Дети Арбата - Рыбаков Анатолий Наумович - Страница 23
- Предыдущая
- 23/140
- Следующая
– Пройдемте во вторую комнату.
Мама стояла, опираясь локтями о крышку комода, запустив пальцы в седые волосы, искоса смотрела на дверь.
– Товарищ осмотрит твою комнату. Ты сядь, мама.
Но она продолжала стоять в той же позе и чуть отодвинулась, когда подошел уполномоченный.
На комоде стояли фотографии Саши, Марка, маминых сестер.
– Кто это?
– Мой брат, Рязанов Марк Александрович.
Пусть знает, что ее брат знаменитый Рязанов, Саша его племянник, она все время думала, как ей это сказать, тогда они прекратят обыск и не арестуют Сашу. Марка знает вся страна, его знает Сталин. И с жалкой улыбкой добавила:
– А это Сашенька, когда был маленький.
Нахмурившись, уполномоченный взял фотографию Марка, отогнул защелку, вынул карточку и посмотрел ее с обратной стороны – никакой надписи не было. И он положил все обратно на комод: фотографию, подставку, стекло, картон. Софья Александровна опустилась в кресло и застонала, закрыв лицо руками.
Уполномоченный шарил рукой в выдвинутых ящиках комода. Переворачиваемое белье издавало свежий запах стирки, так оно пахло, когда мама застилала постель на Сашином диване.
– Ведь обыск у меня, – сказал Саша.
– Вы живете одной семьей, – ответил уполномоченный.
Они вернулись в Сашину комнату. Вслед за ними вышла Софья Александровна – обыск кончился, и ей уже не предложили вернуться к себе. Мысль, что Сашу уведут, вывела ее из оцепенения, она заметалась, не зная, что ей делать: то подходила к Саше, то беспокойно следила глазами за уполномоченным. Он писал за столом протокол обыска. Такого-то числа, у такого-то, по ордеру такому-то… Изъято: паспорт, номер; профсоюзный билет, номер; комсомольский билет, номер; студенческий билет, номер; записная книжка. Тетрадь «Мосты и дорожные сооружения» он держал в руке и отложил в сторону, решил не брать.
Потом спросил:
– Где можно помыть руки?
Софья Александровна засуетилась:
– Пожалуйста, я вам покажу.
Она хлопотливо задвигала ящиками комода, взяла чистое полотенце и, пока уполномоченный мыл руки, стояла в дверях ванной с полотенцем в руках и протянула его с жалкой, заискивающей улыбкой: может быть, там этот человек облегчит участь сына…
Уполномоченный вытер руки, вышел в коридор, позвонил по телефону, сказал что-то непонятное, условное, только одно слово было понятно – Арбат. Потом положил трубку и прислонился к двери с безучастным лицом человека, кончившего свое дело. Красноармеец у двери стоял вольно, и второй красноармеец вернулся из кухни, теперь парадный и черный ход свободны, дворник Василий Петрович ушел. И хотя никто не сказал соседям, что обыск окончен, в коридоре появились Михаил Юрьевич и Галя.
Мама собирала Сашины вещи, руки ее дрожали.
– Теплые носки положите, – сказал уполномоченный.
– Наверно, нужно взять что-нибудь из еды, – вежливо проговорил Михаил Юрьевич.
– Деньги, – отозвался уполномоченный.
– Черт возьми, – спохватился Саша, – у меня папиросы кончились.
– Сейчас у своего возьму.
Галя вынесла пачку «Бокса».
– Саша, у вас есть деньги? – спросил Михаил Юрьевич.
– Что-то есть.
Саша порылся в карманах.
– Десять рублей.
– Хватит, – сказал уполномоченный.
– Там лавочка недорогая, – пояснил красноармеец.
Все было мирно, будто Саша отправляется в поездку в незнакомый город, на север или на юг, и вот ему советуют, что с собой взять.
Уполномоченный курил, прислонясь к косяку двери, один красноармеец разговаривал с Галей, второй, присев на корточки, тоже курил. Михаил Юрьевич ободряюще улыбался Саше, и Саша тоже улыбался, чувствовал, что улыбается жалко, но иначе не мог.
– Сашенька, смотри, что я тебе положила, – дрожащими руками Софья Александровна раздвинула край узелка, – вот мыло, зубной порошок, щетка, полотенце, бритва…
– Бритву не надо, – предупредил уполномоченный.
– Извините, – она вынула бритву, – вот носки, смена белья, носовые платки…
Голос ее дрожал.
