Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон - Страница 31
- Предыдущая
- 31/94
- Следующая
Но о любви между богом и трупом здесь не шло речи: просто Вишну таким образом вбирал в себя частицу собственного "Я", что временно пребывала до того в теле смертной аватары.
Для Опекуна в этом слиянии не было ничего удивительного или противоестественного.
Умом-то это понимал и Гаруда, но смотреть…
Нет уж, увольте!
Бог и мертвец продолжали содрогаться в экстазе, и плоть убитого разлагалась прямо на глазах: чернела, усыхала, опадая наземь хрупкими хлопьями… Когда Вишну наконец разжал руки и отошел на шаг – глухо стукнул оземь сухой костяк, и от удара рассыпался в прах.
Тем не менее, тело бога осталось по-прежнему чистым и благоуханным, как и тогда, когда он еще только шел по поляне к своей погибшей аватаре.
– Вот как, значит? – пробормотал Опекун себе под нос. – Что ж, забавно… Очень даже забавно!
Он расхохотался и вприпрыжку направился к Гаруде, по дороге подобрав камешек и швырнув его зачем-то в Лучшего из пернатых.
Со стороны было видно, что марево вокруг Опекуна исчезло, и теперь его силуэт ничем особо не отличался от силуэта любого обычного человека.
Или бога.
Или демона.
Или…
Или-лили, как любил говорить пятилетний Гангея, которого еще никто и никогда не называл Грозным.
И уж тем более – Дедом.
Часть вторая
УЧЕНИК
Когда послушаешь это сказание, другого не захочешь слушать, подобно тому как, услыхав кукованье кукушки-самца, не захочешь слушать пронзительное карканье вороны! Внимательному же слушателю – что ему омовение в святых водах, когда душа его и без того чиста от скверны!
Глава четвертая
ДОРОГА В ОСТРОВНОЙ АШРАМ
Зеленая с золотом лиана, тихо шурша, скользила в гуще лиан-товарок, немало, должно быть, удивленных такой прытью с ее стороны.
Впрочем, нет. Лианы уже не удивлялись – и не потому, что не умели удивляться. Просто привыкли, что некоторые из них время от времени вдруг начинают двигаться.
Раз ползет – значит, ей нужно. И пусть себе ползет. Лианы больше интересовало собственное цветение, а разоренное гнездо или проглоченные яйца какой-нибудь незадачливой пичуги их волновали в последнюю очередь.
Как и различия между ними, почтенными лианами, и древесными змеями.
Пустяки, блажь – и только!
Змея же ощущала впереди живое тепло, мерцание среди веток, и расслабленно текла в нужном направлении. Ее не обременяли предположения, что это в итоге окажется: птенец зарянки, яйца черногрудой иволги, ленивая белка – пульсируя, комочек выглядел как раз подходящим по размеру, чтобы оказаться съедобным.
Что ей сейчас и требовалось.
Неожиданно впереди открылась прогалина, и змея повисла, окольцевав ветку амры[40] и раздраженно шипя. Спускаться на землю отнюдь не хотелось, а скользить кружным путем… того и гляди, потеряешь из виду пищу – ищи ее потом!
Но тут – о радость! – выяснилось, что на землю можно и не спускаться. Прямо под чешуйчатой охотницей на прогалине возвышался камень, творение рук двуногих. Да и сам он по форме весьма напоминал одно из этих странных существ. Перебраться на него, а с камня – вон на ту ветку…
Змея так и поступила.
Прикосновение к камню внезапно оказалось приятным: поверхность была теплой и гладкой, и змея невольно задержалась на ней, продлевая удовольствие.
Этот камень был совсем как живой.
Совсем как…
Крепкая пятерня молниеносно ухватила оплошавшую охотницу за шею, сразу позади головы, так что у змеи не осталось ни малейшей возможности пустить в ход свои ужасные зубы. Гибкая плеть судорожно задергалась, извиваясь и скручиваясь узлами – но с таким же успехом змея могла пытаться разжать орлиные когти.
Черноволосый юноша, который до того пребывал в неподвижности и, казалось, даже не дышал, распахнул смеженные веки и устремил на свою пленницу отсутствующий взгляд.
– Я увидел Небо…
Губы шепнули это сами собой, словно заново учась говорить.
