Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон - Страница 79

• Предыдущая
• 79/94
• Следующая

А может, думаю невесть что, и во рту у меня пересохло, но кликнуть слуг и велеть им подать медвяный напиток…

Они все полагают, что я оставил вдов Вичитры для себя. А я смеюсь над ними, хотя смех комом застревает в глотке и грозит задушить меня! Я смеюсь и вспоминаю давнюю историю, которую поведал мне Ушанас, язвительный старик с родимым пятном во всю щеку; поведал в то славное время, когда учитель мог еще бить меня палкой, не боясь, что в ответ я обрушу на него Вселенную!

Это очень простая история, Сатьявати… нет, не раскрывайся… и спи.

Пожалуйста, спи, иначе я не смогу говорить!

Или молчать.

Я до сих пор в сомнении: по-моему, Ушанас рассказывал мне небесные сплетни больше из желания досадить своему другу-недругу Словоблуду… впрочем, неважно.

Просто у Словоблуда, оказывается, есть старший брат, чье имя я забыл. А у брата была жена, к которой наш Словоблуд однажды подкатился мелким якшей, когда у мудреца зачесалось под дхоти! Женщина якобы стала возражать, упирая на то, что беременна от собственного мужа – но на каждое ее возражение у Словоблуда находилось опровержение из Вед и Веданг, а также соответственная притча… короче, старичок взгромоздился на братнюю супружницу и перешел к трудам праведным! Но в самый неподходящий (или подходящий – кому как!) момент с пыхтящим мудрецом заговорил зародыш!

Помню, я еще начал хохотать, когда Ушанас дошел до этого места, и Наставник асуров смеялся вместе со мной…

Он смеялся, и я смеялся, а еще я думал: не сам ли Ушанас и есть тот брат-рогоносец?

Ладно, продолжим.

"О брахман! – зародыш мыслил на редкость здраво и, как выяснилось, был в меру учтив. – Я, конечно, понимаю твою нетерпеливость, и знаю, что ты обладаешь семенем, не пропадающим зря; но не кажется ли тебе, что место уже занято?! А ну-ка живо слезай и убирайся восвояси, пока я не наябедничал своему настоящему папаше, чем это вы тут занимаетесь в его отсутствие!"

Обычно Словоблуд-Брихас славился выдержкой и рассудительностью, но на этот раз терпение изменило ему.

И зародыш схлопотал свеженькое, с пылу с Жару, проклятие – в результате чего родился умным, но слепым.

Спустя годы проклятый слепец оказался у одного царя, который был бесплоден. Боясь попасть в ад, царь обратился к слепцу за советом, и бывший зародыш-болтун первым в Трехмирье ввел в действие закон "Путрика". Ты вот, наверное, не знаешь, а "путрикой" называют куколку шелкопряда… короче, супруга бездетного царя, или вдова, чей муж не оставил потомства, или дочь царя, не имеющего сыновей, во всеуслышанье объявляется "Куколкой". К ней приглашается добродетельный брахман, обладающий семенем, не пропадающим зря, потом брахман получает плату, как за проведенный обряд, и удаляется, а беременная женщина остается. И ее дети считаются детьми того мужчины, от чьего имени было провозглашено:

– Путрика!

Именно таким образом продолжился род тех кшатриев, которые были убиты на Курукшетре добрым Рамой-с-Топором…

Ты не спишь?

Ты не спишь, Сатьявати?!

Одно-единственное слово донеслось из-под вороха покрывал.

– Вьяса-а-а…

И озноб пробрал Грозного, когда он понял, что имеет в виду пахнущая сандалом старуха.

– Все, шабаш, – махнул рукой старший караула, смачно харкнул красной слюной и бросил в рот новую порцию бетеля.

Собственно, напарники звали его не "старший", а "старшой", подражая окающему говору воинственных тригартов-северян (последняя, самая свежая мода!). В казарменных ведомостях даже записывать стали: "СтаршОй" – вместо, скажем, "полудесятник" – и мы не станем спорить с традицией.

Старшой так старшой.

