Маринисты - Сазанович Елена Ивановна - Страница 14

• Предыдущая
• 14/27
• Следующая

Я знал, что начинаю писать по-другому. Это не была копия лица Марины, копия ее жестов, тела, копия ее мира, который я раньше воссоздавал. Я уже сам делал этот мир, сам придумывал его. Дополнял. Сам его возносил до небес и сам ронял безжалостно на землю. Я уже имел силы делать все, что хочу. Я освободился от условности, от логики, от запрограммированных штрихов. Я сегодня был Богом. Я сегодня имел силы править миром. Судить его и прощать его. И мир сегодня безропотно подчинялся мне. И мои мысли обгоняли движения моих рук. И мои руки подчинялись моим безудержным мыслям. И уже безропотно доверяли им…

Сегодня я начал главную работу. И во что бы то ни стало завершу ее. Какой бы ценой она мне не досталась. Ничто уже не могло поколебать моего решения. И мне стало от этого легче. Марина погибла. И только я был способен ее воскресить. Воскресить наши лунные ночи, наше лунное море, нашу лунную любовь. Марина. Я устало прикрыл глаза. Было уже совсем светло. Кисть выпала из моих рук. И я погрузился в сон, легкий, как море, яркий, как лунный шар в черной ночи… А передо мной сидела Марина, устремив раскосый синий взгляд в небо. И ее лицо было открыто целому миру. И ее лицо было скрыто от целого мира. И эту тайну, тайну ее переменчивого сердца я сегодня начал разгадывать. И обязательно разгадаю…

Я вскочил от резкого телефонного звонка. Встряхнул тяжелой головой и наконец догадался открыть дверь. На пороге сиял бодрый, свежий, выбритый и отутюженный Голова.

– Ну, как, выспался? – ехидно спросил он.

– Еще бы? А что по-твоему еще можно ночью делать одинокому человеку.

– Тогда едем. Нам предстоит трудный день.

Который раз я слышал эту фразу! Я аккуратно собрал вещи, собрал краски и кисти и захватил незаконченную работу.

– Зачем тебе это? – недовольно поморщился Голова. – У тебя на это не будет времени.

– На это время всегда найдется, Голова. Потому что это вне времени, – после бессонной ночи почему-то всегда легко коламбурилось.

Но Голова скептически посмотрел на меня. Мои крылатые фразы его не окрыляли.

Мне тяжело было смотреть на море, и уже простил его. Но горе меня не покидало. Спустя долгих, бесконечно долгих четырех лет я вновь очутился в этих местах. Местах, щедро подаривших мне счастье и безжалостно это счастье отнявших.

Голова восхищенно причмокивал языком, разглядывая здешнюю приморскую природу.

– Да, Тим. Здесь, наверно, даже я легко бы смог рисовать картины. Ну, или писать стихи, к примеру.

– У тебя, Голова, еще есть шанс. Так что попробуй!

– Хватит с нас одного художника. Который будет убивать время на мазню, вместо того, чтобы помогать своему лучшему другу ловить преступника, – Голова никак не мог успокоиться и по– прежнему недовольно косился на мой мольберт.

Мы остановились в доме Самойлова. В мертвом, одиноком доме. Где когда-то жили два замечательных человека. Но что их связывало, что загоняло под одну крышу – так и осталось тайной. И я в который раз пожалел, что так и не настоял узнать от Марины правду.

Мне было тяжело в этих стенах. Со всех сторон на меня давили воспоминания. И я не выдержал. Взял холст, краски и невзначай бросил Голове, ожидая бурю сопротивления.

– Я на море, Голова.

Но он почему-то не отговаривал меня. Не ворчал, что я иду убивать время. Он понял меня. И молча кивнул вслед.

И я вновь принялся за работу, работу на берегу моря. Я вновь писал лунную ночь, мягкие волны, касающиеся ступней Марины, ее смуглые руки, устремленные вверх. И она уже не позировала мне. Не сидела на мокром песке на коленках, не бросала на меня переменчивые взгляды. Ее уже не было рядом. И как ни странно, по памяти мне писалось гораздо легче. Наверно, потому, что память имела право на все.

Я не сразу услышал позади себя это частое тяжелое дыхание. И, наконец, услышав его, моя рука дрогнула. И я боялся пошелохнуться. Дыхание позади меня учащалось и я наконец решился повернуть голову.

