Ожидающий на Перекрестках - Олди Генри Лайон - Страница 26

Я поймал за шиворот бледного юнца с бескостными пальцами карманника, которыми он весьма неприятно шевелил в опасной близости от наших кошельков.

– Кто сидит за дальним столиком? – поинтересовался я, мило улыбаясь ошалевшему воришке.

Тот было дернулся, но лапа Эйнара уцепила парня за штаны в районе седалища и слегка потянула вверх от грешной земли.

– Я ничего не знаю, – затрепыхался юнец, привычно поскуливая. – Клянусь памятью мамы, ничего…

– Отлично, – я благодушно ухмыльнулся Эйнару, и тот усилил хватку. – Вот и скажи мне, дитя со щупальцами, чего ты не знаешь о вон том толстом дяде?

Карманник повернул голову в указанном направлении и малость расслабился. Эйнар понял, что дело сдвинулось с мертвой точки, и разжал пальцы.

– А на кой ляд он вам сдался, господа хорошие? – голос парнишки повеселел и наполнился привычной наглостью. – Это же Бычара Мах, ловчила по маленькой, придурок грошовый…

– Ловчила? – я не знал смысла этого слова, но догадывался – и мои предположения оказались верными.

– Ну, ловчила… тот, кто ставки мажет и коны забивает! За долю. Только Маху, Бычаре холощеному, крупняк не доверяют – рожа не та…

Я увидел, как Эйнар передернулся и потемнел.

– А скажи-ка мне, разговорчивый ты малый, почему Махише… то есть Маху крупняк не доверяют?

Парень захихикал.

– А он тронутый, как есть тронутый! Хоть мослы рви – все не под шапку… Как шибари заявленные друг дружку мозжить станут, да еще народ кругом заревет, заблажит от дури, так Мах все бросает – и к помосту! Стоит, смотрит – не оторвешь, слюни по морде текут, глаза вылуплены, а у него со стола в это время что хошь тяни – не заметит! Вот потому по маленькой и стреляет…

Воришка внезапно извернулся и метнулся в сторону. Мы не стали его удерживать, и лишь Гро, до той поры молчавший, молниеносно пнул парня ногой в тощий зад. Вдогонку. И достал.

– Зараза, – пробормотал Грольн, – мразь дешевая… Меня такие в детстве все мучили… Ты понял, Сарт, понял, что он говорил – про Махишу твоего?

– Понял, Гро, понял… И Эйнар понял – чего уж тут сложного?

– Ест он здесь, – подал голос насупленный Эйнар. – Это я про Махишу. Перекресток у него тут. Маленький, слабенький, но… Драка, вера-ярость боевая, народу куча… Правильно ты этого, Гро, пнул, щенка ядовитого, жаль, я не сообразил…

Я снова посмотрел на Предстоятеля Махишу. На Бычару Маха, ловчилу по маленькой. И вспомнил, каким он был в Доме. И как предлагал меня убить.

Боги, боги – где ты, Лайна моя ночная, и как ты выглядишь теперь?! Что ж ты, Дом, Дом-на-Перекрестке, сука безголосая, изменчивая…

…А потом начались бои. Как зрелище, они утомили меня почти сразу. Я не люблю грязи. Я не люблю игр без правил. Я не люблю потех для бедных. Для нищих. Для нищих духом, будь они хоть трижды блаженны, как говаривали среди адептов Хаалана.

Все свое внимание я сосредоточил на Махише, который с первой секунды оказался у помоста, бросив столик и бумаги на нем. Я смотрел, и мне было больно и противно – но я смотрел.

Рядом что-то бормотал Гро, неслышимый в людском гаме, но он не знал Предстоятелей раньше, и поэтому был не в состоянии понять разницу.

А я знал.

Сморщившийся Махиша – я все не мог привыкнуть к его поганой кличке – вцепился в край помоста трясущимися руками, из уголка кривого рта потекла струйка слюны, липкой и темной, и взгляд Предстоятеля словно прикипел к волкодавам рода человеческого, ломавшим свои и чужие кости – он купался в душной ауре криков, воя, крови и яростной зависти возбужденных зрителей.

Я припомнил миф о богоотступнике, мучимом диким голодом, что бы и сколько бы он ни ел. Махиша походил на героя этой страшной легенды.

Он ел – и не мог насытиться. Дом отринул его, а сам он уже разучился быть Предстоятелем.

И все же он был им.

Эйнар внезапно двинулся вперед – но не к Махише, а к помосту – и я вернулся к грешной действительности и действу на залитой кровью сцене.