С открытия ворот Восхода прошло уже больше часа, и все это время караульщики работали, не покладая рук. Как обычно, перед рассветом по ту сторону рва скопилась изрядная толпа народа, ожидая возможности попасть в город – и началось: каждого более или менее придирчиво осмотри, допроси, собери пошлину…

Короче, дела хватило всей пятерке караульщиков, включая старшого.

Сегодня в толпе было на удивление много нищих и паломников. Однако в первую голову стражники, естественно, пропустили двоих купцов первой гильдии[59], державшихся особняком от прочего сброда. Вот с кем приятно дело иметь: понятливы, благообразны, товар предъявляют без разговоров, пошлинный сбор платят сполна, не торгуясь из-за каждой медной паны[60]; от таких гостей и казне доход, и самим караульщикам мзда перепадает. А ежели купцы и припрятали тюк-другой контрабандного шелка или мошну аметистов – старшой давно научился закрывать на это глаза. Хорошие люди! Пусть едут, торгуют. Мы ведь понимаем службу…

Следом подошла очередь длиннющей вереницы крестьян с их телегами, гружеными папайей, манго, смоквами и финиками, волосатыми кокосами, огурцами-пупырцами, рисом и много еще чем другим. Тут уж вдосталь хватило и ругани, и бешеного торга из-за каждого ломаного гроша! – но вот последняя телега, грохоча по брусчатке, въехала в ворота Восхода; и стражники молча пропустили следом дюжину-другую босоногих паломников, с которых пошлины брать не полагалось.

Зато нищих – шумное сонмище, ряженое в самые невообразимые лохмотья – пришлось осматривать со всем тщанием, дабы не пропустить в город больных. А то и прикинувшегося нищим разбойничка, у которого под пестрой рваниной грелась в заначке пара кривых ножей-горлорезов.

Лихих людишек в толпе не нашлось, зато пару нищебродов, на чьих телах обнаружились подозрительные язвы, караульщики древками копий погнали прочь. А когда самый нахальный из бродяг попробовал вернуться и тишком-нишком затесаться обратно в толпу – старшой молча потянулся к боевому луку с заранее натянутой тетивой, и ушлый оборванец мигом испарился.

Позднее, когда десяток бородатых ангов провел в ворота десяток рабочих слонов, а слоны загадили пространство перед Воротами Восхода так, что и сотне коров не под силу – язвенник вернулся и попытался было предложить услуги по уборке взамен на пропуск…

Увы! – хитрован был послан под хвост Великому змею Шеша, навоз убрали трое чандал-лесорубов, сложив наземь вязанки хвороста; и стража, сторонясь неприкасаемых, пропустила их в город.

Наконец рассосалось и отребье, наплыв народа закончился, и караульщики с облегчением утерли лбы.

– Что-то купчишек сегодня маловато, – с видом знатока заметил самый молодой из стражников, этакий хрусткий огурец-пупырец, в очередной раз поправив сползающий на глаза шлем.

Вокруг шлема был намотан полосатый тюрбан, предохраняя металл от прямых лучей солнца.

– Так день ведь не базарный, – пояснил молодому старшой, обладатель непроходящего пунцового прыща на носу, за что успел не только заработать кличку Носорог, но и перестать на нее обижаться.

Острословы караулки уже всерьез подумывали сменить Носорога на Рогоноса, а то и на Рогоносца – чтоб не привыкал.

И жене старшого веселее…

– Зато рвани… – протянул молодой и брезгливо скривился.

– Это ты настоящей толпы не видал, – снизошел до разговора начальник караула. – Вот когда праздник или там божьи именины – каких уродов тут только не увидишь! Пропускаешь, а сердце не на месте… Говорят, уж и указ такой подготовили, чтоб на усмотрение караула, а ежели бог явился под личиной, так боженька сам за себя разберется! – подготовили, да все никак не примут.

– Кстати, об уродах, – заметил сухощавый стражник-долговяз, похожий на сонного богомола, который до того дремал, привалясь к стене рядом с воротами. – Вон один метется…

"Богомол" дремал везде и всегда, но его дремучесть мало кого беспокоила: бродяг с язвами первым вынюхал именно он и ткнул в их сторону мосластым пальцем.

• Предыдущая
• 79/94
• Следующая