Выбери любимый жанр

Предпоследний день грусти - Сазанович Елена Ивановна - Страница 14


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

14

– Она была странной женщиной. Очень красивая. Даже как-то неправдоподобно красивая. Мы знали, что она в прошлом – известная певица. И были очень удивлены. При чем тут монастрыь? Но на все воля Господня. Видимо, такова ее участь – умереть именно здесь. И так скоро… Если быть до конца откровенной, она мало верила во все это. В наш спокойный, гармоничный мир. Хотя только он мог ей подарить истинное умиротворение и счастье. Но не спорю – старалась. Но… Но она слишком любила земные радости и утехи. И от этого мучалась. Для нас она была… Ну, как бы инородным растением. Хотя мы здесь принимаем любую заблудшую душу. Но ваша мать… Катерина… Хоть и была заблудшей душой, но, по-моему, хотела еще и еще заблуждаться. По ее внешности. Манере поведения. Было явно заметно, что она создана для другой жизни. И не очень-то стремилась найти путь истинный. Понимаете… Откровенно говоря… Я вообще-то стараюсь не затрагивать такие темы… Но в ней чувствовалось какое-то открытое раскрепощение. Какой-то внутренний порок, – настоятельница слегка покраснела. И уже твердо взглянула на меня. – Именно, внутренний порок. И это не могло закончится добром. Такие люди как правило живут недолго. Потому что не умеют жить. Они словно парят над землей. Требуя от этой земли все блага. Так ничего и не предлагая взамен. Этого земля долго не может выдержать. И эти люди уходят раньше времени.

– Есть тысячи подлецов. Которых земля носит до самой их глубокой старости, – не выдержала я. Хотя спор в монастырских стенах не самое благородное дело. И не всегда уместное.

– Конечно, – тут же согласилась настоятельница. – Есть тысячи грешников, доживающих до старости. Но они всегда знают, чего хотят. Они твердо стоят на земле. Что нельзя было сказать о Катерине. Она была инородной душой. И ее душа не могла прижиться на вполне нормальной. Здоровой почве. Вы меня понимаете?

Я ее отлично понимала.

– Но она, наверно, надеялась на вас? Что вы поможете ей ужиться на вашей нормальной почве?

– Мы сделали все. Что могли. Да. Она надеялась на нас. Но так сама и не сделала шаг навстречу. Даже на бескорыстное благородство обязательно нужен ответный ход. Она этого так и не поняла.

Наспех поблагодарив настоятельницу, я выскочила из этого пахнущего монастырского сада. Почти бегом удаляясь от этого мертвого царства. Нет, я не верила настоятельнице. Моя мама была здоровой и чистой. И не выжила она здесь совсем по другой причине.

И я резко оглянулась назад. И монастырь мне уже не показался мертвым царством. Ни строгим надменным каменным великаном. Я его видела неуверенным, почти слабым. Он не мог спасти каждую душу. Он мог помочь только душе. Жаждущей этого спасения. Мама! Как ты ошибалась. Как ты не могла понять. Что искусственным путем невозможно насадить ни благородство, ни благодетель, ни логику. Искусственное насаждение плюсовых категорий в итоге превращает их в минусы. В самых нелепых их проявлениях. Уходить из жизни нужно так. Как живешь. Только тогда уход не будет таким болезненным и таким неверным…

Настоящий вкус одиночества я ощутила только после ухода матери. Я мало жила с ней. И на избыток ее внимания пожаловаться не могла. Но подсознательно. Не вдаваясь в нюансы. Я всегда знала, что у меня есть мама. И это сознание. Существующее вне меня. Как ни странно, облегчало мою жизнь. И помогало бороться за свое существование. И только после смерти матери это сознание обрело ощутимую, осязаемую, законченную форму. Превратившись в болевую точку моего мозга.

Эта боль навсегда поселилась во мне. За день я успевала к ней привыкнуть. И она становилась еле ощутимой. Но по ночам она обострялась. И мои силы таяли. И люди Эллады покинули меня. И гроздья переспелого винограда стали гнить. И море стало мельчать. И я поняла. Что единственный выход теперь – это забыться. Отвлечься на каком-нибудь деле. Но музыка меня по-прежнему мало интересовала. И вкус пищи стал притупляться. И красота вещей обесценилась. И боль меня поглотила…

Откуда она взялась? Бесцветная, безвкусная моя боль. Она накапливается. Заполняет кровеносные сосуды. Вырабатывает смертельный яд. Я знаю происхождение зубной боли. И я знаю. Как перетерпеть такую боль. Зажмурить глаза. И сказать себе: это когда-нибудь обязательно кончится. Нужно только потерпеть. Чуть-чуть. Минуту. Две минуты. И это закончится. Нужно только уметь терпеть. Я умею терпеть. Во мне хватает на это сил. Но эта боль нестерпима. Ею отравлен воздух. Которым я дышу. И как остановить эту боль. Если воздух отравлен? Нужно зажмурить глаза. И терпеть. Конечно, я вытерплю. Конечно. Завтра будет другой день. И воздух будет другим. И я буду другой.