– Вот гребешок, вот… вот шарфик твой… шарфик…
Ее слова перешли в рыдания, она изнемогала, умирала, перебирая эти вещи, вещи ее мальчика, которого отрывают от нее, уводят в тюрьму. Софья Александровна опустилась в кресло, рыдания сотрясали ее маленькое полное тело.
– Да успокойтесь вы, все обойдется, – говорила Галя, поглаживая ее по плечу, – вон у Алмазовых сына забрали, подержали, отпустили. Чего теперь плакать, раз так вышло.
А она тряслась и бормотала:
– Это конец, конец, конец…
Уполномоченный посмотрел на часы.
– Собирайтесь!
Бросил окурок, подтянулся, нахмурился. Часовые тоже подтянулись, они снова вступали в свои обязанности. Уже не давали советов, примкнули винтовки к ноге, готовясь к конвоированию. Уполномоченный сделал рукой движение, предлагающее Михаилу Юрьевичу и Гале уйти с дороги, по которой сейчас будут проводить арестованного.
Саша надел пальто, шапку, взял узелок.
Красноармеец неловко возился с французским замком и наконец открыл входную дверь. Этот звук донесся до Софьи Александровны – она ждала и страшилась его. Выбежала в коридор, увидела Сашу в пальто и шапке, ухватилась за него, дрожа и захлебываясь в рыданиях.
Михаил Юрьевич мягко придержал ее за плечи.
– Софья Александровна, ни к чему, право, ни к чему.
Саша поцеловал мать в голову, в седые взлохмаченные волосы. Михаил Юрьевич и Галя придерживали ее, она рыдала и билась в их руках.
Саша вышел из квартиры.
Автомобиль ждал на улице, неподалеку от дома. Саша сел на заднее сиденье, по обе стороны сели уполномоченный и конвоир, второй конвоир сел рядом с шофером. Молча проехали по ночным московским улицам. Саша только не разобрал, с какой стороны они подъехали к тюрьме. Открылись высокие железные ворота, пропуская машину в длинный узкий крытый двор. Первыми вышли конвоиры, потом Саша и последним – уполномоченный. Машина тут же отъехала. Сашу ввели в громадное низкое пустое помещение со сводами, гигантский подвал без мебели, ни скамеек, ни столов, пахнущий хлоркой, с обшарпанными стенами и вытертым ногами цементным полом. Саша догадался, что это приемник, отсюда арестованных направляют в камеры, формируют партии на отправку – входные и выходные двери тюрьмы, ее первый и последний этап. Сейчас приемник был пуст.
Уполномоченный и конвоиры уже не следили за каждым Сашиным движением – отсюда не убежишь. Они благополучно закончили свою операцию, доставили арестованного, больше за него не отвечают.
– Постойте тут, – приказал уполномоченный и ушел.
Конвоиры тоже ушли в караульное помещение; из открывшейся двери донесся запах мокрого шинельного сукна и солдатских щей.
Саша стоял у стены, опустив на пол узелок. Никто его не охранял, не следил за ним – пауза, вызванная тем, что операция ареста закончилась, а заключение еще не началось. Но именно в эти минуты, предоставленный самому себе, он почувствовал, что в нем уже живет сознание своего нового положения. Если он сделает хотя бы шаг, его остановят, прикажут стоять, где стоял, он будет вынужден подчиниться, а это еще больше его унизит. И не надо давать такого повода. Только так он сможет сохранить свое достоинство, достоинство советского человека, ошибочно попавшего сюда.
Прошел военный с двумя кубиками, на ходу, не глядя, сказал:
– Пройдите!
Саша поднял узелок и пошел, не испытывая уже ничего, кроме любопытства.
За первым же сводом оказался канцелярский столик. Военный сел, достал бланк. Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения? Особые приметы? Татуировки? Шрамы? Следы ран? Ожогов? Родимые пятна?.. Записал цвет глаз и цвет волос… Протянул нечто вроде подушечки для печатей, Саша оставил на бланке отпечатки пальцев. Переписал вещи: пальто, шапка, ботинки, свитер, брюки, пиджак, рубашка.
– Деньги!
Он пересчитал деньги, записал в бланк, дал расписаться. И положил в стол.
– Квитанцию вам принесут. – Он показал на дверь: – Пройдите туда!
В маленькой каморке Сашу поджидал обрюзгший заспанный толстяк в штатском.
- Предыдущая
- 23/140
- Следующая
