Тирмен - Валентинов Андрей - Страница 12

– Там нужен был бухгалтер. Я как раз институт закончил.

– Закончил он! В Харькове закончил, а посылают в Ковров. Не на мясокомбинат, не в пекарню – на завод Мадсена, лучший в стране. А там на выходе наши самозарядные винтовки, да?

Петр поглядел собеседнику в переносицу, будто целился.

– И ручные пулеметы тоже. Только с пулеметами ничего не получается. Стрелял из «Дегтярева»? Дрянь пулемет, правда? Были проекты получше, Сергея Гавриловича Симонова, к примеру. Но ведь мы с тобой, кажется, сошлись на том, что я – не шпион?

– Угу. Шпион из тебя, Кондратьев…

Энкавэдист с омерзением провел рукой по бревенчатой стене. Подошел к двери, легко ударил в нее носком давно не чищенного ялового сапога.

– Шпион из тебя, Кондратьев, как, извини, из дерьма пуля. В темноте увидишь – не спутаешь, какого цвета у тебя кость.

– Бороду отрастить?

Проведя рукой по щетине на подбородке, Петр рассмеялся, представив себя бородачом.

– Бороду? – Лейтенант тоже хихикнул, но внезапно стал серьезным, задумался. – Нет, бороду не стоит. Волосы постриги: уродливее, лучше под «ежик». И… Точно! Усы отрасти, как у Буденного. Пугалом станешь – не описать. А главное, люди будут на усы смотреть, а не на лицо. Понял?

Петр вновь коснулся подбородка, провел ладонью по верхней губе. Усы, как у Буденного? Может, еще и шапку казачью – с красным верхом, каракулевой опушкой? Ужас! Нет, не ужас – макабр!

– А главное, речь. Ты, Кондратьев, чтоб умственность свою не показывать, каждый раз представляй, что разговариваешь с психическим больным. Который слов не понимает. Медленно говори, выражения попроще подбирай. Привычку заведи народную: самокрутки верти или семечки лузгай. Только не забудь на пол сплевывать! И походку тебе надо подобрать подходящую, а то вышагиваешь, ровно гвардеец-семеновец. Ногу сломать, что ли? Пока заживет, привыкнешь шкандыбать… Понял? Я в спецшколе по маскировке первым был, цени!

– Ценю.

Встав у забитого крест-накрест окошка, Петр сощурился, уставясь вверх, в голубые проблески далекого неба.

– Не волшебник я, лейтенант. И масоны мне не помогают. Даже Коминтерн, и тот не слишком. Если тебя вся твоя адская контора выручить не может… Почему ты решил, что мой Ад твоего сильнее?

– Поэт, прости господи! – Карамышев скривил рот. – Пушкин-Маяковский! Ты, Кондратьев, мне про Ад-Рай песни не пой. Наслушался, когда попов в Магадан отправлял. Я верующий, между прочим. Только вот что интересно, а? Батюшек в карцере морил, показания выбивал и все ждал: не выдержит Он – вступится. Молнией убьет, белогвардейца с бомбой пришлет по мою душу грешную. А хрен тебе – утерся Вседержитель, и весь разговор. Так в кого верить, а? Подскажи, Кондратьев! Нет, лучше не говори, крепче спать буду. Ты своим передай, чтобы нас выручили. И конец разговору!

Они стояли друг напротив друга, как тогда, после боя с немецкими мотоциклистами.

– Я не шучу, Кондратьев. И знай – если не выручишь, завтра такую сказку расскажу, что тебя до ближайшего кювета тащить не захотят. Усек? Урки, социально близкие, говорят: «Жадные долго не живут!» Не жадничай, поделись!

– Я не жадный.

Глядя в безумные, подернутые страхом и ненавистью глаза энкавэдиста, Петр понимал: выхода нет и не будет. Он не убил парня в июне, не выстрелил в спину, не послал в безнадежную разведку и теперь сполна заплатит за милосердие. Карамышев умен, многое понял, еще о большем догадался.

Страх смерти заставит его предать.

Петр лихорадочно искал подходящие слова, чтобы успеть погасить разгорающееся безумие во взгляде лейтенанта. Но бревенчатый дом вдруг исчез, сгинула огромная поляна, где располагался штаб дивизии. Вокруг вновь раскинулся жаркий июньский лес. Их теперь было не двое – больше.

…Тот, кто целился, видел все иначе. Вместо зеленых листьев на ветках росли фотографии: десятки, сотни, тысячи. Лица, бесконечные ряды лиц, не сосчитать, не разглядеть. Стрелка, берущего прицел, это не смущало. Он знал, куда стрелять. Палец вверх – снайпер примеривался к еле заметному ветерку. Рука привычным движением взялась за цевье…

Оружию Петр невольно удивился. «АВС-31», самозарядная винтовка Симонова, победившая на закрытом конкурсе 1931 года. В серию ее не запустили, но малую партию, около сотни, сработали. Вот, значит, для кого!