Слон стоял позади меня, схватившись двумя огромными лапами за свою уродливую голову. Его глаза светились каким-то бешеным блеском. Его глаза впились в портрет. И пена выступала на его крупных губах. Наконец он что-то промычал, схватил меня за руку. Со всей силы ее сжал и стал указывать куда-то вдаль, в море.

– Слон! – выкрикнул я от боли. – Ты что, Слон!

Он мычал все громче и все отчаяннее. И потащил меня к морю. Я не мог вырваться из его цепких объятий. И ненароком заметил, что никогда не подозревал, что он так силен.

– Слон! – продолжал кричать я. – Ты что, Слон! Отпусти же меня! Куда ты меня тащишь, Слон!

Неожиданно кто-то резко сбил Слона с ног. Так неожиданно, что я не успел опомниться. Слон не удержался и расцепил свои лапы. И повалился на песок. И тут я заметил Голову.

– Фу-у-у, – облегченно я перевел дух. – Он совсем чокнулся.

Слон сидел на песке, продолжая показывать куда-то вдаль, в бесконечную морскую даль. Но его взгляд был совершенно пуст и совершенно бессмысленным.

– Он что-то хотел тебе сказать, Тим. Но, увы, мы так ничего и не узнаем.

– Боже! Если бы он умел говорить! Если бы у него было бы хоть чуточку разума! Возможно, мы бы давно уже все разгадали, – вздохнул я. – Ты знаешь, Голова, он, по-моему стал еще ненормальней после смерти Марины.

Слон сидел неподвижно на песке и бессильно плакал. Он ничего не мог рассказать.

Мы с трудом подняли его грузное тело с земли.

– Идем, Слон, – я похлопал его по небритой щеке. – Идем, дружище. Ты не волнуйся. Мы вое узнаем. Ты только не волнуйся.

Слон еле волочил ноги. Его взгляд совсем обезумел. Он что-то хихикал, потом тут же плакал. Пытался вырваться, спотыкался и падал на песок. Бился головой о наши руки. И мы вновь его тащили. Слон становился все более невменяемым.

– Я заброшу свои вещи, – я кивнул на незавершенную работу. – А ты, Голова, иди прямо по дороге. Я нагоню вас. Нужно его прямиком к доктору. Мы не справимся без доктора. Бедняга, – я кивнул на мечущегося Слона. – Его дела совсем плохи…

Доктор всплеснул руками, увидев на пороге нашу компанию.

– Тим, Бог мой, сколько лет прошло, Тим! Бесконечных лет!

– Док, ему совсем плохо, – я указал на обезумевшего Слона. С пеной у рта и бешеным взглядом.

– Да, да, я в курсе, – доктор спокойно взглянул на часы, – в это время у него чаще всего случаются приступы.

Доктор скрылся в соседней комнате. И через мгновение уже делал укол Слону. Тот еще немного пометался на диване. И вскоре успокоился. Его дыхание замедлилось, стало совсем не слышным и Слон сомкнул глаза.

Я вытер пот со лба. А Голова приблизился к Бережнову и протянул ему руку.

– Голованов. Друг Тима.

– Бережнов. Смею сказать, тоже друг Тима.

– У вас прекрасный тембр голоса, доктор.

Я о недоумением посмотрел на Голову. Что-то никогда не замечал за ним любовь к пению. А Голова невозмутимо продолжал:

– Вы случайно, док, не пели в хоре? Хорошо поставленный голос. Вы, должно быть пели басом.

– А вы проницательны, Голованов.

– Можно просто – Голова. Короче. И вернее.

Доктор рассмеялся ртом, полным зубов.

– Но я не менее проницателен, Голова, – он хитро сощурился. – Вы – сыщик.

Голова поднял руки вверх.

– Сдаюсь. Но как вы смогли угадать?

– Это совсем просто. Четыре года назад вы оказали честь посетить наше столь скромное местечко. Я, к сожалению, выезжал тогда на вызов в соседний поселок и не имел прекрасной возможности лично познакомиться о вами. Но описание вашей внешности со слов односельчан мне врезалось в память. Люди с такой головой, знаете ли не часто встречаются. Это, знаете ли, в некоторое роде феномен.

– Вы мне льстите, Бережнов.

– Вся деревня гудела после вашего отъезда. Не могли вначале понять причину, зачем вы приехали. А узнав ее, не поняли причину вашего отъезда. Вы всегда не доводите дела до конца?

– Как видите, не всегда. Иногда, спустя четыре года, я их начинаю заново.

• Предыдущая
• 14/27
• Следующая