Ожидающий на Перекрестках - Олди Генри Лайон - Страница 14

– Правду говоришь, Варна… злую, гневную – но правду. Перекрестки новые не каждый день рождаются, да и те все мелкие; зато Предстоятелей расплодилось сверх всякой меры. Что ни ведьма с окраин Хриринги – и то в Великие лезет! Доведет дюжину деревень до кошмаров сонных, веры-ненависти напьется, раздуется пузырем – и туда же… Давишь их, как клопов, давишь, а попадется Перекресток – так сухо до донышка, все выкачали!

Варна согласно кивнула и присела напротив.

– Слышала я, – подбросила она новый поворот темы, – столичный храм Инара горел, декаду назад. Неужели кто на Махишу замахнулся? Сильный Предстоятель, с ним мало кому тягаться под силу…

– Да уж замахнулись… Двое сговорились – Предстоящий Хэрмеша-Громовика и Крилл из Урха, Предстоятель Аввейского Бича, из степняков мохноухих.

– И что?

– И ничего. Сама говоришь – силен Махиша, не сладить с ним… Отбил Перекресток, сейчас ликцы храм заново отстраивают, лучше прежнего. Крилл целым ушел, а культ Хэрмеша с того дня хиреть стал – треть капищ в запустении, шаманы коз пасут…

Помолчали. Знакомая тема была, до боли знакомая, много раз продуманная. За каждым Перекрестком не углядишь, все чаще да злее сталкиваются лбами Предстоящие, воюя за веру… За ту веру, без которой нет им Силы, ни большой, ни малой.

Гнев, страсть, обреченность – все вера сплавит, растворит – и хлынет огненным потоком… куда?

Кому достанется? В чью душу ляжет?..

Лайна выдвинула ящичек стола и достала распечатанное послание с витиеватой подписью в правом нижнем углу. Варна расхохоталась, и в ее руке оказалось точно такое же письмо. С теми же завитушками.

– Таргил? – сквозь смех спросила Варна, гортанно произнося знакомое обеим имя.

– Он. Новый Предстоятель Хаалана-Сокровенного. Единственный, кто хочет – знать. Зовет…

Словно невидимая рука смахнула веселье с лица Варны. Оно мгновенно стало жестким и хищным – но по-прежнему прекрасным. Это снова было лицо статуи, только работы смуглых мастеров Фриза, слепых скульпторов при храмах Сиаллы-Беспощадной, как ее понимали в варварском Фризе.

– Ты ему веришь? – отрывисто спросила она, повысив голос, и осеклась, потому что Лайна встала, тряхнув гривой вьющихся волос, и далекий рев донесся в келью на нижнем храмовом уровне, сотрясая стены и заставляя звенеть чаши на полках.

Так буйствуют в легендах крылатые вепри упряжки Ахайри. Так встают, сгущая мрак, лишь Предстоящие Властительницы Нижней Бездны, Матери Богов.

Две женщины стояли друг напротив друга.

– Ты ему веришь?

– Да. Потому что он предлагает невозможное. Таргил хочет создать Дом. Дом-на-Перекрестке. Существующий одновременно на всех Перекрестках – уже найденных и пока скрытых.

– Кого он звал, кроме нас?

– Махишу, Предстоятеля Инара-Громовержца, потом, естественно, себя… и Трайгрина. Того Трайгрина…

– Предстоятеля Эрлика, Зеницы Мрака? Тогда это действительно серьезно…

– Да. Выбор, достойный Искушенного Халла. Полагаю, что мы сумеем осуществить это – вот только какой ценой?

– Любую заплачу! Любую… – шепчет Варна-Предстоящая. – Ведь и нам тоже может не остаться места! Лайна, ты видела Предстоящих, чьи культы угасли? Тех, кого лишили веры?!.

– Видела, – ответила Лайна-Предстоящая.

И содрогнулась.

Человек идет по Дому. Из комнаты в комнату. Через коридор с хищными занавесками. Через зал с закопченными стенами, где была свалка двухметровых топоров, а теперь стоит кожаный диван с тугими валиками по бокам.