Ствол еле заметно дернулся, и одна из фотографий исчезла – без следа, словно растаяла. В тот же миг лицо Карамышева, стоявшего рядом, побледнело, пошло серыми пятнами. Выстрел, выстрел, выстрел… Снайпер знал свое дело – пули летели одна за другой, без перерыва, и так же, одна за другой, исчезали с ветвей фотографии. Карамышев молчал, серые пятна на лице темнели, затягивались трупной зеленью, на лбу проступали нечеткие, но вполне различимые буквы:

Выстрел, выстрел, выстрел. Без промедления, без промаха, без пощады. Петр пытался вспомнить, сколько патронов в симоновской конкурсной самозарядке…

– Фу ты!

Видение исчезло без следа – ни леса, ни снайпера, ни листьев-фотографий. Карамышев отошел на шаг, глаза его светились страхом и злобой. Неподалеку послышался грохот разрыва. Немецкая батарея пристреливалась по штабу с самого утра, пока без особого успеха.

– Гаубица, – машинально констатировал лейтенант.

– Дивизионная, 150-миллиметровая, – согласился Петр.

Смежил веки, вспоминая тающие в воздухе фотографии, и внезапно вскинул голову:

– Верующий, значит? Молись, лейтенант. Молись! Может, успеешь.

– Как?!

Карамышев тоже что-то понял. Быстро оглянулся, хотел переспросить, но сжал губы, поднес сложенные троеперстием пальцы ко лбу.

– Господи, помилуй раба Твоего…

Свиста снаряда они не услышали. Не успели.

«Ты знаешь, кто я? Я – твой друг…»

– Капитан, капитан, черт тебя!.. Живой?

Сильные руки дернули за плечо, встряхнули. Петр застонал, с трудом приходя в чувство.

– Жи… Живой…

– Тогда вставай, нечего! – Говоривший спешил, сердился, с раздражением выплевывал слова. – Боец, воды, быстро! А ты, капитан, если не помер, поднимайся, строй людей, и в бой, в бой, бой! Черт, всех командиров поубивало, хрен теперь навоюешь. Быстро, капитан, быстро!..

Надо открывать глаза. Он сумеет это сделать, несмотря на боль и тошноту. Значит, жив, значит, не под замком и не под арестом, его сумели вытащить из месива сгоревших бревен…

Карамышев?

Можно не спрашивать. Тирмен редко промахивается. Не сочинить чекисту сказку о японо-чешском шпионе. Мене, мене, текел, упарсин.

И вновь Петра Леонидовича Кондратьева посчитали везунчиком, родившимся в сорочке, поймавшим за хвост жар-птицу. Не только потому, что гаубичный снаряд, попав в дом и разорвав в клочья энкавэдиста, не убил военинженера, не покалечил, даже не контузил толком. Такое могло случиться и случалось, хотя бы по закону больших чисел, порой творившему чудеса похлеще магов с факирами. Но второй снаряд, упав следом, угодил в землянку, где заседал особый отдел дивизии; еще один снаряд – осколочный – убил и комдива, и комиссара. Уцелевший заместитель комдива (именно он приказал достать из-под кучи деревянных обломков случайно примеченного им контуженого военинженера) не стал разбираться.

Не до того было – немецкие танки прорвались к командному пункту.

После трех дней боев остатки дивизии собрались в сорока километрах восточнее. Петр командовал батальоном, и никто не косился на его совсем не боевые петлицы. Немецкий панцер-клин уходил дальше, отрезая сражающиеся части. Дезертиров и паникеров среди солдат не числилось, но скоро кончились снаряды.

Поредевшая колонна дивизии сумела прорваться через линию фронта в конце сентября. И снова уцелевшим не поверили, отобрали оружие, но Судьба словно закусила удила. Новый немецкий прорыв – непосредственно в сторону Москвы – заставил забыть о подозрениях и бросить окруженцев навстречу танкам.

Петр уцелел и на этот раз, чтобы через месяц оказаться севернее Волоколамского шоссе – и опять выжить. Впрочем, у Судьбы порой тоже кончаются силы. Седьмого ноября, после сталинской речи на Красной площади, случайный осколок попал военинженеру 2-го ранга Кондратьеву в грудь, ниже сердца. Посторонний наблюдатель, если таковой мог быть на войне, посчитал бы и это редкой удачей: 4-я танковая бригада, к которой прикомандировали Петра Кондратьева, погибла почти полностью через несколько часов, во время лобового контрудара.