Человек в левом углу был, как я понял, местной сенсацией: долгожданной, остро приправленной и непременно – под занавес.

– Рукошлеп… – почти одновременно выдохнула спрессованная толпа. – Найк-Юродивый…

Сперва я подумал, что Рукошлеп – карлик. С обычным для карликов телосложением – непропорционально короткие, кривые ноги, могучее кабанье туловище и волосатые руки с огромными кистями, которыми Найк вполне мог бы, не сгибаясь, почесать колено. Или даже ниже.

И лишь потом, когда пара-тройка доброхотов запрыгнула на помост и стала растирать Рукошлепу косматые плечи и спину – я сообразил, что он не карлик. Отнюдь не карлик, а даже повыше среднего роста.

И тогда мне стало страшно – когда я заметил испуг во взгляде бойца в правом углу и веселый звериный блеск голубых невинных глаз Найка-Рукошлепа, по обе стороны от проваленной переносицы.

Карлик-переросток. Мстящий за свое уродство. И делающий это с удовольствием.

Эйнар встал у края деревянного сооружения, и его растрепанная грива оказалась как раз на уровне колен того бойца, чей испуганный взгляд никак не вязался с мощной и по-своему красивой фигурой.

Изумленный вышибала, глазевший до этого по сторонам, шагнул было к нарушителю, но Эйнар отстранил его с такой властной уверенностью, что гроза здешних буянов невольно повиновался.

– Не дерись с этим, – сказал Эйнар, и заявленный боец дернулся и затравленно глянул вниз, откуда донесся неожиданный голос.

– Не дерись с этим. Он тебя искалечит. Убивать не станет, но изуродует обязательно. Он не виноват, что сам урод, но… Слезай, парень, и уходи.

И Эйнар успокаивающе похлопал бойца по голени.

Лучше бы он этого не делал. Нога у парня подвернулась, и тот со всего маху грохнулся с помоста на землю. Потом он коротко застонал и замер, плотно сомкнув веки.

По-моему, он был жив и здоров, и очень рад подвернувшемуся случаю сохранить лицо и избежать боя.

На мгновение все замерло. И в наступившей тишине Найк-Рукошлеп захохотал и вперевалочку прошел через весь помост, кривя вспухшие губы в радостной гримасе.

– Лезь сюда, детинушка, – счастливым тенорком пропел Найк. – Давай лапочку… вот, вот, умница…

И, когда Эйнар протянул ему руку, лже-карлик одним рывком выдернул Мифотворца на помост, отошел на шаг назад и внезапно шлепнул Эйнара ладонью по лицу.

Я понял, почему Найка прозвали Рукошлепом. Этой оплеухой можно было опрокинуть статую.

Эйнар инстинктивно отклонился, и кончики узловатых пальцев Найка с нестрижеными ногтями полоснули Эйнара по глазам.

Он схватился за лицо. Он закричал – и жуток был крик бывшего слепого. А когда он отнял руки от лица – закричал я.

Глаза Мифотворца были целы. Они воспалились, налились кровавыми прожилками, но – уцелели. И из багровой глубины глазниц Эйнара, не любящего делать людям больно, довольно оскалилось боевое безумие затаившегося до поры прошлого.

На помосте, перед ухмыляющимся Найком-Рукошлепом, стоял Эйнар Бич Божий, не помнящий себя, и небо над ним заворчало и облизнулось длинным огненным языком.

Найк больше не ухмылялся. Он на миг стал ребенком, затравленным уродом из оплеванного, позорного детства, и волшебная сказка о героях глядела на него в упор подлинным, кровавым взглядом.

А потом Эйнар сломал ему обе руки и позвоночник. И Найк умер. А на помост кинулись вышибалы и бойцы предыдущих поединков, и все вместе завертелись вокруг ликующего Эйнара.

Я вцепился в Гро, рвущегося туда, в гущу схватки, на помощь – но если кому-то и требовалась помощь, то уж никак не Эйнару. То, что делал с людьми неистовый Бич Божий – это было достойно легенд, это было неповторимо, но это было дико.

До рези в желудке. До отчаяния. До спазм в горле.

Впервые я подумал не о героях мифов – несокрушимых и отважных – а о сотнях несчастных врагов, попадающихся им под руку. И о том, что любой герой – безумен.

– А-а-ах… – задохнулась толпа, и я осмелился поднять голову.

Перед Эйнаром, танцующим среди поверженных тел, обнаружился грошовый придурок, ловчила по маленькой – Бычара Мах.