Странник - Резанова Наталья Владимировна - Страница 51

– Эй, добрый человек, сейчас открою!

Накинула платок – негоже показываться людям простоволосой. Отодвинула задвижку и тут же отступила, кашляя и зажимая рот кулаком. Парень вынул из-под мышки отрез, обернутый холстиной, протянул ей:

– Вот… прислал.

– Говорила же я ему – к чему спешить? Да и простыла я, похоже, и не скоро мне обнова понадобится. А ты войди в дом, – опять кашлянула, – сядь на лавку. Сейчас деньги вынесу. На-ка вот, глотни пива.

Он пил, причмокивая и отдуваясь. Адриана положила деньги на стол. Он отставил кружку и сгреб монеты в кулак. Сообщил:

– А я шел – видел их.

– Кого?

– Ну, не тех знатных сеньоров, конечно… Военную охрану. Всадников триста. Хорошо, что улицу успел перебежать, а то застрял бы надолго. А холодно, метет… Неужто и в праздник так будет? По мне уж лучше мороз, но чтоб тихо, чем так, правда, ты как думаешь?

Машинально она отметила, что коренной лауданец сказал бы: «Не думаешь ли ты». Ленк был с юга, и, хотя жил в Лауде уже третий год, склонность местных жителей к сослагательному наклонению ему не привилась.

Так как она не отвечала, Ленк вопросительно посмотрел на нее, склонив голову набок.

– Ну, что уставился? Болею я, трудно мне с тобой разговаривать. Деньги ты получил? И ступай.

И, не зажигая свечи, она пошла к двери. Ленк затопал за ней, продолжая говорить:

– Эх, хозяйка, что за люди! И жизнь у них, верно, не такая, как у нас, – я не про простых говорю, которые на своих двоих топают, а про настоящих, у которых и конь, и латы, и полное довольствие от сеньора… Хоть бы денек так пожить…

Ему явно хотелось еще поболтать на пороге, но Адриана прервала его, открыв дверь:

– Хватит языком чесать! Гляди, как темно стало. Нападут еще на улице, а ты с деньгами. Так что дуй поскорей.

Ленк запахнул куртку и рысцой побежал по улице. Адриана еще некоторое время смотрела в черный проем, в котором крутилась метель.

«Только бы до весны дотянуть… Да и сейчас, кабы не холода… Чужие страны мне ни к чему. Поселюсь где-нибудь в лесу, как Нигрин», – думала она, охваченная внезапным приступом мизантропии, но тут послышались чьи-то шаги по снегу, и она с грохотом захлопнула дверь и заперла ее на все задвижки. Проверив, заперты ли ставни, она рассудила, что на сегодня сделано достаточно, и улеглась спать. Против ожидания, заснуть ей удалось без особого труда, однако сам сон был дурен. Она проваливалась куда-то среди града рушащихся сверху камней, дна все не было, увернуться от ударов – никакой возможности, она тщетно искала опоры и не находила, продолжала падать в неостановимом грохоте, орала от ужаса, захлебывалась криком, но грохот камней заглушал все – она не слышала собственного голоса. Сон был так явственен, что, проснувшись, она испугалась – уже в действительности, – не начался ли бред и не возвращается ли болезнь. Нет, она чувствовала себя вполне здоровой, если не считать несколько учащенного сердцебиения. «Это каменоломня, – хмуро сообразила она, плеская в лицо водой. – Каменоломня за Рыбьей Челюстью, куда я так и не свалилась. Просто вспомнилось, и нб тебе… Во сне ведь все не так, как в жизни…»

Расчесывая волосы, она принялась обдумывать дальнейшие действия. Лучше не выходить. Въезд назначен на завтра, но, безусловно, многие приехали заранее и в городе полно солдатни, среди которой наверняка хоть одна знакомая рожа да сыщется. Как бы сильно она ни изменилась за эти месяцы, возможность, что ее опознают, продолжает существовать. В хорошенький же переплет мы угодили, хоть в землю закапывайся! Впрочем, на Больших болотах было хуже. Там были топи, комары и змеи, а здесь свой дом и жратвы полная кладовка. И все-таки на Больших болотах она чувствовала себя увереннее.

Адриана натянула свое черное платье и собралась было готовить завтрак, и тут ей пришло в голову, что неплохо бы помолиться, чего она не делала уже невесть сколько времени. Она даже удивилась необычности такой мысли. Помолиться хорошенько, а не просто помянуть своих покровителей или зайти в собор во избежание пересудов! Опустившись на колени перед распятием, Адриана начала читать Pater noster, но никак не могла сосредоточиться – почему-то все время вспоминался орден. Это ее раздражало. Почему она не может молиться? Все могут! Вельф и тот может! А при чем тут Вельф? Ни при чем, правильно… Она долго не вставала, с озлоблением повторяя слова всех молитв, какие приходили на ум, и, так как не была уверена в действенности своего обращения к Богу, то прибавила также обещание в случае благополучного исхода дела совершить паломничество в Арвен и посетить все тамошние святыни, как бы это ни было опасно. Так или иначе, Лауда ей опротивела.

После еды она принялась раскраивать принесенную ткань, и это несколько ее успокоило, ибо отнимало слишком много внимания – она все перезабыла со времен Книза.

К вечеру появилась поденщица, и пришлось укладываться в постель, делать соответствующее лицо, сожалеть о том, что не увидит намечающихся торжеств, нет, ей не нужно ни лекаря, ни священника, да, она согласна отпустить Тильду пораньше, она в состоянии позаботиться о себе сама и пока что не нуждается в ее, Тильдиных, услугах… На прощание Адриана, хрипя и кашляя, попросила Тильду перечислить имена знатных сеньоров, которых ждали в городе. Не услышав имени Вельфа Аскела, выразила сомнение в Тильдиной осведомленности, а после клятвенных уверений в обратном проводила ее до дверей, держась за стены, и затем, как была, босиком, снова плюхнулась на колени и снова вознесла молитву, на сей раз благодарственную.

…Колокола звонили не переставая с той минуты, когда конь наследника вступил в пределы города, все время, пока он следовал по главным улицам, и до тех пор, покуда за последним из спутников принца не закрылась дверь ратуши. У Адрианы раскалывалась голова, а когда к трезвону прибавился еще приглушенный голос труб, она начала чертыхаться вслух. У нее не было ни малейшего желания приоткрыть ставень и посмотреть, что происходит. Поэтому она ничего не узнала ни о произносимых в ратуше речах, ни о торжественной мессе в соборе, ни о том, как с балкона дворца бросали в толпу монеты и сласти. Все это она могла бы себе прекрасно представить, если б захотела, но она в это время думала о Берте, доброй женщине из Нижней Лауды (муж ее был там скорняком), у которой Адриана провела с десяток дней, когда присматривала себе в городе дом. Берта тогда была на сносях и, пожалуй, уже должна родить, а Адриана до сих пор не удосужилась ее навестить – не потому, что забыла, а погрузившись в уныние и неподвижность. Это, конечно, было смешно в сравнении с надвигающимися событиями. Странник – тот и посмеялся бы, и занялся делом. Люди, которые ему не были нужны, его не интересовали. Его отношение к ним отличалось крайней простотой. Во-первых, он занимался своей работой. Затем, он ненавидел орденцев и баронов-изменников, был предан своему сеньору и своему королю. Адриана же никак не могла забыть, что кроме названных существует еще множество людей, просто людей, которые тоже хотят жить. К этой категории, кстати сказать, она причисляла и себя. Подобное различие во взглядах объяснялось тем, что Странник был политиком, а Адриана – нет.