Я стискиваю зубы. Надавливаю ладонями на виски. Мама не умела терпеть. Я совсем другая. Но я дочь своей матери. Я бью себя по рукам. Отбрасываю голову назад. Часто дышу. Господи. Как больно. Где вы, мои жизнерадостные Боги? Где ваш звонкий смех? И где ваша необъятная сила? Я утыкаюсь головой в подушку. Набрасываю на себя одеяло.

А когда-то я думала, что на свете бывает счастье. Я когда-то думала, что вся жизнь – это счастье. Кто выдумал это слово? Кто так жестоко посмеялся над нами? Я набрасываю на голово одеяло. Я прячусь. Обхватываю себя руками со всей силы. Но сил очень мало. Мама! Я все равно не боюсь одиночества. Так как боялась его ты. Я не боюсь лежать в темноте. Под одеялом. Стиснув зубы. Я перетерплю эту боль. Я умею терпеть. Я как-нибудь от нее избавлюсь…

Утром. Наспех собрав вещи. Я уехала к морю. На своей старенькой «Победе». Оставшейся в подарок от матери. Я ехала в одном направлении. Я знала, куда ехать.

Я люблю гулять по вечерам к морю. И мои часы вновь отстукивают вечность. И вновь повторяют миг. И вновь – только я. Крепкое, красивое тело, в стенки которого ударяется сумасшедшее сердце. В стенках которого переливается горячая кровь. И небо – вне меня. И море – вне меня. И вне меня – вечер. И вечность – вне меня. Вечность. Которую ты для себя не сумела сохранить, мама.

Кто-то прикоснулся к моей руке. Кто-то до боли сжал мой локоть. Кто-то вновь повторил миг. Я знала, кто это. И все-таки вскрикнула. И все-таки удивилась. И резко обернулась.

– Мак! Ты! Это ты, Мак! Глазам своим не верю! Как ты здесь? Почему?

– Я знал. Я был уверен, что когда-нибудь обязательно тебя встречу.

– Не обязательно, Мак. Не обязательно, – солгала я. Хотя тоже была уверена в нашей встрече.

Передо мной стоял ни кто иной. Передо мной стоял Мак. Японский, греческий, американский Мак. По-прежнему невозможно красивый. По-прежнему невозможно элегантный. Разве что уверенность в нем читалась с трудом.

– Мак! – выдохнула я. И упала в его объятия.

Ночь. Пахнущая до головокружения эвкалиптом. Ослепленная круглолицей луной. Почти космическая. Почти невозможная в этом мире. Ночь. Задыхающаяся от южной жары. Бездонная от морского воздуха. Утопающая в морском песке. Жадная до любви. Безнадежная. Обреченная. Ночь…

– Мак, Мак, Мак, – я горячо целовала его лицо. Я горячо обнимала его. Я горячо плакала у него на груди. Все у меня получалась горячо в эту южную ночь. На желтом песке у моря. В освещении золотистой луны.

– Мак, Мак, Мак… Почему у тебя такое неамериканское. Неяпонское. Негреческое имя. Мак! И откуда ты, Мак!

– Катенька, – бессильно, болезненно прошептал Мак пересохшими губами имя моей матери.

Я обмякла. Поглупела. Подурнела.

Уже южное утро. Уже розовеет небо. Уже первый белоснежный парусник вышел в море. Уже рыбаки раскинули сети. Уже чайки срывают от крика голос. Уже не слышен запах эвкалипта. Уже пахнет утром. Утро для Катерины. Утро для моей матери. Которой нет. Но есть ее утро.

– Прости, – Мак закрыл лицо руками. – Прости, Люся. Мне показалось. Это горячее дыхание. Это тепло… Нет, этот жар рук. Эти такие же фразы… Шепотом…

– Перестань! – крикнула я. – Ее уже нет! Слышишь! Нет!

14
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело