Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон - Страница 55

• Предыдущая
• 55/94
• Следующая

Брахман-советник приподнялся, словно желая вмешаться, но опоздал.

– Я, сын Ганги и Миротворца, ученик Рамы-с-Топором, даю обет: никогда я не сяду на трон моих предков! Людям будет запретно именовать меня раджой; и сыновья Сатьявати от моего отца найдут в Гангее опору во время их грядущего царствования! В свою очередь, мои потомки не станут чинить раздор! – царство мною отвергнуто, теперь же я принимаю решение относительно продолжения себя в детях. Отныне, при свидетелях, я возглашаю обет безбрачия! Ад ждет не оставивших потомства – но даже умри я бездетным, для Гангеи сыщутся на небесах нетленные миры… Да будет так!

Ливень наискось хлестнул по площади, ветер закрутил песчаные смерчики под ногами людей, и огненный перун Громовержца расколол в черепки кувшин неба. Плотная стена воды накрыла мир, армады туч пошли на приступ осажденной крепости, незримые защитники грудью встречали пылающие стрелы и в ответ лили кипяток на головы Марутов, бурных дружинников Владыки Тридцати Трех; небо и земля, быль и небыль смешались воедино, грозя наступлением Пралаи, Судного Дня – и мнилось: молнии одна за другой бьют в дерзкого человека, который только что взял на себя тягчайшее бремя для смертного.

Отказавшись продолжить себя в детях.

– Се Бхишма[51]! – свирепо рычал гром, и вторили ему оранжево-алые сполохи, вертясь в бешеной пляске. – Се Бхишма!

И люди на земле молча вторили: да, это Грозный!

Кто, если не он?!

А на маленьком островке, близ слияния кровавой Ямуны и мутной Ганги, плясал в кипящих струях Черный Островитянин, будущий автор "Великого сказания о битве потомков Бхараты" – как неверно переведут впоследствии безграмотные барбары название сего труда. Темнокожий урод, он топорщил медную проволоку бороды и выкрикивал слова на чуждом Трехмирью наречии, мокрый с головы до пят – плясал, кричал, грозил небу корявым кулаком…

Именно Вьяса-Расчленитель через много лет запишет на пальмовых листьях: "…и тогда апсары вместе с богами и толпами небесных мудрецов стали дождить цветами, говоря: "Это Бхишма!"

Дождь цветов будет понятнее и ближе всем, от седого Химавата до Махендры, лучшей из гор, чем просто дождь.

Так и запомнят.

Эта часть – лучшее средство для зачатия сына, она же – великий способ приобретения богатства. У тех, кто внимает и запоминает, сыновья послушны, жены добронравны, а слуги – исполнительны.

Скомканная постель еще дышала недавней страстью. Охряные блики светильника играли на глянцевых от пота телах, шелк покрывал был в беспорядке разбросан вокруг, острый аромат сандала и мускуса царил в покоях; и одобрительно улыбалась в изголовье статуэтка Камы-Сладострастца, Цветочного Лучника, взирая на мужчину и женщину.

Их юность успела миновать, оба вступили в пору величественной и уверенной зрелости, когда жизненные соки уже не пенятся молодым вином, а спокойно текут полноводным потоком… впрочем, внешне безобидные реки изобилуют омутами-бочагами, а именно там, согласно мнению знатоков, бхуты водятся!

В один из таких омутов эти двое только что окунулись с головой – и теперь, вынырнув на поверхность, пытались отдышаться.

Смуглая, почти черная рука женщины лениво гладила бронзу мужской спины, и усталый любовник наконец зашевелился, глубоко вздохнул и откинулся на подушки. Странная смесь нежности и страдания отразилась на его лице – белокожем, скуластом, с крупными чертами; словно минуту назад он не рычал от страсти в смятых покрывалах, а собственноручно очищал от гноя застарелую язву.

Изрядная седина не по возрасту щедро запорошила черные кудри и вьющуюся бороду, напоминая смесь соли и перца.

– Не надо, милый, не кори себя, – прошептала женщина, явно почувствовав его состояние. – Так было суждено с самого начала. Просто мы нашли друг друга… Я не могу без тебя.