Человек проходит мимо дивана, грозит ему пальцем и смеется неожиданно дребезжащим смешком, который при других обстоятельствах мог бы сойти за смех безумца.

– Шалишь… – человек трет воспаленные глаза и растягивает губы в недоброй усмешке. – Врешь, зар-раза!.. ты есть кто? Нет, ты есть – что… – ты есть Дом, мразь неживая! А я есть – кто… я есть Эйнар. Эйнар!..

– Р-р-р… – рычит в ответ Дом-на-Перекрестке, и эхо мечется в стенах, угасая на бронзовой чеканке капителей и войлочных подстилках, беспорядочно разбросанных по дощатому полу.

Человек выходит в коридор. Поднимается по лестнице.

"Меня зовут Эйнар. Эйнар-Мифотворец. Эйнар-Бич Божий. Я уже плохо помню, имя ли это, похожее на прозвище, или прозвище, похожее на имя – но это последнее, что у меня осталось. Я цепляюсь за него, до крови из-под ногтей, до судорог; я иду по Дому и кричу в лицо призракам его коридоров: "Я – Эйнар!"

Человек сидит на лестнице. На верхней ступеньке.

Вокруг человека смыкается Дом.

– Удав… – человек озирается по сторонам, и улыбка его становится похожей на оскал затравленного зверя. – Ты – удав, а я – кролик. В брюхе Твоем… Хочешь сожрать меня? Еще бы, конечно хочешь… переварить, сделать частью себя, своей печенкой или кишкой…

Дом молчит.

"Ты – Варна, – молчит Дом, и человек затыкает уши. – Варна-Предстоящая…"

– Я – Эйнар!

"Ты – Махиша, Предстоятель Инара-Громовика…"

– Эйнар!..

"Ты – Лайна от Перекрестков Матери-Ахайри…"

– Я – …

"Ты…"

У человека слипаются глаза. Он роняет голову на грудь, но через секунду испуганно вскидывается.

– Я – Эйнар, – шепчет человек, и Дом сердито скрипит рассохшейся лестницей. – Я ищу друга, и ученика своего друга, и хочу найти их раньше, чем забуду себя, потому что тогда я забуду и их…

Человек сидит в Доме. И тишина обволакивает его, вязкая, как слюна, едкая, как желудочный сок…

"Я сижу на ступеньках лестницы, которая то деревянная, то каменная, то вообще никакая; я сижу и дышу, и радуюсь тому, что я дышу, и что дышу – я, а не кто-то, кого Дом упрямо подсовывает на мое место…"

Глаза человека закрываются, и набросок подступающего сна заставляет его вздрогнуть, но сил уже больше не остается ни на что.

Человек спит в Доме. В Доме-на-Перекрестке.

Тишина удовлетворенно склоняется над ним.

Кувшин его жизни был почти пуст. Жизнь сочилась по капле, вокруг трещины наросли лохмотья белесой плесени, лохмотья боли и впоминаний, но боли все-таки было больше, и он уже не осознавал, что умирает.

Это было старое, агонизирующее животное, и лишь совсем немного – человек. Временами он приходил в себя, в того себя, который сумел неделю назад заползти в эти развалины; в того "себя", который изо всех сил пытался не выть – и не всегда мог; и тогда он смотрел на пальцы своей левой руки с серебряным перстнем на безымянном.

На перстне было вырезано: "Авэк". Смысл этого слова или имени был для умирающего утерян, утерян в дебрях боли, но когда он видел перстень – он иногда умудрялся встать, цепляясь за стену, и дотащиться до окна с выбитой рамой.

"Звезды…" – отрешенно подумал человек. Через мгновение смертельно раненный зверь завизжал, прокусив губу, и вцепился в подоконник, чтобы не упасть. Изорванный халат распахнулся, открывая впалую грудь, потную и безволосую. Визг заметался по ночной улочке окраины, отразился от стынущего неба и заставил вздрогнуть и оглядеться толстяка на лавочке, наслаждавшегося прохладой и покоем. Толстяк взволнованно засопел, прислушался и отхлебнул из плоской фляги, недовольно качая головой.