– Небо… и маму. Может быть, благодаря тебе, – он слегка ослабил хватку, чтобы не задушить змею, и глаза человека ожили, заискрились непонятной радостью.
Одним движением юноша поднялся на ноги: только что он сидел посреди прогалины – и вот он уже стоит, легко отпуская змею на вожделенную ветку.
Рука отдернулась сразу, не ожидая "благодарности" за освобождение.
Впрочем, змея и не собиралась его "благодарить" – трепеща раздвоенным язычком, зелено-золотистая лента скользнула вдоль ветки и мгновенно исчезла в сумраке джунглей. Какая уж там пища: голова и хвост целы – и то хорошо!
Тем более, что кроме головы и хвоста у ядовитой красавицы ничего не было.
Юноша проводил змею взглядом, сладко потянулся, разминая затекшие мышцы – и вдруг с утробным выдохом, что скорее напоминал приглушенный рык тигра, припал к земле. Хищник бросился на невидимую добычу, последовали стремительные, почти невидимые глазу удары руками, прыжок; и юноша присел на корточки в другом конце прогалины, довольно рыча.
Рычал сей достойный питомец джунглей долго и со вкусом. Наслаждаясь, черпал воздух обеими горстями, резко втягивал его носом и – когда с шипением удава, когда с уже знакомым рычанием – выдыхал через рот, одновременно сдавливая ладонями упругий шар из пустоты. Мял, лепил, будто скульптор глину, пока не оставался доволен результатом. При этом тело юноши зримо бугрилось мышцами и чем-то большим, чем просто плотская сила; тайна бурлила, закипала, будучи готовой в любое мгновение вырваться наружу – и тогда уж точно несдобровать никому, кто случайно окажется рядом!
Наконец юный аскет угомонился, успокоил дыхание и огляделся, явно прикидывая, в какую сторону ему направиться: прогалина его, как и змею перед этим, больше не устраивала.
Рядом, в траве, отдыхала плотно набитая дорожная котомка.
Ты просачивался сквозь джунгли, даже не замечая, как бесшумно ступают твои ноги по ковру из прелой листвы и сочного разнотравья. Босая ступня всякий раз уверенно находила то единственное место, куда можно опуститься, не напоровшись на острый сучок и не огласив окрестности хрустом сушняка; почти обнаженное тело ловко уклонялось от колючих хлыстов, мелькало меж древесными стволами…
Джунгли вокруг продолжали жить обычной жизнью. Ты был их частью, как и любой другой из лесных обитателей, чувствуя лес, что называется, волосками на коже; ты был плоть от плоти леса. Поэтому сознание могло спокойно размышлять, пока тело двигалось в нужном направлении.
Сегодня ты наконец увидел Небо! Не небо, а Небо, бездонную ширь от востока до запада! Увидел, поднялся к вершинам (или опустился в глубины?) собственной души, достигнув дна (зенита?!), о котором говорил Гуру. Значит, пришло время для предписанного трехдневного поста, очищения и медитации, после которых ты будешь готов держать перед Учителем последний экзамен.
И все-таки соринка сидела в глазу… Нет, нельзя было хватать эту змею! Ничто не в силах отвлечь погруженного в медитацию подвижника, а ты… Рама-с-Топором на твоем месте наверняка остался бы сидеть сиднем, и змея, погревшись на плече, уползла бы дальше, даже не заподозрив человека в облюбованном ею каменном истукане.
Хорошо хоть, догадался отпустить бедолагу, не придушил! Суть, кровь и природа воина-кшатрия в двадцатом поколении взяла верх, одолела покой души. Или это не так уж плохо? Окажись на месте змеи настоящий противник? За горло, и сжать, стиснуть пальцы стальным ошейником…
"Что за блажь? – удивился ты. – Я должен думать о вечном, желать очищения перед последним рубежом – а я… Но, может, это тоже вечное – сомнения ученика перед испытанием? Так было, есть и будет всегда. А та змея… допустим, она была послана богами, чтобы помочь мне преисполниться духовного пыла! Хотя вряд ли: боги чаще подсылают к аскетам апсар-танцовщиц, убоявшись силы накопленного Жара-тапаса и пытаясь отвлечь святого от его размышлений…"
40
Амра – манговое дерево.
- Предыдущая
- 31/94
- Следующая