– И я, – хрипло выдохнул мужчина, кладя ладонь на ее бедро и вздрагивая всем телом, как от ожога. – Хотя нет, вру – могу… но не хочу. Нет, снова ложь… Ты прекрасно знаешь, Сатьявати, я люблю тебя еще с той встречи на берегу – но, клянусь раковиной Вишну, иногда я думаю, что лучше бы нам было никогда не встречаться!

– Может быть, ты и прав, – даже еле слышный шепот женщины, казалось, пах сандалом. – Ты всегда прав, милый… Но сейчас уже поздно сожалеть – к чему отравлять себе редкие минуты счастья?! Судьба и без того не балует нас своими щедротами… Поговорим лучше о чем-нибудь другом. Хорошо?

– Хорошо, – покорно согласился мужчина, убирая руку с бедра подруги.

Но вместо разговора о чем-то другом они просто замолчали, глядя в украшенный самоцветной мозаикой потолок и с каждой минутой отдаляясь друг от друга. Даже улыбка Цветочного Лучника становилась все холодней, пока не превратилась в вымученную гримасу. Понимал, владыка сердец, испепеленный Трехглазым Шивой за дерзкую попытку искушения: не этим двоим говорить о другом.

– Вичитра на учениях? – осведомился наконец мужчина равнодушным тоном. – У дядек спрашивала?

– Да. Только о подвигах и мечтает, дурашка! То лук, то колесница…

– Ничего, пусть привыкает! Я в его годы…

Мужчина осекся и умолк.

– А Читра до сих пор на охоте пропадает? – поинтересовался он чуть погодя.

– Завтра должен вернуться, – голос женщины был совсем сонным.

– Баловство это все, – осуждающе проворчал мужчина. – Парню скоро на трон садиться, через неделю помазание, а он по лесам оленей гоняет!

Ответа не последовало, и, скосив глаза, мужчина обнаружил, что женщина уже спит. Наверное, следовало бы дать и себе отдохнуть, но сон бежал его. Мысли роились в голове, надоедливыми мухами бились изнутри в слюдяную пелену дремы, и из памяти, одна за другой, медленно всплывали картины прошлого…

Забывать – удача, доступная не всем.

Счастью раджи Шантану не было предела. Он радовался, как юноша, и, казалось, даже помолодел на добрый десяток лет. Когда ты смотрел на отца в такие минуты, то чувствовал, что поступил правильно, найдя единственно верный выход из сложившейся ситуации.

И тихо радовался за отца.

Сатьявати, промолчав всю дорогу от поселка до Города Слона, во дворце неожиданно оживилась, благосклонно принимала знаки внимания со стороны раджи и сама предложила не тянуть со свадьбой. Если молодая женщина и притворялась, то весьма умело. Венчанье владыки Хастинапура, куда съехалась вся знать Двуречья, прошло шумно и торжественно, богатые подарки достались не только брахманам-свадьбообрядцам, но и всяким ушлым личностям, которые просто вертелись рядом; преступников и казнокрадов амнистировали, а для народа было выставлено бесплатное угощение.

Народ гулял, набивая утробу дармовщинкой, честно славил мудрого и щедрого Шантану – храня подозрительное молчание относительно законной супруги раджи. А если кто спьяну и вспоминал о ней, то вместо восторгов все больше звучали оскорбительные выпады! – царицу вполголоса величали грязной шудрой, рыбьим выкормышем (и откуда прознали?!), а то и вовсе Чернавкой, сведя воедино правду с поклепами!

Да что народ?! – многие из свадебных гостей косо поглядывали на темнокожую царицу и как бы невзначай интересовались ее варной и происхождением.

– Сатьявати – дочь небесной апсары. И на ней благодать святого подвижника Парашары-Спасителя, – с уверенностью ответил ты, когда кто-то обратился с этим вопросом к тебе. Ответил громко и внятно, так, чтоб аукнулось даже за дальними столами – после чего обвел тяжелым взглядом присутствующих.

Дескать, все ли поняли?

Гости поняли Грозного. Или сделали вид, что поняли. Или-лили… По крайней мере, вопросов больше не было. Но косые взгляды остались, и с этим ты ничего не мог поделать. Зверь внутри раздраженно рычал, с вожделением поглядывая на сидевшую рядом с отцом Сатьявати, и приходилось гасить звериное недовольство, опрокидывая в себя одну чашу крепкой гауды за другой.

• Предыдущая
• 55/94
• Следующая