемещался в направлении всех десяти сторон света одновременно, и ты видел его там, где уже давно никого не было – глаза верили, а правда посмеивалась над легковерами в кулак.
37
Плакша – разновидность фикуса.
- Предыдущая
- 26/94
- Следующая